Теперь, оглядываясь на прошлое, Мор-Замба задается вопросом: а не был ли сам Робер чем-то похож на Алу? Не рискуя впасть в противоречие, он предполагал, что этот человек, которым он в свое время так восхищался, был находчив, изобретателен и целеустремлен лишь тогда, когда работал под крылышком белого хозяина, и становился нерешительным, вялым, пустым, тщеславным и бездеятельным, как только окончательно расставался с ролью подчиненного, пусть даже эта роль была случайной.
Именно так и произошло на следующий год, как раз в конце уборочной кампании. Это было то самое стоящее дело, какого ждал Мор-Замба, — по крайней мере таким оно показалось бывшему узнику лагеря губернатора Леклерка, которого в окружении Робера за глаза называли деревенщиной.
Робер и Фульбер приобрели пятитонный грузовик Т-55 марки «ситроен», и при компетентном участии Жана-Луи произошла торжественная церемония с последующей роскошной пирушкой. Во время этой церемонии они договорились о совместном владении машиной. Впрочем, договор этот покоился на довольно туманной основе, поскольку через некоторое время друзьям пришлось расстаться при весьма драматических обстоятельствах, которые долго служили предметом пересудов в Кола-Коле.
Наступил мертвый сезон, когда местные базары открывались всего дважды в месяц. Теперь Фульбер и Робер были сами себе хозяева и отваживались забираться в самые глухие места на борту своего механического чудовища с тремя задними мостами — их единственного компаньона, такого же отчаянного, как и они сами.
Мор-Замбе и другим парням, черным и белым, постоянным служащим или временным подручным Робера, запомнились бесконечные стоянки под палящим солнцем на пустых рынках в тщетном ожидании случайного покупателя, у которого чудом окажутся деньги.
Запомнились уморительные картины непрерывных баталий господина Альбера с доблестными жителями Эфуланского края: удобно устроившись в кузове, храбрый приспешник Робера подбадривал их на ходу воинственными выкриками.
Не в силах в одиночку справиться с пятитонкой, Фульбер взял себе двух напарников, но один из них вскоре отказался от этого нелегкого занятия, а другой сломал обе ноги, свалившись с подножки: машина шла на полной скорости, а он был сильно навеселе.
— Почему бы тебе не заменить его? — обратился к Мор-Замбе Робер. — Мысль совсем неплохая: ты научишься водить машину, а когда получишь права, я, наверно, смогу наскрести денег на второй грузовик и доверю его тебе. Таким образом, мы с тобой не расстанемся вовеки.
И вот Мор-Замба стал учиться на шофера. В те времена это было сопряжено с такими испытаниями, таило в себе столько опасностей и неожиданностей, что бывшему каторжнику пришлось напрячь все свои физические и духовные силы, чтобы не только уцелеть, но и развить в себе акробатическую ловкость, которая считалась первейшим условием для вступления в корпорацию шоферов.
Целиком поглощенный высокими задачами, которые ставила перед ним столь благородная миссия, шофер-наставник все второстепенные заботы перекладывал на плечи ученика — этого, как его называли, «мотор-боя», чья судьба воплощала все тяготы и радости шоферского племени. Он был одновременно и служителем своего грузовика, и его целителем, и ангелом-хранителем, и распорядителем, а заодно — и акробатом на этих передвижных подмостках, стремительных и зыбких, как сама жизнь. Можно сказать, что провидение создало «мотор-боя» единственно ради развлечения толпы пешеходов, запрудивших недавно заасфальтированную дорогу между Фор-Негром и Эфуланом. Провидение усеивало его путь всевозможными испытаниями, чтобы он мог продемонстрировать свои таланты и ошеломить прохожих, падких до всяких зрелищ.
Скажем, грузовик должен был вот-вот тронуться с места. «Мотор-бой» стоял наготове, не сводя глаз с заднего колеса, иод которое был подложен тормозной клин, и стараясь не упустить того мгновения, когда рычание мотора внезапно замирало, превращалось в пронзительный визг, говоривший о том, что сработало сцепление; тут колесо начинало чуть заметно подрагивать, а потом ходить из стороны в сторону — и «мотор-бой» мог приступить к опасному фокусу.
Он бросался к машине, быстро нагибался, выхватывал клин из-под колеса и, распрямившись, закидывал в кузов. Потом, приноравливая свой бег к убыстряющемуся движению машины, наш герой вцеплялся правой рукой в верхнюю планку борта, а левой — в ближайшую перекладину и кошачьим прыжком вскакивал на подножку. Все это проделывалось так быстро, что грузовик не успевал перейти с первой скорости на вторую.
Теперь «мотор-бой» мог выбрать две линии поведения, одна из которых, исполненная непринужденного изящества и презрения к опасности, вызывала бурный восторг ошеломленных пешеходов, тогда как другая, более безопасная и удобная, могла сделать его посмешищем в глазах разочарованных зевак. Стоя на подножке лицом к прохожим и одаривая их снисходительной улыбкой, уперев одну руку в бок, а другой держась за борт, он мог небрежно расслабиться, а то и нагнуться к дверце кабины, чтобы переброситься парой ничего не значащих слов с шофером и его напарником. Однако щеголять таким поведением было очень опасно, особенно если оно входило в привычку: сколько томов можно было заполнить описанием прискорбных происшествий, приключившихся с бесшабашными парнями, чрезмерно склонными к такому лихачеству.
Нет ничего ненадежней запора в кабине грузовика, купленного из вторых рук — а иных машин у колейцев и быть не могло. Тяжести человеческого тела вполне достаточно, чтобы этот запор не выдержал: внезапно распахнувшись, дверца отбрасывает несчастного парня на шоссе, где он остается лежать, разбившись насмерть. Бывает и так, что подножка становится скользкой от недавнего дождя, но никто не обращает на это внимания; занятый своими акробатическими трюками, «мотор-бой» вспрыгивает на нее, его босые ноги скользят по мокрой железке, он подскакивает, как футбольный мяч, и катится под двойное заднее колесо, которое раскалывает ему голову, как орех.
Поэтому рассудительный «мотор-бой» предпочитает избегать подобных рискованных упражнений, лишая себя тем самым кружащего голову опьянения от восторженных воплей зрителей. Очутившись на подножке, он тут же предпринимает хоть и не менее опасный, но мгновенный трюк: переваливается через борт, плюхается на дно кузова и усаживается там, держась за перекладины, — ни дать ни взять обезьяна в клетке. И сколько бы прохожие ни потешались над таким чересчур опасливым акробатом, «мотор-бой», удобно устроившись в кузове, ликовал, думая о том, что ему и на этот раз удалось выйти сухим из воды, что он снова перехитрил свою смерть.
А когда грузовик должен был затормозить, «мотор-бою» приходилось проделывать все свои акробатические трюки в обратном порядке: держа в одной руке клин, а другой судорожно перебирая перекладины борта, он спрыгивал на шоссе и некоторое время бежал рядом с машиной, а как только та окончательно останавливалась, всовывал под двойное заднее колесо тяжелый деревянный брус, надежно закрепляя его на месте.
Но в конечном счете все это было лишь внешней стороной жизни «мотор-боя», и мало кто знал, какими железными цепями, куда более крепкими, чем составленный по всей форме договор, приковывали ученика к шоферу неписаные законы. В обмен на разнообразные услуги, которые «мотор-бой» был обязан оказывать хозяину, тот брался обучить его своему ремеслу, почти никогда не уточняя, сколько времени будет длиться обучение. По правде сказать, редкий шофер не смотрел на своего ученика как на слугу или, хуже того, как на раба, всецело зависящего от его прихоти.
Чтобы представить, какую цену корпорация водителей требовала за свою науку и, вообще говоря, как высоко ставила она свое социальное положение и связанные с ним выгоды, достаточно припомнить хотя бы те случаи, когда, нарушая заранее оговоренный размеренный ход обучения, шофер-наставник принимался вымогать у «мотор-боя» его молоденькую сестру, едва достигшую зрелости, — настоящее сокровище для водителя, который сам чаще всего был уже в летах.
Теперь Мор-Замба разрывался между Робером, своим первым хозяином, и Фульбером, у которого проходил обучение. Ни один из двух друзей не дал ему разъяснений относительно того, каким образом он должен распределять свои обязанности; похоже было на то, что они порешили: пусть уж он сам разберется в этой запутанной проблеме. Он старался уделять внимание Роберу только по воскресеньям и праздникам и всякий раз, когда ему случалось провести в Кола-Коле целый день, а во время поездок по стране подчинялся только Фульберу. Но даже во время этих путешествий ему приходилось разрываться на части. В пути он был «мотор-боем» Фульбера, которому выказывал беспрекословное повиновение. Но, едва прибыв в поселок, городишко или деревню, где открывался базар, он переходил под начало Робера: перетаскивал его поклажу на рыночную площадь, устанавливал прилавок, зазывал покупателей, а зачастую и торговал вместо хозяина, который отправлялся куда-нибудь промяться или посидеть часок-другой вместе с друзьями в кабачке, откуда возвращался для подсчета барышей, сохраняя полную ясность взгляда и твердость походки, хрипло посмеиваясь и, как всегда, машинально сплевывая через плечо. Перебирая в уме все выгоды и неудобства своего теперешнего двусмысленного положения, Мор-Замба чаще всего приходил к выводу, что он прогадал, согласившись на эту перемену, а в иные минуты он поздравлял себя с тем, что вступил на этот заманчивый путь, пройдя который ему удастся стать членом почетной касты шоферов. То-то обрадуется Абена, когда вернется с фронта, — он ведь тоже ушел на войну в качестве шофера! Пожмет ему руку и скажет, как всегда, серьезно и задумчиво: «А ты, оказывается, времени даром не терял. Молодец!»
