— Конечно, — ответил Шам, — между нами иногда бывают размолвки… по вине других.
— Вот как, это меня успокаивает, — произнесла Мари и, повернувшись ко мне, сказала: — Вот видишь, Дени, у них не все так гладко, как ты говорил… Ну же, мой милый, не стоит так хмуриться… Будь с ним помягче, Алекс, пожалей его за то, что ему досталась такая жена, как я… А вы знаете, что в Соединенных Штатах психологи дошли до того, что начали обучать супругов, как правильно ссориться? Оказывается, есть хорошие и плохие ссоры.
Я прервал Мари, грубовато заехав ей под столом по колену. В то же время моя нога наткнулась на ногу Алекс, которую та протянула под столом в сторону Шама. Резко нагнувшись, словно для того, чтобы подобрать с пола упавшую салфетку, я со злостью увидел, как пальцы Шама сжимают лодыжку Алекс.
Несколько позже, уже в машине, я заметил, что они обнимаются, сидя на заднем сиденье. В зеркале заднего вида, которое я повернул так, чтобы следить за Алекс, было видно, как упругий поток набегающего воздуха яростно треплет ее густую шевелюру. Я прибавил газу и поинтересовался, не чересчур ли быстро мы едем. Они ничего не ответили. Мари попыталась прикурить сигарету, пригибаясь к приборной доске, чтобы укрыться от ветра. У нее ничего не вышло, и она сползла с сиденья на пол машины, к моим ногам. Ее рука легла на мое бедро… потом ее сменила щека; а позади нас Алекс, кажется, медленно опустилась на колени у ног Шама — я больше не видел ее отражение в зеркале. Я знал, я чувствовал, что она, укрывшись от ветра, тоже воспользуется темнотой, причем в такой же позе, что и Мари. Большая открытая машина все быстрее и быстрее мчалась под звездным небом, и за всю дорогу никто из нас четверых не проронил ни слова.
Высадив Алекс и Шама перед их домом, мы с Мари еще немного посидели в машине, которую я припарковал у тротуара на углу улицы. Мари откинулась на спинку сиденья и, чуть запрокинув назад голову, закрыла глаза. Наконец, она нарушила молчание:
— Ты вел себя по отношению ко мне, как последний мерзавец.
— Это правда, Мари, сущая правда. Но ты забыла о нашем договоре.
— Я помню о договоре, но… я просила тебя отказаться от нее. Со всеми остальными — пожалуйста, но только не с ней. А ты что сделал? Ты специально поехал с ней. Вы были одни! Вдвоем в моей машине!
Я молчал, с наслаждением купаясь в потоке ее упреков. Мари замолчала, потом добавила:
— Кроме того, я уверена, что ты не трахнул ее. Ты хотел, чтобы все так думали, чтобы я так думала, чтобы Верне так думал. Все, что ты хотел, это показать себя и ее, вас одних после любовных утех в моей машине. И знаешь, Дени, мне противно то, что ты хотел только этого, что ты дошел до того, чтобы довольствоваться малым: заставить поверить и ничего больше.
— Кто тебе сказал… что я удовольствовался только этим?
Она зло рассмеялась:
— Сам подумай; если бы ты действительно переспал с ней, тебе не понадобилось бы выставлять себя напоказ в компании с ней в моей машине.
— Думай, что хочешь. То, что произошло между Алекс и мной, касается только нас двоих, — мой голос дрожал он ярости и унижения. — Да, кстати, хочу кое-что показать тебе, — добавил я, ощутив внезапно прилив невероятного куража. Видишь здание, что стоит напротив их дома? Иди за мной, сюда, на тротуар. Посмотри наверх. Видишь эти окна? Они выходят прямо на их окно. И ты представляешь, Мари, я взбирался на чердак и даже взломал дверь одной из комнат, из которой прекрасно видно все, что происходит на их мансарде. И знаешь, что я видел?
Она беззвучно рассмеялась, не веря своим ушам.
— Из-за нее ты совсем спятил. Зачем ты выдумываешь эти глупости?
— Я ничего не выдумываю, Мари. Однажды утром я забрался на чердак и взломал дверь одного из чуланов, потому что мне нужен был доступ к этим окнам.
Она заговорила материнским, покровительственным тоном, который показался мне чересчур унизительным.
— Ладно, поехали домой, я устала от твоих глупых историй…
Но я продолжал, крепко держа ее за руку:
— Погоди, это еще не все. К сожалению, из того окна было плохо видно: в поле зрения попадала только часть комнаты наших друзей. Сориентировавшись на месте, я пришел к выводу, что идеальный наблюдательный пункт находится слева, через две комнаты от моего чулана…
— Ты сошел с ума… Отпусти мою руку…
— К счастью, я попал на потрясающую девицу, полицейскую… будущую, во всяком случае… которая впустила меня к себе…
— Послушай, Дени, я думаю, что с тобой не все в порядке. Поверь мне у тебя совершенно больное воображение. Я больше не хочу слышать твоих безумных историй… Ты действительно принимаешь меня за дуру!
Оставалось только предложить ей сходить наверх и самой убедиться в правдивости моих слов! Неверие Мари выводило меня из себя. Она обращалась со мной, как с малолетним фантазером, а я не собирался этого терпеть. Однако в этот самый момент я увидел Мириам. Да, Мириам — женщину в норковом манто! Она собиралась шпионить за ними в этот поздний час! Она узнала мою машину и остановилась… Подошла к «Бьюику» и вдруг заметила на тротуаре напротив нас с Мари. Мириам перешла улицу, и мне пришлось представить дам друг другу.
— Это Мириам X., знакомая Алекс и Шама, ты знаешь… А это Мари, моя…
— А, Мириам! — воскликнула Мари, перебивая меня на полуслове. — Дени мне рассказывал о вас. Кажется, вы тоже коллекционируете картины Шама.
Словно говоря о самой обыденной вещи, я произнес:
— Я застал Мириам, сидящей на корточках перед их дверью и подглядывающей в замочную скважину. Так мы и познакомились. Правда, Мириам?
Она ответила столь же непринужденно:
— Правда. Действительно, сама того не зная, я заняла место Дени.
— Мириам, будьте любезны, подтвердите Мари то, что я вам рассказывал по поводу комнат в здании напротив. Она мне не верит.
— Это так, он сновал между их коридором и комнатами, окна которых выходят на окно мансарды. Он даже нашел наверху пособницу… Ее зовут, кажется, Джульетта?
Мари молчала, по очереди окидывая нас недоверчивым взглядом…
Я пережил абсурдный и унизительный миг, когда Мари, наконец, стало ясно, к чему привело меня идиотское пари с Верне. Что я до сих пор от нее скрывал? Все, что я делал, было совершенно в моем духе… так же, как и поступки Мари полностью отвечали ее характеру. Наша сексуальная жизнь в некотором смысле была общей; все мужчины, которых она выбирала, были мне симпатичны, точно так же и женщины, с которыми я спал, пользовались ее расположением, хоть и слегка снисходительным. Да, именно так! Когда я откровенничал с Мари, она напускала на себя покровительственный вид, словно нужно было простить ребенку его неразумность в плане качества сделанного им выбора. Со своей стороны, я всегда по-дружески принимал тех мужчин, к которым она проявляла особое расположение. Такое неравенство в оценке нашего выбора зачастую приводило меня в ярость. И этот вечер, конечно же, не стал исключением. Распрощавшись с Мириам, мы сели в машину, и Мари зашлась гомерическим хохотом, узнав о подробностях моих авантюр с этой женщиной в голливудском белье. Должен признать, что в моем сдержанном изложении раздевание этой увядающей, но чересчур похотливой Марлен оказалось смешнее, чем было на самом деле.
— И ты возвращался к ней, ты поимел ее несколько раз?
— Я ее трахал, давай будем называть вещи своими именами, Мари. Да, я божественно кувыркался с ней каждый раз, когда заставал ее в их коридоре прильнувшей глазом к замочной скважине… но именно она поимела меня. Я лишь трахал Дитрих, на которую она удивительно похожа, ты не находишь? Уверяю тебя, каждый раз, когда я трахал ее, я на самом деле трахал Марлен.
Мари хохотала; встреча с коллекционершей картин Шама выставила меня настоящим посмешищем. С презрительной доброжелательностью она сказала:
— Бедняжка Дени, мой бедненький Дон Жуан, действительно, тебя трахают женщины, а ты, как я вижу, ни одной не можешь отказать…
— Может ли женщина понять, что, на самом деле, представляет собой мужчина? Хочешь, я скажу тебе, кто такой мужчина. Я признаюсь тебе в том, в чем ни один мужчина никогда не признается женщине.
— Давай, мой бедный Дени, я очень, очень любопытна, — медленно протянула она утомленным голосом и щелкнула зажигалкой, прикуривая сигарету.
— То, что происходит в мозгу мужчины — это нечто особенное, уверяю тебя, — продолжил я, взвешивая каждое слово. Я с удовольствием вел тяжелый «Бьюик» по пустынным улицам Парижа. Было начало июля, и ночи стояли теплые.
На самом деле, я не знал, как и каким образом поведать ей то постыдное и скандальное, что чувствовал в себе.
— Как бы поточнее объяснить тебе, Мариетта, что я пытаюсь обрести… начиная с того самого полудня… ты знаешь, я рассказывал тебе… проведенного в отрочестве во дворце на берегу озера.
