Владимир Файнберг - Второе посещение острова

— Потрясающее платье! Сколько стоит? Чек сохранился?

— Не знаю. Должно быть там, в пакете.

Люся нашла чек, спрятала его в свою сумочку.

— Зачем он вам?

— Собираю чеки, – со смутной улыбкой произнесла Люся.

Раздевшись в сторонке от них, я вошёл в море и поплыл к горизонту. Вода стала прохладнее, полуденное солнце не таким свирепым.

Серебристые рыбёшки веером выпрыгивали перед глазами. Видно, снизу за ними охотилась хищная рыба. Я повернул к оконечности мыса, на котором находился хоспис.

Нужно было готовиться к переезду. Собирать чемодан.

Чтобы избежать лишних разговоров, а то и скандала, я решил пока ничего не говорить Люсе.

Чуть обсох на берегу, глядя на то, как Нелли обливает Гришку из пластмассового ведёрка, на Люсю, сидящую по–турецки с закрытыми глазами, напоказ витающую в фиолетовом пламени.

И ушёл.

Собрать чемодан было делом десяти минут.

Напоследок снял со шкафа толстую тетрадь с записями, пошёл с нею на кухню.

С появлением Нелли там воцарилась чистота.

Заварил кофе, стал перелистывать страницы тетради, думал: «Что за инстинкт заставляет день за днём записывать происходящее? Работая над повестью, романом, движим некой целью, сверхзадачей. Более или менее осознанной. Чего я хочу подсознательно, что могут доказать эти записки? Что Люся плохая, а я хороший? Но ведь с самого начала, ещё в Москве было ясно – она находится в экстремальной ситуации. Нет

Я всё чаще взглядывал на часы. До приезда Никоса оставалось ещё так много времени. Так не хотелось, чтобы мой отъезд произошёл на глазах Люси.

Хотя компания с минуты на минуту должна была вернуться с пляжа, я выдрал из тетради чистый лист. Написал крупными буквами: «Уезжаю жить к Никосу. Благодарю за всё».

В этот момент я почувствовал, что буду скучать по Гришке, по этой прекрасной вилле. Где мне приходилось исполнять роль громоотвода для Люсиных раздражений…

Снаружи, со стороны шоссе послышался крик. Словно кого‑то звали.

Я вышел на террасу.

Внизу за оградой стояли незнакомые мужчина и женщина. Увидев меня, они замахали руками, стали о чём‑то спрашивать. Я никак не мог разобрать, в чём дело. Пригласил их войти.

Провёл на кухню, усадил. Оказалось, только прилетели. Он – голландец. Питер. Его невеста – из Аргентины. Лурдес. С утра ходят по острову, ищут, где поселиться на две недели. Больше всего им понравилась эта вилла, её местоположение. Просят сдать им апартамент.

Я разъяснил, что не являюсь хозяином, что сам приезжий из России, что сегодня переезжаю в другое место. Для убедительности указал на свой стоящий наготове чемодан. Телефона агента, представляющего хозяев, у меня нет.

Питер огорчился. Лурдес же неожиданно пришла в восторг.

— Первый раз вижу русского!

В наше время это довольно странно. Кажется, после распада СССР русские, как после взрыва, рассеяны по всей планете. Тем не менее, она действительно впервые видела человека из России. Даже попросила разрешения потрогать меня за руку.

Я решил угостить их кофе. Вынул из чемодана заветную бутылку виски.

Тут‑то и вернулась вся компания.

Люся немедленно вызвала меня в коридор.

— Кто эти люди? Почему вы присвоили себе право без моего разрешения впускать посторонних? Пока что на вилле хозяйка я!

— Люся, у вас сохранился телефон агента? Дайте им. Хотят снять комнату на две недели. Всё равно скоро уезжаем.

— А может быть, я продлю своё пребывание? Мне не нужны здесь посторонние.

Парочка, так и не пригубив кофе, попрощалась и ушла.

— Хорошо, Люся. Теперь никто посторонний не будет вас беспокоить.

Я подал ей свою записку, взял чемодан и направился к выходу.

Как‑то неожиданно получилось, что жить на острове осталось считанное количество дней.

Поутру я вышел из дома Никоса вместе с соседом по нижнему этажу – молчаливым Теодором. Грунтовой дорогой спустились к шоссе, где он остался ждать автобуса, чтобы уехать в город. А я двинулся на пляж залива Кукинарес.

Нужно было пройти мимо низеньких вилл, упрятанных в высоких зарослях, мимо летнего жилища Адониса, свернуть направо в проход и ступить на мягкий песок пляжа, широким полумесяцем обнимающего синеву залива.

Кремовые с коричневой окантовкой по верхнему краю ракушки–веера посверкивали в ленивой пене прибоя. Я подобрал несколько штук, бросил на свою валяющуюся на песке безрукавку. И поплыл.

Здесь, в отличие от небольшой, уютной бухты Канапица, нет острого чувства радости от постепенного выхода в открытость моря. Почти сразу попадаешь в необозримое пространство, и, только оглядываясь на безлюдный в эти часы берег, находишь надёжный ориентир – недвижность суши, зелёную стену сосен, вздымающиеся над ней округлые волны холмов.

Зато единственное, за что может уцепиться взгляд пловца, вольно удаляющегося от земли – небольшое пятно, проступающее вдали сквозь голубую дымку. Один из островков архипелага Малые Спорады.

Я решил доплыть до него, хотя оценить расстояние до моей цели было невозможно.

Перевернулся на спину. Мерно взмахивая руками, плыл и поневоле улыбался. Иногда приходится посмеяться над самим собой.

…Вчера, не дождавшись Никоса, я приехал со своим чемоданом на автобусе к нему домой. Девочки и Мария встретили меня радостно. Из их объяснений я понял, что звонила Инес, что завтра её обещают выписать из больницы.

После обеда сестрички поманили меня выйти наружу. Сопровождаемые Гектором, мы спустились по наружной лестнице, обошли часть дома и оказались у входной двери нижнего этажа. Она была не заперта.

Рафаэлла открыла одну из комнат, уже приготовленную для меня.

Я растворил жалюзи, распахнул окно. Оно выходило на крутой склон холма, поросший отцветающими кустами роз и мандариновыми деревцами. Между их ветвей вдалеке проглядывалось море.

Потом девочки провели меня в небольшую гостиную, где горел свет, ибо там не было окна. На столе рядом с очками лежал приёмничек на батарейках, и я сразу подумал о том, что, может быть, позже посчастливится поймать какую‑нибудь радиостанцию на русском языке.

Поднявшись на приступок, можно было попасть к газовой плите, холодильнику и кухонному буфету, стоящему у стены, выложенной кафелем с закрученным, как лабиринт, греческим орнаментом.

Это было отличное жильё. Ничуть не хуже, чем на вилле Диаманди.

— Позвони себе в Москву, – это было первое, что сказал Никос, вернувшись домой после работы.

Люся никогда не предлагала воспользоваться её телефоном. В последнее время я звонил из автоматов, пользуясь купленной в табачном киоске телефонной картой.

Это было первый раз, когда Ника сняла трубку, спросила: «Алё? Вам кого? Папы нет дома. Он в Греции».

Плывя в утреннем море к острову–миражу, я снова испытал ни с чем не сравнимое чувство счастья от одного только, что слышал голос моей доченьки. Ты, Маринка, выскочила в магазин за продуктами. И поэтому мы поговорили вдвоём. На прощанье я похвастался, что купил очень красивое испанское платьице, а ты, Ника, напомнила: «Смотри, чтобы тебя не съела акула».

…Трудно было понять, приближаюсь я к острову–призраку или нет. Захотелось повернуть обратно, но я решил не давать себе слабину. Знал, никогда себе не прощу, там, в Москве, буду жалеть об упущенном морском приключении.

От взмахов рук взлетали фонтаны брызг, искрящихся в лучах солнца. Весело было разрезать телом воду, весело вспоминать свой испуг вчера вечером, когда, спустившись из квартиры Никоса в свою комнату и начав стелить постель, я вдруг заметил наверху, на потолке что‑то ужасное.

Ящерица с растопыренными лапами и хвостом следила за мной…

Змеи, ящерицы, крокодилы вызывают во мне патологическую брезгливость, ужас. Я их не понимаю. По–моему, они лишены хоть какой‑нибудь возможности доброго контакта с человеком, с другими животными.

И вот такая тварь, почему‑то не падая, растопырилась над самым изголовьем…

Только собрался лечь с приёмником в руках, попытаться поймать Россию – на тебе!

Я вбежал в гостиную, где Теодор, с которым меня заново познакомил Никос, дремал перед маленьким переносным телевизором, знаками позвал к себе. Показал на потолок.

— Гекко, – улыбнулся Теодор.

— Геккон? – переспросил я.

— Ам–ам москитос, – для убедительности Теодор изобразил, как ящерица ловит ртом комаров.

Теодор принёс швабру, поднял её, чтобы сбить ящерицу с потолка. Но геккон короткими перебежками ушмыгнул куда‑то за занавесь на окне.