Я притормозил, чтобы пропустить маленькую девчушку с собачкой, неожиданно выбежавшую на дорогу.
— Вот дуреха… еще чуть-чуть… — процедил я сквозь зубы.
Я снова набрал скорость. Пока она молчит, я не стану ехать медленнее. Я видел ее точеный профиль. Алекс была бледна, как мел. «Отлично, — думал я, — отлично, мы хотим несчастный случай мы его получим!» Еще миг, другой, и мы исчезнем в визге сминаемого железа и звоне рассыпающегося на мелкие осколки стекла. Я не решался обгонять идущий впереди грузовик… Сплетенные пальцы Алекс побелели; я увидел у нее в руках маленькое мраморное яблоко. Я пошел на обгон… Резким движением руля я вернул «Бьюик» на свою полосу и услышал сзади возмущенные гудки грузовика.
— Может, я еду чересчур быстро? Почему ты не скажешь, что тебе страшно?
Ответом мне было молчание.
Наконец мы въехали во двор придорожной гостиницы, где съемочная группа завершала свой рабочий день. Техники сматывали кабели, грузили на грузовики осветительную аппаратуру. Маридона была тут, окруженная, как обычно, заботой и вниманием. Она оборвала смех, и по ее жесткому взгляду я понял, что образ «Бьюика», в салоне которого находились только мы с Алекс, обрел банальный и откровенный смысл. Я был счастлив, что мне удалось — с яростью и нетерпением — довезти до нее этот образ. К машине подошли несколько техников. Они обменялись мнениями по поводу «Бьюика»… и без стеснения выразили свое восхищение красотой Алекс — в их представлении это был неотъемлемый атрибут подобной машины. Не обращая на них никакого внимания, я направился к Мари. Алекс даже не шелохнулась. Прежде, чем я успел раскрыть рот, Мари твердо сказала:
— Я тебя умоляю, Дени. Ты объяснишься позже.
И, не дав мне времени повидаться с Верне, она увлекла меня к «Бьюику». Перед тем, как сесть на переднее сиденье, Мари настояла, чтобы Алекс подвинулась ко мне, словно теперь это место принадлежало ей по праву. За всю дорогу мы не произнесли ни слова. Алекс неподвижно сидела между мной и Мари, глядя перед собой все тем же отсутствующим взглядом.
Не доезжая до замка, мы остановились в какой-то деревушке, чтобы купить продукты для ужина. Мы зашли в мясную лавку. Мари, которая обычно занималась покупками, предоставила право выбора Алекс, словно тем самым подчеркивала, что, согласившись сопровождать меня, она в некотором смысле узурпировала ее место. Что касается меня, то я обращался к Алекс, игнорируя Мари. Наконец, мы вернулись в машину. На этот раз Мари устроилась посередине сиденья:
— О, извини, Алекс, я заняла твое место.
Сквозь черные очки, похожие на бездонные дыры, она посмотрела на нее, потом на меня. Я ничего не ответил, бесконечно счастливый от того, что Мари взбешена настолько, что даже не пытается этого скрывать.
Было уже темно, когда мы, наконец, въехали в парк на территории поместья. Лишь слабый свет на первом этаже свидетельствовал о том, что Шам и Жорж находятся на кухне справа от двойной винтовой лестницы. Мы вышли из машины и, нагруженные провизией, направились к дверям буфетной. Воспользовавшись темнотой, я осторожно положил руку на плечо Алекс, там, где оно было прикрыто только массой ее пушистых волос: «Все в порядке, Алекс?»
Этим жестом, сделанным украдкой перед встречей с Шамом, я хотел загладить неловкость и снять общее напряжение. Теперь я знаю, что подобная возможность мне больше никогда не представится. Алекс молча отстранилась. Должен признать, что ее волнение наполнило меня какой-то странной эйфорией. По меньшей мере, между нами будет это…
— Да, вы не очень-то торопились, — сказал Жорж, когда мы вошли в кухню.
Со смешанным чувством злорадного удовольствия и неловкости я заметил, что Шам даже не взглянул в сторону Алекс. Они с Жоржем сидели за большим буфетным столом, отполированным, как слоновая кость, и заканчивали шахматную партию. Мари нагнулась, обняла за шею сначала Жоржа, потом Шама, словно и тот, и другой принадлежали ей. Затем она обошла кухню, деловито открывая выдвижные ящики и исследуя стенные шкафы, после чего мобилизовала нас на подготовку ужина. Жорж и Шам оставили шахматы и уступили за столом место Мари, которая принялась распаковывать провизию и раскладывать ее по тарелкам. Мрачный Шам демонстративно не замечал страдальческого вида Алекс, и я с радостью заметил, что он старается делать так, чтобы между ним и Алекс постоянно кто-то был. В какой-то момент он бросил на меня взгляд, в котором можно было прочесть, — если вообще во взгляде можно что-либо прочесть, — смесь разочарования в дружбе и недоверия. Мне это понравилось. Да, мне вдруг понравилось его угрюмое, почти враждебное настроение. Мне нравилась сама мысль, что он страдает по моей вине. Я бы хотел, чтобы он никогда не простил мне этого бессмысленного похищения, этой теннисной партии, явно подстроенной не без участия Жоржа, чтобы мой грубый обман увенчался успехом… и вместе с тем мне хотелось, чтобы он знал, что за время нашего отсутствия мы с Алекс не обменялись ни единым словом. Разве я не хотел забить между ними клин, навсегда разлучить их? Мне скажут: что такое час разлуки? Конечно же, пустяк… если не учитывать, что этот час они провели в разлуке из-за меня. Ни он, ни она не хотели этого… но им пришлось пережить ее. За прошедший час я встал между ними, нарушив их единство. И ничто меня не сдвинет с этого места, я хочу остаться между ними навсегда, пусть даже в силу того, что Алекс не смогла отказаться, а Шам не смог ее удержать при себе. Нет, этот час, вычеркнутый из их жизни, не забудется никогда. Что же произошло на самом деле? Ответ знаем только мы с Алекс. Так почему бы мне слегка не исказить его в этих записях, претендующих на искренность? Что мешает мне использовать литературу для обмана, ведь таково, кажется, ее предназначение? Кто может запретить мне написать на этих страницах, что мой «Бьюик» действительно послужил «спальней»? Ничто не помешало бы показать, какие картины «снимались» в моем воображении, пока мы мчались по дороге, окаймленной маками и нежно-голубыми цветками цикория. Зачем называть вещи своими именами, когда догадки сами придадут нужный смысл моему появлению на съемочной площадке на пару с Алекс. Истолковав его должным образом, уже совсем просто представить все остальное. Теперь я был уверен, что будущее еще даст мне шанс разделить их… хотя бы время, чтобы добиться от Алекс того, в чем она не сможет мне отказать, как не смогла отказаться от подстроенной мною поездки.
Я наблюдал, как она рассеянно помогала Мари украшать буфетную. В большой зале пустынного замка они обнаружили серебряные подсвечники и теперь симметрично расставляли их вокруг стола. Откуда у женщин эта вечная потребность все вокруг себя «украшать», создавать то, что они называют атмосферой? Я сказал, что мы похожи на прислугу из «Правил игры»[47] или того лучше — самого Бунюэля[48], устраивающую пирушку, стоит только хозяевам выйти за порог. Я даже показал, посмеиваясь, правда, смех мой звучал довольно натянуто, — как бесшумно чокаться, держа стаканы в руках и стукаясь костяшками пальцев. И, насмехаясь над всеми, я заявил, что видел это в «Арчибальде де ла Крузе»[49]. Что было неправдой. Но мне нравилось поддерживать кислую атмосферу, которая лишь усугубляла холод в отношениях между Шамом и Алекс. Наконец, не без моей помощи между ними вспыхнула ссора. Я с удовлетворением подумал, что, по меньшей мере, преуспел хоть в этом. В какой-то момент, когда мы с Жоржем ненадолго остались одни, он тихо спросил:
— Ну, что? Все получилось так, как ты хотел?
— Замечательно, старина. Просто великолепно.
Я ответил ему чересчур уверенно, чтобы сказанное мной выглядело правдой. Будучи актером, я не мог сыграть хуже. По меньшей мере, с точки зрения Жоржа. Когда мы садились за стол, я заметил, как Шам и Алекс быстро переглянулись. Шам на долю секунды задержал свой взгляд, и тут же отвел его. «Почему ты не отказалась ехать с Дени?» — прочитал я, как мне показалось, в глазах Шама. На что взгляд Алекс ответил: «Ты не должен был меня отпускать… или же тебе надо было ехать с нами».
В это время Мари по обыкновению рассаживала нас:
— Ты, Алекс, сядешь напротив меня, рядом с Дени… Шам, иди ко мне… А ты, Жорж, садись там…
Горящие свечи создали между Алекс и Шамом световой экран из трепещущих огоньков, и он мешал им вести безмолвный разговор. Мари деликатно брала руками ломтики ветчины и раскладывала их по нашим тарелкам. На лице Шама были ясно написаны раздражение и усталость. Алекс нерешительно протянула руку к сидящему напротив нее Шаму… затем убрала ее. Свечи таяли, и воск, как слезы, капал на скатерть, в наши тарелки с едой, в стаканы с вином. Атмосфера за столом стала такой напряженной, что мы с Мари затеяли беспричинную ссору, обмениваясь понятными только нам намеками. Она так и не сняла черных очков, лишь время от времени сдвигала их на лоб, и тогда казалось, что у нее на лице не две, а четыре пустые глазницы. Мари поинтересовалась у Алекс и Шама, случается ли им ссориться.
