Мы пошли по улице, разговаривая о фильме, которые, честно говоря, не понравился нам обоим, потом Аленка спросила:
— Как думаешь, скоро будет дождь?
— Не раньше, чем мы дойдем до дома, — невозмутимо отозвался я, — не хочется мокнуть.
— Если дойдем до моего дома, то намокнешь ты!
— Можем дойти до моего дома.
— Предлагаешь остаться у тебя?
Я смутился от ее взгляда. Аленка рассмеялась.
— Посмотри, как красиво на небе! Вот бы туда сейчас! Взлететь птицей!
Расставив в стороны руки, она зигзагом побежала по улице, огибая редких прохожих и изображая полет.
— Я люблю летать на самолетах над облаками! — заявила Аленка, подбежав ко мне, — так близко к небу! А ты?
— А я гуляю по крышам, — сказал я, — не так близко, но тоже красиво.
— Ух, ты! А я никогда не была на крышах! Я боюсь залезать на чердаки! Там пауки, крысы и бомжи!
Я рассмеялся:
— Ну, крыс, допустим, не встречал. Хочешь, прогуляемся?
Она остановилась, широко открыв удивленные глаза:
— Ты серьезно?
— Абсолютно.
— Учти, если мы попадем под дождь, ты будешь виноват!
— Не отрицаю. Пойдем, я знаю неподалеку отличную крышу!
По дороге мы зашли в магазин, купили пакет молока и свежий хрустящий батон. Когда сидишь на парапете, свесив ноги, и любуешься закатом, молоко и батон — лучшее дополнение для истинного счастья.
Аленка переживала, что в туфлях на каблуках ей будет очень неудобно забираться на крышу, но все вышло как нельзя лучше. Через несколько минут мы уже бродили между теплых труб, металлических сеток и зарослей антенн. Домик, на крышу которого мы забрались, был невысокий, с двух сторон его обступили многоэтажные гиганты, но на западе открывался великолепный вид. Солнце катилось к горизонту, а над головами лениво проплывали тучи цвета перезрелой сливы. Алёнка радовалась, словно ребенок, бегала по крыше, раскинув руки, и кричала радостно: «Я птица! Слышите? Я птица!». Она умела радоваться мимолетным мгновениям, выуживать из жизни крупицы счастья и пользоваться ими в полной мере. Я был счастлив вместе с ней, потому что не встречал раньше девушку, такую же прекрасную, интересную и легкую, как Алёнка. Потом мы сели на парапете, смотрели вниз, на зажигающиеся фонари, на автомобили, на людей, идущих по тротуару. Мы пили молоко из пакета и закусывали мягким батоном. Аленка смотрела на тучи и тихо, с нотками неподдельной радости, шептала старую считалочку: «Лейся, лейся, дождик…». Я робко обнял ее за плечо, готовый убрать руку от любого ее движения или взгляда. Но Алёнка неожиданно поддалась объятию, прижалась ко мне сама и уронила голову мне на плечо. Потом наступил момент, когда мы поцеловались. Ее мягкие губы слились с моими губами, я искал языком ее язык. Глаза Алёнки были закрыты, а я, в наслаждении, ощупывал взглядом каждый миллиметр ее лица. Мы целовались до головокружения, до дрожи во всем теле, а потом целовались еще. Раскаты грома над головой заставили нас вздрогнуть.
— Надо смываться! — шепнула Аленка.
Я согласился, но прежде чем мы спустились на чердак, я вытащил из сумки фотоаппарат и сделал несколько быстрых снимков Аленки, сидящей на парапете, на фоне заката. Я успел поймать в объектив первые крупные капли дождя, и фотографии вышли просто отменные.
Дождь застал нас в подъезде этого же дома. Хлынул чудовищный ливень, вода пенилась и ревущей рекой неслась по тротуарам и дороге. Дождь стоял стеной, так, что не было видно домов напротив. Если бы в этот момент где-нибудь рядом упала атомная бомба, то мы бы не услышали ее грохота из-за чудовищного шума от льющейся с неба воды.
Мы стояли в подъезде и целовались, горячо прижавшись друг к другу. Сквозь двери, которые невозможно было закрыть, затекала вода, но нам было все равно.
Когда стемнело, а дождь немного поутих, я выскочил на улицу, жадно глотая ртом холодный воздух, и поймал такси. Мы доехали до Аленкиного дома, и поскольку я сильно промок, а дождь и не думал заканчиваться, Аленка предложила переночевать у нее. С родителями договорились быстро. Меня положили в зале на узком диване, от которого пахло кошкой. Перед сном Аленка украдкой поцеловала меня и пожелала сладких снов.
В ту ночь я впервые за много лет уснул самым счастливым человеком на свете.
Потом я видел доктора, который укоризненно смотрел на меня и ощупывал мою грудь холодными пальцами.
Потом я видел медсестру, ставящую капельницу. Какая-то желтая жидкость текла по тонкой трубке и попадала в мою кровь.
Потом я видел родственников старичка, проходящих мимо моей койки в суровом молчании. Наверное, они тоже все знали.
Все было так нереально. Словно в тумане.
От наркотиков, которыми меня накачали или от свидания с призраком, который разрушил мою веру в реальность?
Потом приходили Толик, Артем и Брезентовый, тройка друзей, с которых все и началось. Они тоже были нереальными, далекими и расплывчатыми. Кто-то придумал их, написал их образы на бумаге. Может быть, они мне тоже кажутся, как Лена? Лена…
Потом Брезентовый рассказал, что девушка умерла от обморожения незадолго до того, как нас нашли спасатели. Я кричал в овраге один, я один пугал воробьев, из-за которых меня и спасли. А ее нет. Ни имени ее, ни адреса никто не знает, потому что документов при ней не было. С чего я вообще взял, что ее зовут Лена?
Я пытался возражать, но слабо и как-то неубедительно. Слишком неубедительно для них. Кто мне сейчас мог поверить? Ведь я человек, который убежал из палаты и всю ночь бродил по подвалу, в полной темноте, с фотоаппаратом в руках, разговаривающий с мертвой девушкой. Или сам с собой.
— Анна Николаевна приехала, — сказал Толик.
— Пошла она к черту, — сказал я.
— И еще журналисты…
— Пусть идут туда же, — я присовокупил несколько крепких выражений. Мне было больно — физически и морально — я верил в то, что происходило вокруг точно так же, как верил в Деда Мороза.
Они растерялись, а я потянулся к капельнице и начал вытаскивать из вены иглу.
— Значит так, господа, — сказал я, — нужно удостовериться, что Лена мертва. Она может притворяться. Она любит играть с людьми, я уже это заметил. Может быть, она лежит себе в морге и хихикает в кулачок, бывали случаи…
Брезентовый осторожно осведомился, все ли со мной в порядке. Однако никто из них не помешал мне сесть. Поясницу пронзила боль, я резко вспотел, а желудок потяжелел и словно куда-то провалился. Меня била крупная дрожь. Чтобы не упасть, я схватился рукой за рукав рубашки Артема. Ткань затрещала. Тогда они, все трое, подхватили меня и как-то неловко, словно опасаясь, поставили на ноги.
— Друзья вы мне или не друзья? — спросил я, горячим дыханием обжигая горло, — окажите услугу в последний раз, а? Меня же сейчас увезут в Москву. Даже не спросят. Просто увезут. Я же типа модный, типа популярный, а, значит, никакой свободы слова и свободы передвижения у меня нет. Дайте глянуть на Лену…
Я их упрашивал, почти умолял. Голос мой звучал как-то жалобно, совершенно недостойно, но по-другому я сейчас не мог. Сознание плыло. Что же происходит с этим миром? С этой реальностью? С этими вымышленными персонажами?
— Хрен с ним, давай поможем, — сказал, наконец, Толик, — не убьют же нас за это.
— Вообще-то, вставать ему не разрешается, — заметил Артем. — Нет, я не против. Просто предупреждаю.
Брезентовый же вдруг в три предложения рассказал историю о своем друге, которого однажды едва не похоронили заживо, и который спасся только из-за сильнейшего мороза, сковавшего землю и не позволившего вырыть вовремя могилу. Над рассказом смеялся только сам Брезентовый, но обстановку он разрядил однозначно. Втроем они подхватили меня, обули в тапочки, заправили рубашку в больничные брюки и повели в коридор.
Были опасения, что в коридоре уже поджидают журналюги-волки, или Анна Николаевна, милая моя Анечка-феминистка, ну или хотя бы попадется на пути доктор с укоризненным взглядом из-под густых бровей, но как-то пронесло, как-то миновало. Мы прошли по пустому коридору, спустились на первый этаж и направились к моргу. Брезентовый был в этом морге несколько раз. Ему уже пришлось похоронить прабабку, прадеда и дядю. Морг находился прямо по коридору, в некотором отдалении от приемной и регистратуры. За большими двустворчатыми дверями нас ожидал небольшой холл, видимо образованный от переделки двух смежных кабинетов. В холле странно и едко пахло. Перед окном стояло два стола с расстоянием в метр между друг другом. Один стол был пуст, на нем стоял аквариум с рыбками. За вторым столом сидел пожилой доктор в белом халате. Доктор пыхтел трубкой и разгадывал кроссворд. Увидев нас, он удивленно заломил бровь. Брезентовый тотчас кинулся к нему, жестикулируя и объясняя суть столь странного визита. Доктор хмыкнул струйкой сизого дыма, отложил в сторону кроссворд и, глядя на меня пронзительными зелеными глазами, спросил:
