Ознакомительная версия.
Иногда он взбрыкивает, пытается выйти из стойла, но жена мягко берет его за узду и ставит обратно, ласково объясняя, что он может простудиться на холодной улице или его, не дай бог, юная кобылица, не знающая его норова, ударит копытом, будет больно.
Девушки перестали сниться в одночасье, после одного пророческого сна, когда он увидел себя на смертном одре в образе маститого писателя, который смотрел на шкаф своих творений, сияющих золотыми переплетами. Мысли его перенеслись на зеленый луг, где он бежит за девушкой — сам молодой и кудрявый. Она уже добежала до свежей копны, он на нее, и она выскальзывает из-под него по влажной траве.
«Эх! — думает писатель. — Если бы все эти книги подложить ей под зад, никуда бы она не делась!»
Так сон, по старому анекдоту, изменил жизнь Харикова.
Девушки ушли из снов, но стали сниться документы: то трудовая книжка мелькнет, с записью, что он кузнец пятого разряда, то удостоверение санитара в женском батальоне, а однажды в тупик поставило его донесение в штаб корпуса генерала Шкуро о разгроме бронепоезда.
В реинкарнацию Хариков не верил — он твердо знал, что в прошлой жизни был велосипедом, поэтому в реальной жизни он на велосипеде не ездил и не умел — надоело в прошлой.
После трудовой книжки стал сниться школьный журнал за пятый класс.
Фамилия «Хариков» сияла в нем, как реклама кока-колы, — неоновым светом появлялось всплывающее окно, в котором он видел, как бежит за одноклассницей Мироновой в конец коридора, где хранились швабры и метелки. Он зажимает ее, и у него кружится голова.
Сны набирали обороты, целую неделю снились записные книжки за разные годы, за 67-й год вспыхнула запись, где зачеркнутый телефон какой-то Аллы и приписано рукой Харикова: «Все кончено, нет в жизни счастья». Что кончено в двадцать лет? Какая Алла?
Хариков погрузился в файлы прошлого и вспомнил, как какая-то Алла обманула его ожидания с неким Колей, он трое суток лежал лицом к стене и не хотел жить.
След от Аллы остался исключительно в записной книжке — без лица, только пустая клетка в календаре прошлого.
В среду газета «Правда» с информационным сообщением, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, выбил его из колеи на целый день — сон серьезный, требовал пояснений.
Харикову в 1967 году было десять лет, он не знал, что значит «Всем дадут по потребностям», и написал в изложении по истории, что хочет три телевизора к 1980 году. Учительница вызвала маму в школу и отдала его изложение подальше от греха. «Пионер не должен так много хотеть», — с укором сказала работница идеологического фронта. Мама отблагодарила ее коробкой конфет «Вечерний звон».
К 80-му году в их семье было три телевизора, и Хариков задумался о вступлении в КПСС для исполнения новых желаний, но его не приняли, поставили в очередь, желающих было до хера.
Потом документы сниться перестали, каждую ночь приходила ящерица, сидела на камешке, тараща на него глаза, а потом мгновенно отбрасывала хвост и скрывалась меж камней.
Хариков сходил с ума от этой ящерицы и ее сброшенных хвостов, пока не понял, что сам превращается в ящерицу, отбрасывающую свое прошлое, тянущее назад. Он понял, что, все отбросив, еще имеет шанс догнать Миронову из 5 «А», и запах сырых тряпок в конце коридора будет ему навигатором.
Хариков проснулся, мальчик из сна помахал ему рукой с чернильным пятном на ладошке.
Он опять закрыл глаза, боясь разрушить чудесный сон, зазвонил будильник, он потянулся к нему с закрытыми глазами, последний осколок сна, который он увидел: ящерица превращается в огромную черепаху, раздавленную многолетним панцирем прошлого. Она ползла и не видела горизонта.
Хариков ехал в Елабугу на автозавод — подписывать бумаги на новый станок. Командировка в провинцию — дело беспонтовое: гостиница с удобствами в коридоре и буфет, где в 85-м году, кроме яйца под майонезом и бутербродов с сельдью иваси, ничего не водилось. Хариков хотел обернуться за сутки — «Одесская» колбаса должна была решить вопросы научно-технического прогресса — и сэкономленные дни провести дома, в Москве, без надоевших за пятнадцать лет постылых морд из его НИИ.
Приехав в гостиницу, он по привычке зашел в буфет — опыт у него такой, что с расстояния десять метров он мог определить свежесть сыра и сосисок на глаз. Знание и интуиция позволяли не сдохнуть от этих «продуктов великой эпохи», по которой сейчас многие вздыхают.
За прилавком стояла новая буфетчица 54-го размера, с мощными руками. Эпиляция тогда еще не была нормой жизни, ее руки, поросшие мхом, были обесцвечены перекисью водорода, этим же химическим составом была обработана голова с прической «бабетта». На икры перекиси не хватило, и они чернели естественным цветом.
Она царила за прилавком и управлялась ловко и хватко. Хариков залюбовался ее грацией и разговорился с ней. Она созналась, что здесь временно, до этого работала в «Интуристе», а сюда сослана за махинации с коктейлем «Коблер» (смесь шампанского с коньяком). Она лила свой коньяк и была в шоколаде, пока ее не застукали по доносу швейцара, старого козла, которому она отказала пить на халяву. Он сдал ее — и вот она здесь.
В этот день Хариков на завод не пошел — он провел его в буфете, как очарованный странник, охмуряя королеву прилавка. Есть сегмент мужчин, обожающих буфетчиц, проводниц и горничных. Это особые люди, независимо от возраста и образования, им вне дома не хватает домашней заботы, и они компенсируют ее, ухаживая за этим контингентом особого рода.
Такой женщины он не видел никогда — она поразила его своей энергией и полным отсутствием сомнений в сценарии своей жизни.
Мужа у нее не было, а сын был. Она жила для него, для него же воровала, он ходил в спецшколу и на фигурное катание — она любила этот вид спорта за красоту и внешний вид. Ей нравился канадский фигурист Патрик Пера несоветским видом и сумасшедшей пластикой и артистизмом, ее глаз радовали люди в шубах и кольцах на трибунах — она об этом не мечтала, но радовалась, что есть и другая жизнь, в которую она готовила своего сына.
В центре комнаты, где она жила, стоял рояль — она купила его для сына у старика из филармонии. Инструмент сиял черным лаком. Когда сын играл «Полонез» Огиньского, она плакала, вспоминала старую мандолину — самую дорогую вещь своей детской жизни.
Хариков до ночи сидел в буфете, восхищенный женщиной-исполином. Он выпил уже весь коньяк в буфете, перешел к ней в подсобку и гладил ее руки. Она отталкивала его и говорила: «Мальчик, иди отсюда, тут тебе не обломится».
Хариков настаивал, она отказывала. Он напирал, обещал в следующий раз привезти вьетнамский ковер, развивал успех легкими объятиями, но дама была неприступна, позиций не сдавала. Она была воспитана на инструкциях гостиницы «Интурист»: вступать с гостями в отношения категорически запрещалось, только если в интересах государственной безопасности.
Хариков, как старший инженер несекретного НИИ, интереса для страны не представлял, и давать ему было не обязательно.
К часу ночи игра закончилась, Хариков убедил королеву недолива и обсчета пригласить его к ней домой, она сложила по привычке заработанные продукты и сказала: «Иди на служебный вход».
Хариков побежал, раскатав губы, предвкушая, как он овладеет «мохнатым шмелем» — так он про себя стал ее называть. Он стоял, качаясь, у входа и представлял их ночь как битву моржа и ежа. Ассоциация с моржихой усилилась во время губительного поцелуя в подсобке, который он вырвал у нее перед уходом. Легкая шелковистость ее усов уколола Харикова в самое сердце, он ждал полчаса, вернулся в буфет: замки висели неприступно — она ушла через другой выход.
Хариков не обиделся — он понимал, что ему эта хищница не по зубам. Ей нравились Штирлиц и Михалков, а он ими никогда не будет.
Утром он пришел в буфет, терзаясь предстоящей встречей. За прилавком стояла другая женщина, похожая на сосиски, скользкие и несвежие. Она сообщила ему, что его любовь здесь больше не живет — вернулась на прежнее место.
Хариков поехал на завод, раздал подарки, быстро подписал бумаги и был свободен, как птица, у которой прошлой ночью подрезали крылья, но в пальто этого не было видно.
На автобусной остановке он увидел молодую неброскую женщину — если бы выбирали лицо монголо-татарского воина, она подошла бы без конкурса. Фотографии Чингисхана никто не видел, но, глядя на эту женщину, ее признали бы его дочерью.
Хариков передал деньги за проезд, она повернулась к нему, и он сказал, что она похожа на актрису Сафонову из «Зимней вишни».
Харикову актриса тоже нравилась, фильм он запомнил — в то время у него был служебный роман и он смотрел кино как инструкцию для принятия решения. В фильме ответа не было — герой к Сафоновой не ушел, и Хариков тоже.
Ознакомительная версия.
