Ознакомительная версия.
Несафонова (далее НФ) улыбнулась — она тоже любила этот фильм, ей нравилась Сафонова. Она знала, что не похожа на нее, но ей было приятно — в свое время она не смогла вырвать чужого мужа из родного гнезда.
В автобусе толпилось много народу, Харикова прижали к НФ так близко, что его нога уперлась в ее круглый зад. Ему стало неловко: вдруг она подумает, что он извращенец? Но она молчала, не пытаясь отодвинуться.
Он загадал, что, если она выйдет с ним на одной остановке, он подойдет. Он стал напряженно смотреть ей в затылок и давать ей мысленные приказы выйти на следующей. Она заерзала и, не оглядываясь, стала пробиваться к выходу. Случилось чудо: Хариков вышел с НФ и оказался в центре города.
Хариков подошел и попросил ее подсказать, где находится дом Марины Цветаевой, в котором поэтесса закончила свои дни. НФ не удивилась: все приезжие интересовались этим. Она согласилась показать, и они разговорились, время у нее было: дети в пионерлагере, дома никто не ждет, кроме кота. Он рассказал, что москвич, здесь в командировке и вечером уезжает. Они шли по городу и болтали, перескакивая с темы на тему, с радостью понимая, что в них звучат одни ноты: так бывает, люди живут параллельно, но любят творог и курицу, слушают одни песни и судьбы их совершают одни и те же круги.
Дом, в котором жила Цветаева, был закрыт, но огорчения не было. «Поход за культурным потрясением надо кончать», — подумал Хариков и предложил пойти в гостиницу пообедать.
НФ смутилась, сказала, что в гостиницу не пойдет по моральным соображениям, но если он хочет, то можно пойти к ней домой выпить чаю. Предложение было принято, и через десять минут они оказались в стандартной «трешке» — такая же была у Харикова в Москве.
Он сразу нашел дорогу в ванную, пописал с удовольствием, близким к оргазму, — во время прогулки он долго терпел, а это напряжение снижало его интеллект и обаяние. Много лет назад одна девушка научила его, что терпеть не надо, и села на темной аллее в первый вечер знакомства, Харикова тогда это потрясло. Она объяснила ему, что отправлять естественные надобности надо естественно, но Хариков до сих пор не научился.
Квартира у НФ ничем не отличалась от его. В то время отличие состояло в том, какой портрет висит на стене: у одних висел С. Есенин с трубкой в резьбе по дереву или в чеканке, в остальных фотография Хемингуэя с бородой. Те, у кого висел Есенин, были за Россию, а те, что с Хемом, — за весь мир.
У НФ висел Хемингуэй, это его обрадовало. В маленькой комнате стояли этажерка с книжками и журналами, торшер и проигрыватель «Аккорд» с пластинкой Тухманова «По волне моей памяти» — сегодняшним детям это ничего не скажет, но тогда это был выбор поколения.
Если к этому набору добавить кассеты Высоцкого и магнитофон «Яуза», то картина станет законченной. НФ сварила кофе из пачки марки «Дружба» — смесь кофейного мусора с цикорием — и включила торшер. Хариков воспринял свет торшера как команду «Вперед», погладил ее по голове, натолкнулся на пульсирующий родничок на темени, какой бывает только у годовалых детей, но потом бесследно зарастает. Это редкое явление у взрослых людей взбудоражило его. НФ, смущенно покраснев, сказала, что это у нее давно и ей не мешает, но если он хочет, она наденет шапочку. Он засмеялся.
Харикова бьющийся пульс на темечке так поразил, что он гладил его не переставая, он перевозбудился, все произошло нежно и естественно, пластинка с песней «Вальс-бостон» крутилась на диске уже десятый раз из-за царапины в последнем куплете. Они лежали на тахте, узенькой и короткой — им хватало места, — без слов и в абсолютной гармонии.
Потом НФ встала и ушла в другую комнату, долго не приходила, слышались какие-то шорохи и звуки падающих предметов. Когда она вошла, он увидел в ее руках бутылку ликера «Вана Таллин». Она несла ее как драгоценный сосуд, и Хариков все сразу понял.
Извлеченная из закромов, припасенная на самый крайний случай, эта бутылка была сильнее всех признаний и слов Данте и Петрарки — тогда в каждом доме была сокровенная бутылка для всего: для больницы, прокурора, на возвращение сына из армии, то есть на День, которого еще не было.
Она открыла этот ликер, налила в крохотные рюмочки и предложила выпить за этот день, за эту ночь, которую она считает драгоценной. Они пили ликер из далекого Таллина, пили скверный кофе «Дружба», в сотый раз пел «Вальс-бостон» еще не депутат Розенбаум, и ничего важнее в этом мире не происходило.
Утром Хариков уехал. Он больше никогда не был в Елабуге, но иногда в его голове из ниоткуда возникает «Вальс-бостон» и горький привкус ликера «Вана Таллин».
Лукьянов, мужчина яркий и с фантазией, жил за городом, на непрестижном направлении. Дом он купил в 90-м году, когда нынешние еще на дядю работали и снимали квартиры в Перове и Новогирееве. Квартиры снимали, а ездили на ворованных «меринах» и на доводы Лукьянова говорили, что машина — это инструмент: «Вот приеду я на переговоры, а человек увидит, что я на „мерине“, и уважать будет, а квартира — неважно, потерпим до полного успеха». Лукьянов говорил им: «А вдруг окна в офисе клиента на другую сторону выходят — что тогда?» «А ничего, — отвечали они, — люди скажут: ребята крутые, „мерин“ есть „мерин“». У Лукьянова «мерина» не было, машина скандинавского производства, десять лет ей было — не девочка, — но он ее не менял: везет она, ну и ладно, чего деньги тратить на железо лакированное?
Жил Лукьянов полной грудью, жизнь любил, и она его не обижала, давала ему пропитание неплохое и покой. В достатке жил человек, без затей, брусчаткой с Красной площади двор не мостил, фонтан из Петергофа не желал — помнил однокомнатную в Тушине и стельки в туфлях в зиму лютую из газеты, в которой работал.
В гараже у него шесть котов жили — не породистых, а так — рвань бродячая, но он их любил, помня, что на ковчеге каждой твари было по паре. За домом следил мигрант, приехавший семью свою от голода и нужды спасать.
Сын гор трудился не покладая рук, уважал хозяина и ценил его за доброе сердце и интернационализм.
Как-то в воскресенье Лукьянов после обеда смотрел передачу о событиях за неделю и увидел сюжет о говорящем коте. Хозяйка кота, немолодая женщина из Баку, желающая славы, демонстрировала съемочной группе в присутствии экспертов-переводчиков аудиозапись своего кота, говорящего на азербайджанском языке. Эксперты глубокомысленно рассуждали, что слышат отчетливо как минимум двадцать слов в исполнении хозяйского кота, умершего год назад. Все это напоминало дурдом и очень забавляло Лукьянова.
Он вышел во двор и, увидев своего управляющего, рассказал ему об увиденном и пошутил, что хотел бы, чтобы его котики тоже заговорили.
– Ты попробуй, — сказал Лукьянов и забыл об этом.
А управляющий не забыл: он уважал Лукьянова и решил доставить ему удовольствие.
Он зашел в гараж, накормил котиков и приступил к дрессировке. Коты не понимали, чего хочет этот человек, повторяющий одно и то же на непонятном языке, но он все повторял и, не получив ответа, схватил младшего брата и стал трепать, угрожая убить. Старший кот не выдержал и сказал ему на русском:
– Не борзей! Мы хозяина понимаем, но не лезем в его жизнь, и ты не лезь в нашу.
Управляющий оторопел от кошачьей наглости — ведь он считал себя главным после хозяина, а тут, оказывается, вот какой расклад! Он швырнул кота в угол и ушел, услышав вдогонку: «Понаехали тут!» — и мат по национальному и половому признаку. Горько на душе стало человеку, и он, бросив дом, ушел на станцию — выпить и утолить свою обиду.
Он пришел на станцию, где электрички привозили из Москвы коренное население, недовольное своей судьбой, не знающее, отчего ему плохо в собственном доме. Ответ появился в виде сына гор, шедшего просто выпить водки. Четверо юношей с горящими глазами нашли его в толпе без приборов ночного видения и за десять секунд, вложив в свои ноги всю боль за неудачу любимой команды, не попавшей в плей-офф, сыграли с его головой в футбол, забив его под платформу в результате слаженной коллективной игры. Одно сердце перестало биться, зато четыре других забились в едином порыве.
Утром в газете Лукьянов прочел, что опять убили мигранта на его станции, и позвонил на дачу. Охрана сказала, что его человек пропал, ушел и не вернулся, успокоили, что ушел с пустыми руками, ничего не украл.
Лукьянов расстроился, так и не поняв, что повинен в смерти человека, нанял другого, и жизнь потекла по старому руслу.
Проделки дворецкого, или Служебная болезнь
Влияние энергии одних людей на других плохо изучено, но оно есть. Я знал человека, который до тридцати лет жил чистой, непорочной жизнью, а через два года заболел всеми пороками, заразившись ими от своего хозяина.
Наш герой, далее дворецкий, жил себе по восходящей: военный городок, спартанское воспитание, учеба, военное училище и ясная дорога к лампасам через два десятка лет.
Ознакомительная версия.
