— Слава богу, мы уезжаем! — подумал Миша. — Не может быть, чтоб не уехали. Никто еще не оставался здесь из-за того, что не собрал денег.
И с новой верой, новым взлетом надежды, он оглянул стол и людей за ним и пожалел их. Он-то хоть уже был за чертой, которую они даже боялись потрогать.
Стол был по-русски щедрый, богатый. Тут красовались глубокие салатницы, полные непременного винегрета — с селедочкой и без — с картошкой, бураками и горошком; стояли миски с мясным салатом, с рубленой печенкой, под "крошкой" из желтков; была заливная щука и бутерброды треугольничками; хлеб с маслом, а сверху — кружочком — килька и пол-яйца. И уж, само собой, как полагается в еврейском доме, стол предлагал фаршированного карпа и рубленную селедку с корицей, с белками и с зеленым луком. А еще — в красивых болгарских "селедочницах" — красовался балык из рыбы-капитана и нарезанная ломтиками подсоленная рыба-хек; деликатесы, добыть которые под силу только Беллочке.
После холодного, на стол принесли жареную утку с "хрустом". Тут Миша понял, где пропадала полдня его жена: Белла умела хорошо готовить, но "хруст" и рубленая селедка давались только Хане.
Миша поглядел в ту сторону стола, где на кухонных табуретках присели Белла и Хана, то и дело срываясь на кухню за новой переменой блюд или салфетками, хлебом и прочим. Бела была красива: крашеная брюнетка, синие глаза, точеные черты лица, но холодна и губы узкие, а пальцы, напротив, с широкими ногтями, неталантливые пальцы. Она была дамой для общества, для фотографий, для легких флиртов. Дама выходного дня.
Его жена не выглядела столь броско, она была просто красива ничем не подкрашенной красотой; каждая часть лица сама по себе "не играла", а вместе они составляли лицо нежное, умное, запоминающееся. И Миша с удивлением подумал, что это очень странно, как он, неприглядный и неостроумный, ничем не выдающийся человек 35 лет, сумел жениться на такой красивой женщине — стройной и без единого седого волоса даже после всего, что выпало на ее долю, с губами яркими без помады и ресницами длинными от природы. И еще подумал он, что если ее хорошо одевать и дать ей обеспеченную жизнь, чтобы она выглядела, как сейчас: возбужденная хлопотами, разгоряченная рюмкой вина и радостью, мужчины будут долго смотреть ей вслед и удивляться, какой у этой женщины незадачливый муж.
— Ну и едят у нас! — нагнулся к Мише Ваня. — Эх, любят у нас пожрать! Мы, как с Райкой приехали в Египет, она все голодная бегала. Там, если мясом баловаться, без штанов пойдешь…
— Это, наверно, очень интересно все-таки поездить по свету! — сказал Цаль Изидор. — Имена-то какие есть: Киранаика, Тха-Калор…
— Все же решили ехать? — спросил Миша. — А Юрочка как?
— Придется сплавить на деревню, к бабке. У нее свой огород, как-никак прокормит, молока только нет в колхозе, скот весь порезали из-за кормов. Не дают колхознику пастбищ, чем кормить? Мы бабке козу купим, капустой выкормит. Райка ревет, сам думай: ре беку десять месяцев, так и вырастет отца и мать не узнает, а что делать? Развратились мы по заграницам. С Алжира вернулся — "Волгу" купил, после Египта — вон квартиру кооперативную; а что в Союзе светит? Ну дадут еще 50 рублей, со всем выйдет 220 в месяц. А я, сам знаешь, что за работа: верхолаз; сегодня на трубе, завтра в могиле… С чем Райку оставлю?
— Интересная страна Египет? — осведомился Изидор Цаль. — Пирамиды, сфинксов видели?
Ваня кивнул: "Этого добра, сколько хочешь. Посадили в автобус, парторг впереди, поехали".
— Каир? Александрию? Можно видеть?
— Кому можно, кому нельзя. Сам знаешь, как у нас, у советских: "Детки, возьмитесь за ручки" и пошли на экскурсию. Шаг влево, шаг вправо — уже предательство. Англичане, немцы, французы, те, куда хотят, туда и едут. Домой к себе приглашают. А наши все табором, под надзором. Посмешище.
— Я слышал, что в Сирии сейчас советские специалисты живут в коттеджах вместе с сирийцами, чтобы произошла перемена в надзоре; советским разрешается посещать арабов на дому и Дамаск, — сказал Изидор Цаль.
— Не знаю, — Ваня сомневался. — Что-то свежо предание… А мне-то все равно. Я по-английски читаю, малость научился по-арабски, покупаю всякие журналы, телевизор смотрю. Ну его к дьяволу их города: грязища, на базар пойдешь — мясо на брезенте лежит, черное от мух. Райка, как глянула, так и заплакала. А потом ничего, марганцовкой стала отмывать, потом в котел. А вообще мяса почти не ешь, дорого.
— А в гости? К арабам ходили?
— Нет. И не пойду. Знаю я эти штучки. Сегодня мне разрешат к ним в гости, завтра на меня стукнут, что я вел антисоветские разговоры. А хотя, все равно посадят! Только мне бы не сегодня и не завтра Юрке чего-нибудь оставить успеть бы.
— Посадят?
— А ты как думал? — Ваня налил водочки себе и Цалю с Изидором, чокнулся с ними. — Разве в 1932 году мало наших в Америку посылали за опытом? Потом всех расстреляли. В 48-м тоже ездили. И тоже — покапутили их. Ты Солженицына читал? Так-то.
Новиков повернул тяжелую свою голову, потом тяжкий свой язык:
— Ну я не думаю, чтоб они снова начали…
— Не думаешь? — Ваня налил и Новикову. — А ты думай. Шариками шевели. Что этот Синявский или Кузнецов, который по Ленинградскому делу, одни в лагерях сидят? Я человека слышал, он в охране служил в Мордовии. Говорит, еще сейчас живые есть белогвардейцы, сидят до смерти, то есть пожизненно; полные лагеря… Не-ет, братец, мы еще посидим, посидим за все: и за Хрущева, кто при нем выдвинулся, и за Брежнева, за разговоры на кавэенах и за поездочки в Европу. Такая страна. Пойди, "Андрея Рублева" посмотри.
А за столом звенело стекло, звякали ножи и вилки, слипались голоса:
— Еще немного салату?
— Подвиньте, прошу вас, ко мне рыбу!
— Ах, как вкусно!
— Они не могут себе позволить новый 37 год! — настаивал Новиков.
— А почему не могут? — остро спросил Цаль Изидор. — Потому что нам не хочется?
— Общественное мнение мира! — сказал Новиков.
— А Солженицын? А генерал Григоренко? А Сильва Залмансон? А цензура? А хлеб из Канады — это все можно?!
— Конечно, они стали осторожней, они пытаются делать свое дело тоньше, и, конечно, давление на них оказывают тоже компартии Запада в том числе, но если они почувствуют настоящую опасность основе, как было в Каунасе, нет-нет, они не посчитаются ни с каким мнением! — согласился Изидор Цаль.
— Так почему они выпускают евреев?!
И тогда вступила тетя Роза:
— Они отпускают евреев потому, что знают: кто с евреями начал, тот кончает смертью! Римская империя погибла! Австро-Венгрия погибла! Гитлер погиб! И они погибнут!
Изидор Цаль и Цаль Изидор развели руками.
— Бедный русский читатель! — подумал Миша. — У него должно в глазах рябить, ему, должно быть, кажется, что это один и тот же человек выступает на радио, по телевизору, в газетах, то под именем Ц.Изидор, то под именем Изидор Ц. Шутит же судьба! Такие разные люди, такие непохожие, а свело в одну компанию, на одном поприще…
— Нет, в этом что-то есть! — мечтательно протянул Новиков. — Я вот читал Фейхтвангера, римская империя была действительно вроде на все времена, а где она?! Опять-таки Испания, владычица двух Америк; начали инквизицию, сошло с рук, своих били ведь, а как принялись истреблять иудеев, тут и конец. Ээх, хорошо бы поглядеть, как большевики покончат! Господи, хоть стариком увидеть!
— Фигу! — сказал Ваня. — Фигу ты у нас увидишь. Мы без бога жить не умеем. Русские! Я тоже вот читал Анатоль Франса, Тарле. За кордоном все толкуют "Ах таинственная русская душа!", и эта певица, ну, армянка из Парижа?
— Рози Армен? — подсказала Роза.
— Точно. Рози Армен. Тоже поет "Ах славянская душа!", а что они знают? Нет никакой славянской души, есть история, ничего больше. Слава богу, марксизм и я долдонил, знаю: исторический материализм. Так нате вам, сколько лет существует Россия, как государство? Тысячу лет, с 981 года, когда Владимир Русь крестил, а сколько за это время было демократии? Три недели! При Керенском. А кто в России добро сеял? Кто окно в Европу прорубал? Царь Петр. Кто всеобщее начальное образование ввел? Царица Екатерина. Кто крестьян от помещика освободил? Царь! Нет у нас представления о демократии. Вот вам и весь секрет. А когда нам несли свободу на тарелочке — ума не было, чтобы понять, как избежать Демьяновой ухи. Наполеон шел, какие у него идеи были для мужиков? Ноль. Никаких. Керенский с конституционной республикой, что мужику и рабочему предлагал? Туман. А большевики острые: мужику — землю, рабочему — восьмичасовой рабочий день, хижинам — мир, дворцам — войну, народ и клюнул!
— Ты еще добавь, что евреям обещали политическое равенство, гимназии на еврейском языке, сионистское движение, и пошли Рабиновичи и Раппопорты умирать за советскую власть! — вставил Изидор.
— Что ты мне про евреев? — рассердился Ваня. — Тоже вы очень разные. Один жизнь прожил в мозолях, честнее не найдешь, второй того же честного с потрохами сожрет, а себя сионистом считает! Покуда не надо денег дать для уезжающих в Израиль. Я Марьку уважаю: головастый мужик, где что достать или смастерить — гигант! И руками может, и головой. Печку как продал, а? А ты на его машину погляди — зеркальце итальянское, тормоза гэдэеровской жидкостью залиты, подголовники американские, а много он рублей Мише отвалил?
