Чтоб забыться, упиться до беспамятства, я накачался дешевой водкой. Как ты, отец.
Я-то знаю, не она тебя отравила, алкоголь ни при чем. Нечего сказать, несчастный случай! Я делал вид, что верю маме, как все, хотел ее поддержать, помочь.
Что за бредовый эпикриз они состряпали? Со дня твоих похорон все думаю и думаю, а понять не могу. Может, твоя жизнь была застрахована? И мать боялась потерять страховку – чего проще? Или ей стало стыдно перед соседями. Мол, пусть не думают, что ты струсил, сбежал.
Нашла твое мертвое тело и взвыла. Не от горя, от ярости. Точно, страховки чуть не лишилась.
Я первый прибежал на крик в вашу спальню. Мать сейчас же заперла дверь, чтобы не вошли остальные.
Каждую субботу мы отправлялись за покупками в супермаркет и обедали в местной забегаловке – настоящие рестораны нам были не по карману. Мясо пережарено, овощи плавают в водянистом соусе бешамель. По нашему скромному мнению, королевский пир!
В нарушение традиции ты сказал:
– Ступайте с мамой, а я останусь дома. Меня чего-то в сон клонит.
И забылся вечным сном.
Никто не ждал, что такое случится. К нищете ты привык, всю жизнь не мог выбиться из нужды. Твое терпение казалось безграничным, взгляд давно потух и остекленел, спина покорно согнулась. Что с тобой стряслось за неделю? Почему ты выбрал именно ту субботу?
Ты много пил, кто же спорит. Руки у тебя по вечерам тряслись, координация нарушалась. Я помогал тебе снять спецовку. Ты и ключ в скважину не сразу вставлял. Но мыслил ты на удивление здраво, говорил разумно, не болел. В смысле, ничем таким, смертельным.
В роковую субботу ты выпил бутылку водки. Но доконала тебя не она, а пригоршня таблеток. Лекарства освободили, помогли уйти. Рядом с твоим окоченевшим телом мы нашли россыпь пестрых упаковок. Разных. Тут тебе и снотворные, и антидепрессанты. Все вместе, чтобы уж наверняка.
Мама залепетала:
– Послушай, это я на кровати утром оставила пустые пузырьки. Начала разбирать аптечку, хотела их выбросить, но не успела, пошла с вами в магазин… Понимаешь? Отец вовсе не… И не думай!
Я не дал ей договорить. Жалко слушать, как она мучается, пытается выдумать правдоподобное объяснение и не может. Хотелось ее успокоить, утешить. Чтоб мама не плакала. Мы и так остались без отца. А мне было всего десять. И чувствовал я себя совсем маленьким. Боялся тебя, ледяного, застывшего, неподвижного, с выпученными глазами. Поэтому поскорее закивал:
– Да-да, я все понял, ты не волнуйся!
Мать сгребла пузырьки и разорванные упаковки и затолкала на дно своей сумки.
Потом пришел знакомый врач, они заперлись и о чем-то долго шушукались. Врач оставил на кухонном столе эпикриз. Я мало что смыслил в медицинских терминах, но главное понял: причина смерти – остановка сердца.
Нет, сердце не подвело. Истинные убийцы – бесконечные унижения, беспросветный изматывающий труд, усталость, безнадежность. Ты умер, потому что тебе надоело быть беспомощной жертвой. Надоело быть рабом. В десять лет я не знал таких слов, я не смог бы ничего сформулировать. Зато почувствовал это всем существом.
Наверное, мы предали тебя, раз не заявили о самоубийстве?
Мать страшно злилась. Ты бросил ее одну с пятью детьми. Нам действительно солоно пришлось, сам знаешь. Так что не ей было за тебя заступаться, искать правды. К тому же ты показал, что не слишком дорожишь женой, когда отправился на тот свет по собственной воле.
Но я-то знаю, ты поступил по совести. Не захотел, чтобы твои дети брали пример с безвольного, слабого, безответного человека. Не заразил нас депрессией, пессимизмом, не приучил день за днем, год за годом глотать оскорбления, как делал это ты сам. А дать сдачи не мог, иначе бы потерял работу. В почти вымершей, заглохшей промышленной зоне ею все дорожили, потому что многие предприятия вообще закрылись из-за бездарности владельцев, которые не сумели приспособиться к новой экономической ситуации.
Из человека ты давно превратился в машину. Машину, что производит модную обувь для богатых. Машину, что худо-бедно кормит большую семью. Быть настоящим мужем и отцом не хватало сил, твою жизнь неумолимо перемалывал конвейер. Ты устал быть шестеренкой в отлаженном механизме. Подумал, что лучше детям расти без отца, чем с таким вот, конченым и никчемным.
Уверен, что ты не прав.
Я никогда никому не рассказывал о пустых пузырьках. Сдержал данное маме слово. Не хотел, чтоб Симона, Марио, Нелли и Карло мучились, не спали по ночам. Они тоже тебя любили, они плакали, но принять естественную смерть проще. Слишком много выпил, сердце не выдержало. Погоревали и смирились с тем, что тебя больше нет.
Каким бы вырос я, если бы не прибежал в вашу спальню на мамин крик?
Наверное, совсем другим.
Из-за твоего самоубийства я одержимо рвался к другой жизни, в иную среду. В десять лет я поклялся, что не стану ничьим рабом, не позволю над собой издеваться. Откуда маленькому мальчику было знать, что всегда найдется вышестоящий, который непременно обольет тебя презрением, чего бы ты ни достиг? Карабкаться вверх бесполезно. Лучше смеяться над высокомерными и спесивыми.
Если бы я считал, как братья и сестры, что отца внезапно настигла вполне обычная, заурядная смерть, то не получил бы диплом с отличием в самом престижном вузе.
Зато и не потерял бы вкус к жизни.
Не потратил бы столько драгоценного времени, вечно что-то доказывая соученикам, коллегам, жене и, главное, теще.
Разрешил бы себе быть несовершенным, спокойно мирился бы с неудачами. Даже смерть первенца перенес бы со смирением.
Вместо этого я довел себя до сумасшествия.
До того дошел, что набросился на Маргерит.
Согрешил, чудовищно согрешил. Правда, я был пьян, не в себе, да и она могла бы сопротивляться… Какого черта Марго не дралась, не кричала?
Я ужасно виноват, признаю, но есть же смягчающие обстоятельства… Прошу рассмотреть всю ситуацию в целом, не рубить сплеча.
Я не подлец, не насильник. Я порядочный человек, который совершил подлость. Всего один раз. Оступился, забылся. Нельзя же зачеркивать годы преданного служения семье, искренней любви к жене из-за мгновенного помрачения! Кто без греха, пусть первый бросит камень… Мы все подворовываем по мелочам, не заступаемся за слабых, делаем вид, что не слышим крики соседки, которую избивает муж, химичим с налогами, смываемся, если, припарковавшись, случайно помяли чужую машину, не хотим возмещать убытки, платить штраф…
Из малодушия, небрежности, эгоизма раним, притесняем, обижаем ближних.
Каждый мужчина хоть раз обманывал девушку, уверял, что любит, а сам хотел только секса. Разве не гнуснее растоптать нежные чувства, чем просто прижать в углу?
Наутро Маргерит не пожаловалась сестре. Расскажи она все тогда, было бы лучше. И ей, и мне. В тот черный год многое выглядело иначе. Я бы объяснил, что потерял над собой контроль. Что жизнь и смерть слились воедино. Что ее красота показалась мне злой насмешкой. Что мое бессилие – худшее наказание. Как ни странно, меня бы поняли. Судьи все увидели бы воочию. Не простили бы, нет, но, по крайней мере, признали бы, что я не просто так свернул с прямого пути, не от хорошей жизни.
Может быть, даже Селеста проявила бы снисхождение…
Я бы искупил вину, заплатил за проступок, и мало-помалу жизнь вернулась бы в прежнюю колею, как знать?
Вместо этого Марго сделала вид, будто все скрыто и забыто. Спустилась к завтраку как ни в чем не бывало, явно дала понять, что ночное происшествие останется между нами. Первое время я места себе не находил. Не мог поднять на нее глаза, вздрагивал при каждом ее слове. Однако она не проговорилась. Ее план мести был рассчитан на годы вперед. Марго вселилась в мою квартиру, стала неотъемлемой частью семьи, постоянно мозолила мне глаза, не давая забыть о страшной оплошности. Дневала и ночевала у нас, обедала, ужинала, нагло усаживалась в мое кресло, болтала без умолку, а я постоянно чувствовал, что дамоклов меч занесен над моей головой.
Меч долго не опускался. Родился Мило. Едва он научился ходить, они с теткой стали лучшими друзьями, не расставались ни на миг. Он ее боготворил, она его обожала.
Я не мог разгадать ее замысел. То ли она и вправду решила молчать, то ли ждала, пока племянник подрастет, чтобы все ему рассказать и отомстить мне сполна? Искренне она его любит или хочет использовать?
Уверен, от мести она все-таки не отказалась. Не спешила, наслаждалась тем, как я мучаюсь один на один со своей виной, дожидалась удобного момента, чтобы нанести удар. Падение Мило с велосипеда спутало ей все карты. Но Марго все равно одержала победу, лишила меня семьи.
Я-то понадеялся, что мы квиты: она искалечила моего сына, не ей теперь жаловаться на попытку изнасилования! Надежды рухнули, так имею я право хотя бы забыть о грехе столетней давности, черт побери?
Наконец-то она исчезнет, не будет маячить перед глазами! Я рассчитывал, что ей тоже воздастся по заслугам. Думал, Жанна мне поможет.
