– Если вещь твоя, она к тебе все равно попадет, – рассуждала она по дороге, давя гриндерами подвернувшиеся под ноги грецкие орехи. – Эти дуры что ищут? Чтобы блестки были. Стразы. И чтобы розовое. И как у всех. А эксклюзив они не видят. Не замечают. Он им на фиг не нужен, эксклюзив.
– Рогнеда, – сказал я, – ну зачем мне еще одни джинсы? И еще один пиджак? У меня же есть один. Твидовый, на локтях заплаты замшевые, все как надо. Все в образе.
– Это для клиентов. А этот для выхода. Ты его там снимешь. Бросишь на спинку стула – небрежно. И все увидят лейбл. А ты небрежно скажешь, что в Лондоне купил. Скажешь, неподалеку от Марбл Арч есть такой маленький чудесный магазинчик, основан сто лет назад. Там тебя знают и специально подбирают адекватно имиджу. Известные бренды, но под твой имидж. Марбл Арч, запомнил?
– Запомнил. А если начнут про Лондон расспрашивать? Я там не был.
– Это очень просто. Ты сразу спрашиваешь – вы были в Лондоне?
И если собеседник говорит “нет”, гонишь все подряд, про Колесо там, про Британский музей, про Тауэр. А если говорит “да”, то спрашиваешь – а где конкретно. И дальше молчишь. Людям неинтересно слушать про чужие путешествия. Людям интересно рассказывать про свои. Они их как бы переживают сами, пока рассказывают. Это паразитизм такой, безобидный, знаешь, загонят в угол, сунут флешку в твой комп и тысяча фоток на тему “как я провел лето”. А ты ему в ответ – свою тысячу. И он терпит, потому что деваться некуда. Он же тебя своими умучил уже.
– Это уже не паразитизм, а симбиоз получается.
– А, ну да, ну да. Но ты как раз ответно не умучивай. Молчи и слушай. Собеседника не грузи. Тебя сразу все полюбят.
– Карнеги я и сам читал.
– Тогда почему ты такой дурак?
Она уже как мой папа. У меня теперь все родственники такие.
– Я живу той жизнью, которая мне нравится, вот и все.
– Да-а? – весело удивилась она.
– Послушай, – сказал я, – а можно, я тебе задам интимный вопрос? Очень интимный?
– Я слушаю, – сказала она шепотом.
– У тебя три соска? Нет, я вижу, но может, есть еще недоразвитый?
– Я тебе что, кошка? – обиделась она.
За разговорами я и не заметил, как мы дошли, все-таки приятно, когда есть с кем поговорить по дороге. Вот придем, устроим барбекю во дворе, пригласим соседа Леонида Ильича, этого мерзавца и предателя, раз уж они в таких хороших отношениях. Барбекю в одиночестве – это нонсенс. А тут все живая душа, хотя и авантюристка и, возможно, убийца. Она, правда, мяса не жрет. Ладно, хотя бы картошку спечем. В золе. Я и забыл, как пахнет картошка, испеченная в золе.
Раз уж я все равно потенциальная жертва, то хотя бы проведу остаток дней в приятности. И пусть они все стараются мне угодить. А то я раздумаю быть жертвой и уеду в Лондон. Меня надо опутать. Обольстить. Обиходить. Обслужить. И все – по первому разряду.
Опять кто-то поставил свою тачку так, что ни пройти ни проехать: чтобы подойти к калитке, мне пришлось обогнуть ее со стороны хищного бампера. Правда, вроде черного мерса с тонированными стеклами ни у кого из соседей не было.
Я уже отпер калитку, как окошко мерса поехало вниз.
– Блинкин? – спросил вежливый человек в пиджаке и галстуке.
– Ну? – сказал я осторожно.
– Вас просят поехать со мной.
– Куда это? – спросил я холодно, чувствуя, что пальцы Рогнеды вцепились мне в запястье, а коготки у нее были, между прочим, остренькие.
– Это конфиденциально, – сказал он без запинки, хотя слово было трудное.
– Меня это не колышет. – Я открыл калитку – настолько, насколько позволял капот мерса. – Мы спешим. На открытие сезона “божоле”. Пошли, Рогнеда. Тебе еще к массажистке и на фитнесс, а мне – в бассейн.
Пакет с секондскими вещами распространял вокруг себя густой запах фумигации.
– Сезон “божоле” только десятого открывается, – сказал шофер. – Но я понимаю ваше нежелание ехать куда-либо неинформированным.
Где он в свободное время подрабатывает? Читает лекции по политологии?
– У меня от невесты нет секретов, – я осторожно отцепил от рукава Рогнедины когти, – и, если можно, извольте объясняться поскорее. Мне завтра в Лондон лететь, на вручение “Серебряного кинжала”.
– Не сомневаюсь, что вы востребованный человек, учитывая ваш род занятий, – сказал шофер, – но вас очень хотела видеть госпожа Левицкая.
– Госпожа Левицкая, – сказал я, холодея от собственной наглости, – могла оказать мне честь, условившись со мной заранее, а не высылать карету к подъезду. В моем кругу так не принято.
– Да, – подтвердила Рогнеда и повела плечом.
– Это компенсируют, – сказал шофер, – и компенсация будет щедрой. Уверяю, это займет не более часа. Это личная просьба, поймите же. Очень личная.
– Хорошо, – я вообще ничего не понял, – если надо, то… хорошо.
Я даже не успел сделать шага к машине. Рогнеда толкнула меня локтем в бок.
– Милый, – сказала она, – нам надо переодеться. Прежде всего. На яхте было сыро. Ты продрог.
– Да, – сказал я, – на яхте было сыро. Я замерз. Подождите здесь, я выйду через двадцать минут.
– Но госпожа Левицкая занятой человек, – укорил шофер.
– Я ценю ее время, – сказал я, – я только отложу несколько деловых встреч, переоденусь и присоединюсь к вам.
– Ты все правильно сказал, – одобрительно щебетала Рогнеда, пока тянула меня за рукав к дому, – молодец. Так с ними и надо. Сейчас быстро я ценники посрезаю, одевай джинсы и пиджак…
– Надевай, – поправил я машинально.
– Не занудствуй. Я пробник в аэропорту зажилила, тоже Хьюго Босс, других не было, удачно получилось, мы сейчас быстро их опрыскаем,
фумигатором вонять не будет, кроссовки у тебя так себе, ну ладно, с джинсами сойдет, будет такое кэжуал. Что еще у нас тут есть? Гольф, черный. Вот, его надевай.
Я безропотно натянул водолазку, хотя терпеть не мог, когда что-то сжимается вокруг горла.
– Черт, надо было ботинки тебе еще посмотреть, ладно, в следующий раз. Поедешь – с водилой этим осторожнее, он хитрый, лучше молчи, а начнет спрашивать, извинись, скажи, весь в новом романе, у тебя творческий приход, и пускай не мешает тебе обдумывать ключевую сцену. Паркер, паркер в нагрудный карман. Только чернилами не испачкай ничего. Вот так, отлично.
Она обошла меня противосолонь и одернула полы пиджака.
Я полагал, мы направляемся в здание городской думы, белое и с колоннами, но “мерседес” остановился у новых розовеньких корпусов Университета юриспруденции и международных отношений. Ну да, она ведь еще и ректор. Именно под ее рукой юрфак местного университета превратился сначала в институт, потом в университет, оброс корпусами, отрастил часовенку, напрудил бассейн, обзавелся четырехзвездочным отелем и теперь процветал, как хозяйство рачительного феодала. Она и была таким феодалом – о ее властности и деловой хватке ходили легенды. За своих она стояла горой, с недругами расправлялась беспощадно. Еще Левицкая славилась своей любовью к бриллиантам и тягой к безвкусным, но шикарным туалетам – для женщин ее статуса не столько недостаток, сколько почтенная традиция.
Вежливый шофер передал меня с рук на руки секретарше, молодой, но не слишком красивой, в деловом костюме и черных лодочках на низком каблуке, и она, стуча этими каблуками, провела меня по широкой мраморной лестнице на второй этаж. По пути она деловито и негромко что-то говорила в коммуникатор, слегка с придыханием, поскольку не прерывала движения. Высокое витражное окно отбрасывало на скромный грим секретарского лица то красные, то синие блики, зрелище по-своему завораживающее.
Около тяжелой двери с массивной табличкой она пропустила меня вперед, и я прошел через пустую приемную в ректорский кабинет.
– Я вас ждала, – укорила меня госпожа Левицкая.
Я сказал:
– Прошу прощения. Слишком спонтанное приглашение, я вынужден был отложить некоторые дела.
– Да-да, – она благожелательно показала волевым подбородком на кресло, – садитесь.
По-моему, ей понравилось слово “спонтанное”.
Кресло было глубоким и неудобным, пришлось сесть на самый его край, я подумал, это специально так, чтобы посетитель с самого начала почувствовал себя неуверенно, наверняка она консультировалась у психолога производственных отношений, или как там они называются. Я огляделся, в кабинете было еще несколько стульев, у стены.
Я спросил:
– Вы разрешите?
Взял стул и подтащил его к начальственному столу. Она наблюдала за мной, прищурив подкрашенные глаза. Седина, слишком яркая помада, слишком крепкие духи.
И еще она нервничала.
Я уселся на стул, который был гораздо удобней кресла, и молчал.
Она зажгла тоненькую сигарету, затянулась, сломала ее в пепельнице. Я положил ногу на ногу, достал трубку и стал ее набивать. За неплотно прикрытой дверью было слышно, как секретарша беседует по телефону.
