Коротышка грек охотно согласился на это техническое усовершенствование, позволяющее сберечь время его подчиненных: вместо того чтобы валандаться с каждым носильщиком поодиночке, он мог теперь в несколько минут управиться с целой семьей. Спустя полчаса, когда Ниаркос настолько привык к новому распорядку, что уже не обращал на него внимания, молодчики Робера снова принялись за свои фокусы, выделывая их гораздо смелее и с меньшим риском, чем прежде. Вдвоем или втроем они набрасывались на только что снятый с весов мешок с меткой Ниаркоса, полный бобов какао, которые купил их хозяин, Ниаркос, и снова волокли его к Ниаркосу, принимавшему их за честных представителей скромной и трудолюбивой крестьянской семьи. Ниаркос вторично взвешивал мешок со своим собственным добром и, весело улыбаясь, наделял банковскими билетами людей, которые на самом деле были его собственными служащими. Одним словом, круг замкнулся.
К одиннадцати часам все было кончено — по крайней мере так казалось Мор-Замбе. Ниаркосу оставалось только проверить швы на мешках, тщательно их пересчитать и проследить за их погрузкой на машины, после чего он отправился передохнуть на задний двор магазина, где оборудовал себе временное пристанище.
Робер собрал своих людей только вечером; по всей видимости, ему нужно было перед этим сговориться с Алу, у которого находилась вся утренняя выручка, уплывшая из кассы Ниаркоса. Мор-Замбе показалось, что оба плута ухитрились смыться как раз в то время, когда он вместе с остальными служащими занимался уборкой помещения, снятого Ниаркосом, которое, согласно обычаю, должно быть сдано владельцу в том виде, в каком оно было принято.
Несмотря на свои обещания, Робер так и не устроил настоящего дележа, который, надо полагать, был произведен где-то в другом месте между ним и Алу. Мошенники ограничились тем, что выдали своим сообщникам скудное вознаграждение. Сумма, доставшаяся Мор-Замбе, не произвела на него никакого впечатления, и он принял ее совершенно равнодушно.
— Три тысячи франков! — подзадоривал его Робер. — Получить за один день столько, сколько рабочий в Фор-Негре не получит и за две недели! Как тебе это нравится? И это еще не все. Не забывай, что в конце месяца Ниаркос должен выплатить тебе жалованье: ведь ты как-никак работаешь сейчас на него. И не говори мне, что это я тебя нанял!
Но Мор-Замбу все это вовсе не волновало; он раздумывал, как придется ему выкручиваться, как лучше представить события этого дня Абене, когда тот вернется — если только ему суждено вернуться.
Робер, чувствуя, что его люди разочарованы таким исходом дня, полного самых радужных надежд, соизволил снизойти до объяснений: ему пришлось дорогой ценой купить молчание десяти подручных Ниаркоса, особенно дорогой эта цена была потому, что они будут нуждаться в этих людях и завтра, в следующем поселке и во всех остальных. Ведь, с одной стороны, они поневоле помогали Роберу и его людям, а с другой — были свидетелями их проделок.
Тут Робер с развязным видом вытянул ногу и, придерживая левой рукой край кармана, принялся шарить гам правой. Выудив помятую пачку сигарет, он взял себе одну и помедлил перед тем, как протянуть остальные членам своей команды, хотя курильщиков тут было раз, два — и обчелся.
— Теперь, дети мои, когда вы обзавелись деньжатами, — заявил он, — вам придется самим покупать себе табачок, если, разумеется, вы и вправду жить не можете без курева. Не могу же я вечно вас подкармливать! Задача вашего наставника, коим я являюсь, состояла в том, чтобы открыть вам глаза на жизнь, показать, с какого конца нужно браться за дело, чтобы собственными силами выбиться в люди. В глубине души я слишком добр, а это неправильно. Кто слишком добр, тот всегда остается в дураках. Не следовало мне держать при себе два года подряд одних и тех же людей: слишком уж хорошо мы друг друга узнали. А когда знаешь человека чересчур хорошо, с ним невозможно поладить. Предупреждаю, что на будущий год я наберу новых парней, помоложе. Ну вот, теперь вы знаете, что вам остается делать: я имею в виду всех, кроме, конечно, Мор-Замбы. Вам остается прикопить побольше деньжонок в этом году, чтобы ни от кого не зависеть в следующем, и броситься в жизнь, как в реку. Каждый за себя, один бог за всех. Я вам частенько говаривал: не рассчитывайте, что я буду вечно с вами носиться. Я не какое-нибудь чудо природы, совсем недавно я сам был таким же парнишкой, как вы. Только я не ждал изо дня в день, пока мне поднесут на тарелочке мой кусок пирога.
Он сделал паузу и три раза подряд глубоко затянулся, выпятив грудь; потом снова заговорил, то и дело оборачиваясь и потихоньку сплевывая через плечо: такая уж была у него привычка.
— Ну, Мор-Замба, тебе небось и во сне не снилось дельце, что мы сегодня провернули? Верно я говорю? А ведь у меня в запасе немало других штучек почище этой, я обучу тебя еще и не таким фокусам. Тебя-то я не отпущу.
— Вот повезло парню! — вздохнул Алу.
— Это уж точно, — продолжал Робер, все больше распаляясь, словно от вина. — Это уж точно, Мор-Замбе повезло. Я и сам это знаю. Посмотри-ка на него, посмотри-ка на этого молодца! С тех пор как я держу его при себе, никто не смеет ко мне сунуться, все мои недруги словно сквозь землю провалились. В прошлом году, в эту самую пору, на меня уже было совершено три или четыре покушения. Тогда ты, Алу, был подле меня, да только ни на кого ты не смог нагнать страху: ведь никогда еще на меня не нападали так часто. А как только твое место занял Мор-Замба, свершилось чудо! Я обрел покой. Между тем мне приходится обделывать точно такие же славные дела, что и в прошлом году, а может, и похлеще.
— А кстати, — отважился спросить Мор-Замба, — чем мы теперь займемся? Неужели будем снова воровать?
— Вот именно! — расхохотался Робер. — Золотые слова: «будем снова воровать»! И больше всего меня радует то, что воровать мы будем еще целых два месяца. Послушай меня, малыш, послушай, что я тебе скажу: я сам называю цену тюка хозяину, он ведь никогда не занимается весами, хотя считать, наверно, умеет, на то он и грек. Но только цена эта всегда ниже настоящей, и ему это известно, мы заранее сговорились. Стало быть, в накладе он не остается, так что за него можешь не беспокоиться. Не знает он лишь одного — что и я даром время не теряю, что я обделываю свои дела не хуже его, а уж как — это ты сам видел. Так что не беспокойся, малыш: если бы нашлась настоящая управа на мошенников вроде нас, белые получили бы по заслугам в первую очередь. И запомни вот еще что: одно дело — когда крестьян обкрадывает белый, совсем другое — когда этим занимаюсь я. Он как следует обирает нас и отправляется восвояси, увозя с собой все, что нахапал. А что делаю я? Ведь я возвращаю крестьянам эти денежки в обмен на их дочерей! Или забираюсь в самые дальние деревни и привожу туда соль, мыло, ткани — и таким образом избавляю их от необходимости на много дней оставлять дом и самим тащиться в город. Вспомни-ка, не случалось ли нам торговать в таких местах, где белых и видом не видывали? И разве не были нам рады крестьяне? А?
По окончании сезона уборки, то есть в начале февраля следующего года, Робер распустил свою команду. Расстался он и с Алу, предварительно устроив у себя в Кола-Коле прощальную пирушку, как того требовал обычай. На нее были приглашены Фульбер, чья роль в минувшей кампании хоть и не выставлялась напоказ, но была весьма плодотворной, Мор-Замба, без которого великий мошенник не мог теперь и шагу ступить, и, разумеется, сам Алу. После ужина Робер ненадолго отозвал Алу в сторонку, чтобы дать ему кое-какие наставления, без которых, как он сам тут же признался, нельзя было обойтись, а потом вернулся к гостям. Вид у него был озабоченный и усталый.
— Этот Алу, — доверительно сказал он Мор-Замбе, — приходится мне родственником: он младший брат моей первой жены. Он загреб добрую сотню тысяч франков во время этого карнавала, который только что окончился. Я посоветовал ему начать собственное дело, но боюсь, что повторится то же самое, что и в предыдущие годы. Это закоренелый пьяница. Он в три недели промотает все свои денежки, а потом — вот увидишь! — вернется к нам. Предел его мечтаний — окончательно обосноваться здесь, у меня, под крылышком своей сестры, этого он и сам не скрывает. Короче говоря, он хочет сесть мне на шею. И вот он заявляется, устраивается. Выгнать его я не могу, вот я и обращаюсь с ним, как со слугой: «Алу, сбегай туда-то и туда-то!» или: «Алу, накрой на стол, время обедать…» А он злится, как ты прекрасно знаешь. Однако я считаю, что он — прирожденный холуй. Раз уродился тупицей, так и прислуживай другим, да при этом не кобенься. Но я женат на его сестре и поэтому должен с ним нянчиться: он, видите ли, приходится мне шурином!
Теперь, оглядываясь на прошлое, Мор-Замба задается вопросом: а не был ли сам Робер чем-то похож на Алу? Не рискуя впасть в противоречие, он предполагал, что этот человек, которым он в свое время так восхищался, был находчив, изобретателен и целеустремлен лишь тогда, когда работал под крылышком белого хозяина, и становился нерешительным, вялым, пустым, тщеславным и бездеятельным, как только окончательно расставался с ролью подчиненного, пусть даже эта роль была случайной.
