– Да это же честные труженики, – указал в сторону голосов Барабас.
– Тгу-у-женики-и! – язвительно повторил пионер. – А пгойдите чуть дальше и найдете бидоны с бгагой… Ну-у, мне пога, – стреканул в сторону реки.
«Сейчас бы уже к Чекушкинску подьезжал! – вздохнул младший лейтенант. – Под что же мне замаскиговаться? – Тьфy. С этими детишками сам картавым станешь… Под скирду сена? – размышлял бывший вояка. – А где ее взять? Ножом, что ли, косить? – опроверг себя. – Нет! Как истинный спецназовец замаскируюсь-ка я под дерево, дуб, например…» – утыкался со всех сторон зелеными березовыми ветками.
– Нина-а-а, нина-а-а… – услышал с поляны и на карачках пополз туда, попутно поскрипывая зубами от ревности.
«Я тебе покажу Нину-у…» – сориентировавшись на местности, окопался напротив небритой личности, которая держала в одном руке стакан, а в другой – половинку печеной картошки и, широко раскрывая пасть, повторяла:
– Нина-а-а…
Сторож сельсовета – а это был, естественно, он – вдруг узрел, что кустарник имеет усы, нос картофелиной и обличающий взгляд.
– Нина-а-да-а печа-а-литься-а, вся-а жи-и-сть впереди-и, – завопил он, размахивая в такт стаканом и в раздумье закрывая глаза.
«Кажись, допилси до белых гры-ы-бов… Кусты с усами мерещатся… – резко раскрыл гляделки, но кустарника перед ним уже не было. – Полный беле-е-ц!» – ужаснулся злой гений Джонни-Дорофея.
Хорошо, что он не обернулся, потому как дубово-березовый кустарник с усами передислоцировался ему за спину.
«Жисть у него впереди… – сплюнул Барабас, – алкоголик хренов, штык-нож ему в задницу… Ежели пить не завяжет, через год от цирроза околеет», – присел на какой-то бугорок и тут же судорожно сжал рот и стиснул зубы, ибо бугорок оказался местным пожилым ежиком, вышедшим по грибы.
Когда первый кайф прошел и глаза вкатились в родные орбиты, Барабас ловко поддел ногой колючее создание и, проследив за эллипсом полета, сделал мудрое умозаключение:
«Ежик – птица гордая! Пока не пнешь, на орбиту не выйдет… – вновь приступил к надзорным обязанностям. – Тетка человекообразных туристов перевязывает… Колюще-режущих предметов, что ли, никогда не видели – все пальцы порезали…»
– Hе сыпь мне-е со-о-ль на ра-а-ны-ы, они еще боля-а-т, – неслышно для людей напевала кукушка, мечтая об обратном.
«… Точно! Жрут, ироды, самогон, – пришел к правильному выводу участковый. – Ой как выпить захотелось!» – хлопнул по плечу поднесшего ко рту полный стакан сторожа:
– Оставь половину! – произнес проникновенно.
Страж сельсовета согласно кивнул головой и сделал глоток, потом задумался, оглядел присутствующих, обернулся, уже подозревая что-то неладное, и с криком «Говоря-я-щий кустарни-и-к!» вылил почти полный стакан двухсотградусной жидкости в костер.
У лежащего головой к огню Педро, которому ворожея накладывала повязку на мизинец, вздыбившееся пламя смахнуло оставшиеся волосы и свернуло в трубочку уши, окончательно избавив колумбийский фэйс от бровей и ресниц. Сторож сельсовета, отшатнувшись от пламени, одним прыжком перемахнул через усатый, говорящий кустарник и ловко полез на ель, замерев пикой на обрубленной верхушке.
«Эдак все разбегутся, надо успокоить людей», – проанализировал ситуацию Барабас и, выхватив пистолет, пальнул в воздух, заорав что есть мочи:
– Сиде-е-ть, суки-и, а не то всех замочу-у, – выстрелил еще раз для подтверждения слов.
Второй выстрел для Педро оказался очень кстати, потому как он прилично намочил штаны, чем спас себя от полного сгорания. Весь в клубах пара, экстремал переполз подальше от костра, но прапорщику нарушение его команды не понравилось, и со словами «Ты че-е, тормоз?!» – он с удовольствием выстрелил в третий раз.
Выстрел произвел два положительных эффекта: сбил с елки сторожа, расщепив под ним верхушку, и остановил дальнейшее передвижение Педро, потому как сторож, с умилением вспоминая скрипучий диван в сельсовете, спланировал точно на спину кандидата в святые.
– Как фамилия? – схватил за шкирку хромоногого латиноса Барабас.
– Лумумба, господин капрал, – четко отрапортовал тот, что очень понравилось участковому.
«Капрал – это, по-ихнему, видать, капитан», – погордился он.
– Чтой-то опять в лесу палят… – возмутился леший, любуясь своим новым носом.
– Дайкось и я чуток погляжусь на новый свой имидж, – оттолкнула его от ведра с водой Кумоха.
– Во-о-т умора, – добродушно произнес, разглядывая изменившийся облик своих друзей Ерофей. – Славно над вами визажист поусердствовал, – тоже ввернул слышанное по телевизору словечко, – Кумуке Мумуковне вон все когти поотрубал, – вздрогнул от еще одного выстрела.
– Да кто это там все из шпалера шмаляет? – вылетел в трубу леший и на форсаже метнулся вверх, чтобы с высоты разобраться в обстановке. – Во-о нехристи! – оглядел открывшуюся панораму. – Опять, туды иху в лешего мать, огонь жгут и самогонку без меня лопают, – на бреющем погнал к поляне, забыв перейти в невидимый уровень. – Ро-о-дина-а види-и-т, ро-о-дина-а знае-е-т, где в облака-а-х ее сын пролета-а-ет, – горланил он, когда услышал еше один выстрел и пуля срезала его расчудесный новый шнобель. – Мо-о-й но-с-c! – завопил Леха, срываясь в штопор и стараясь поймать на лету отросток хрена.
Барабас озадаченно поднял голову вверх и замер, соображая, что это такое падает на него.
«Ежик, что ли, из космического полета возвращается?.. Правильно люди поют: «Много стало в наши дни, неопознанной фигни», – собрался он выматериться, чтоб мысль получила закругленность и яркость формы и выражения, как что-то мохнатое шмякнуло его прям в морду лица и, скатываясь по груди вниз, заверещало:
– Вот он, мой носик! – и цепкие лапки чувствительно ухватили прапорщика за стратегически важный объект.
Когда, придя в себя, он открыл глаза, костер погас, опохмелившийся контингент исчез, унеся с собой бидоны и чайники.
«Да-а-а! – подытожила события кукушка. – Крутой боевик в стиле: «XX век Фокс»».
Рыжий пакостник Бобик, пока его меховая пассия гуляла с проводником по деревне, сидел не дыша в самом дальнем углу будки.
«Слава питбулю, уехали, – подумал он, высовывая нос из конуры и прислушиваясь к реву удаляющегося милицейского драндулета, – а то Жучка приставать начнет, на алименты намекать, всю нервную систему расшатает… Государство не бросит, подымет детишек… – понюхал лежавшую рядом корочку. – Нет! Не хочется… Даже аппетит с этими бабами потерял. О-о-о, бляха-мурка, кого-то опять ротвейлер несет?! – услыхал шум мотора. – Да не одна тачка», – выбрался из конуры и прогнулся, разминая шею и передние лапы, потом спину и задние конечности. Чихнув и встряхнувшись, лениво побрел поглазеть, кого принес чертов ротвейлер.
Три машины тормознули у дома Кошмарова. Причем одна – с красным крестом.
Из джипа выскочил дюжий детина и, гремя оружием, раскрыл дверцу шестисотого «мерседеса», из которого показалась женская нога, от одного вида которой у дурацких мужиков потекли слюнки; а затем Бобик с замиранием сердца узрел чудную, стройную длинную ножку оригинальной масти, и следом грациозно выпрыгнула из машины высокая, блестевшая мытой шерстью русская борзая.
«Болонки-и ро-о-о-дные-е… – задохнулся от вожделения блудливый пес. – Ка-а-кие формы, какой экстерьер, какая стать!.. – подбежал поближе, но собачья дама даже не глянула на лопоухого коротышку. – Все вы поначалу нос воротите…» – ловко увернулся от пинка шкафообразного гоблина и на всякий случай отбежал подальше.
Приехавшие не успели накачать даже стакан, как распахнулась калитка и появился Кошмаров с улыбкой «номер один» на лице. Но при виде женщины его толстая рожа озарилась редчайшей улыбкой «номер тринадцать» (встреча премьер-министра).
– Ну чего ощерился, как дохлый кабан? В дом веди, – распорядилась дама.
Получив болезненный тычок от телохранителя, Кошмаров засуетился, пропуская крестную мать-перемать вперед себя и подобострастно указывая ей дорогу. Сзади пыхтели и гремели оружием телаки. Бдительный волкодав, чтоб его не заметили, спрятался за конуру, зато из сарайчика выглядывал круглый пятачок хозяйской любимицы, хрюшки Хавроньи.
«Эх, худоба, – позавидовала она приезжей, – не то что мы с Нинкой… Гербалайфу ба мне… килов с десяток… а то куды так растолстела…»
Почуяв какой-то незнакомый, но приятный запах, охрипший сторож высунул один глаз из-за конуры и обомлел, ощутив, что даже блохи на спине подавились кровью.
«Вот это Ша-а-вочка-а! – мысленно взвыл он. – Намедни шикарная овчарка была-а, теперь эта-а… а ту-у-т… сидишь как дурак на цепи-и, – горестно затряс плоской башкой. – Оковы тяжкие паду-у-т, темницы рухну-у-т, и свобода-а нас приме-е-т радостно у входа-а, и бабы кость нам подаду-у-т…
Вот наступит амнистия… кошаном буду… всех переимею», – размечтался он, вновь выглянув из-за конуры и наткнувшись взглядом на Хавронью.
