Там мы встретились с Марио.
И впервые увидели друг друга.
Теперь, когда не стало пропасти, отделявшей первый ряд партера от сцены, его лицо предстало передо мной со всей отчётливостью.
Тонкий нос, чуть свёрнутый влево, нижняя губа пухлая и немного оттопыренная, верхняя — длинная и тонкая, на подбородке еле заметная продольная вмятина, заострённые уши, лоб и щёки в морщинах, серая кожа, неровные, как у бродячей собаки, зубы. И в сощуренных голубых глазах какой-то немыслимый свет, как у человека, бросающегося со скалы.
Всё в нём сходилось великолепно. Марио мог быть только таким и никаким другим. Но главное — никто не мог быть лучшим Марио, чем он.
Чудеснее вообразить себе Марио не смогла бы даже я сама.
В последнее лето, когда бабушка повезла нас с Ноэми в кругосветное путешествие, мы иногда проводили целый день в каком-нибудь музее.
Чтобы не умереть от скуки при моём равнодушии к изобразительному искусству, я придумала себе игру: «Найдимарио».
Она заключалась в том, чтобы найти Марио во всех произведениях, перед которым надлежало постоять хоть немного. И каждый раз, находя его, я зарабатывала очко. А когда не находила, очко доставалось Ноэми, которая просто придавала человеческий облик какому-нибудь воображаемому противнику, даже отдалённо не понимая зачем.
Полнейшее равнодушие ко всему на свете делало её во время каникул очень удобным соперником: она лишь тупо, безучастно, а значит, и без всякого желания победить подсчитывала свои очки. Этот последний момент не следует недооценивать, учитывая, что она проигрывала всегда.
И в самом деле, не знаю, специально ли бабушка водила меня посмотреть произведения, в которых всегда оказывался Марио, но факт тот, что я неизменно обнаруживала его повсюду.
Иннокентий Х в эскизе Фрэнсиса Бекона по мотивам портрета Веласкеса, святой Фома в Неверии святого Фомы Караваджо, центральная фигура в Джаз-банде Дюбюффе, святой Павел Отшельник в одноимённой картине Риберы, фигура справа в Избиении камнями святого Стефано Эльсгеймера, Христос в Современной миграции духа Ороско, святой Михаил Архангел в Богоматери с младенцем и святыми Перуджино, человек с лицом цвета сепии и в чёрной шляпе на заднем плане в Интриге Энсора, святой Франциск Ассизский в одноимённой картине Зурбарана, прямая вертикальная линия внизу справа в Гнили в Спитцформе Кандинского, чёрный шарик в Южном саду Клее, красный — в Композиции Мондриана, жёлтый — в Глазах в жару Поллока, стакан с абсентом в Женщине, пьющей абсент Пикассо и, само собой разумеется, червовый туз в Натюрморте с игральными картами Брака.
Мне так нравилась эта игра, что бабушке приходилось порой буквально за руку уводить меня дальше. Особенно, должна признаться, когда, играя в «Найдимарио», я обнаруживала ещё и себя. Вместе с ним. Как Геро и Леандр в одноимённой картине Этти, он и она в Прогулке Шагала, Мария Магдалина и Иисус в Распятии Грюневальда, Персей и Андромеда в Освобождении Андромеды Пьеро ди Козимо, Аполлон и Дафна в одноимённой картине Поллайоло.
Если бы Ноэми поняла, в какую игру мы играем, то сказала бы, что я лукавлю. Конечно, по её внеземной логике немыслимо, чтобы кто-то имел всевозможные обличья — человеческие, геометрические, минеральные, хроматические, арифметические, животные, растительные и божественные, какие я приписывала Марио.
Но я не лукавила.
Теперь, когда он стоял передо мной, я могла поклясться в этом.
Марио являл собой всё, что я воображала себе как Марио.
Гора Фудзи в Горе Фудзи прекрасным днём, когда дует бриз Хокусаи в первую очередь.
Столько оказалось сразу всего, что нужно было увидеть, что я могла бы стоять и любоваться им, не открывая рта, до скончания века. А если учесть к тому же, что мы не разговаривали с ним уже почти два года и никогда в жизни не виделись, то мне даже в голову не пришло тратить время на разговоры.
Если бы кто-то проходил в этот момент рядом со мной, он ничего не заметил бы.
Но если бы заглянул в меня, то ослеп бы.
Тишина, стоявшая оттого, что я ничего не говорила, была такой, какая бывает, когда человек входит в Сент-Шапель.[27]
Красочная тишина.
Тишина священных шестисот квадратных метров витражей, залитых солнечным светом.
Марио тоже смотрел на меня молча.
Но я не задавалась тогда вопросом, что это за молчание.
Я ещё была насекомым.
Я ничего не спросила.
Просто, привстав на цыпочки, закрыла глаза.
Только необыкновенный поцелуй мог дать мне Марио.
Неземной.
Нежный.
Невесомый.
Бесподобный.
Чистейший.
Сказочный.
Марио поцеловал меня именно так.
В ту ночь я не сомкнула глаз.
На другой день не прикоснулась к еде. Не стала состязаться с синьором Паоло и получила ужасный неуд по грамматике у месье Юбера.
Следующие ночь и день я провела так же.
Всё повторилось ещё одной ночью и одним днём.
Целую неделю, если не считать различия дисциплин, по которым я получала жуткие неуды, все дни проходили одинаково.
Самые прекрасные дни в моей жизни.
Неукротимые, сияющие, неохватные. Ни в какое сравнение не идущие с тысячью четырьмястами семьюдесятью тремя сериями принцессы Хико.
Сутки за сутками билось моё сердце в бешеном ритме, колотилось в огненном вихре, ибо я вновь и вновь переживала поцелуй с Марио, украшая его всеми способами, обряжая разными рюшами, кружевами и кринолинами, достойными Мулен Руж, строя вокруг него самые невероятные и чудесные сюжеты. Вставляя всюду, куда только вздумается. Драконы и колдуньи, сверкающие мечи, тёмные колодцы, харакири несчастных девочек, гигантские самураи на лошадях в сбруе, маленькие лиловые летающие феи, волшебные напитки, эликсиры, башни, тюрьмы, заколдованные горы и взбесившиеся океаны, чудовища-людоеды и творения тьмы.
Моё тело, целиком пребывая во власти воображения, инсценировало всё это от роли к роли с творческой изобретательностью, достойной премии «Оскар». Я кружилась по ковру, когда мы с Марио танцевали под музыку венского вальса, я пряталась под лестницей, когда нас искали враги. А в тот день, когда пошёл снег, бросилась в пургу, чтобы расколдовать принца, которого Снежная Королева превратила в ледяную статую.
И в конце, являли ли мы с Марио самих себя или Юдифь и Олоферна, Чио-Чио-сан и офицера Военно-морского флота Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертона, Адама и Еву, Одиссея и Цирцею, Мастера и Маргариту, Кеикса и Альсиону, Ромео и Джульетту, Мими и Рудольфа, Манон и Де Грие, Калафа и Турандот, не имело никакого значения. Финал всегда оставался неизменным.
В финале принц целует принцессу.
Мария наблюдала за мной.
Ещё в тот вечер в театре, хотя я и успела вернуться в фойе, пока они с бабушкой не вышли оттуда, она почувствовала, что пахнет дымом. Моё готовое объяснение про туалет выглядело неправдоподобным, а шутка про малиновку и её гнездо только насторожила.
Моё поведение в следующие дни лишь ещё больше убеждало её — что-то не так.
Что-то стоит за всем этим.
Мария просто исстрадалась, не зная, что же тут кроется.
Если и существовала в мире ситуация, которую Мария не терпела больше, чем невозможность держать всё под контролем, так это отсутствие полного контроля надо мной.
Не было случая, чтобы, завидев меня, она тотчас не устраивала бы мне допрос с пристрастием. Причём пристрастие это проявлялось не столько в самом допросе, сколько в стальной хватке, с какой её пальцы сжимали мою руку.
Я испробовала всё, но ни один ответ так и не устроил её.
Я предложила ей положение звёзд, религиозные кредо, политические намерения, лунные фазы, смещения тектонических плит; я объявила себя последовательницей самых мудрёных конфессий, самых сатанинских сект, самых чудовищных идеологий и поклонений. Никакого толку. Её ничто не устраивало. Ей всего было мало. И чем более я старалась предложить ей самые разные причины, тем упрямее она возвращалась к своему допросу.
Казалось, она ждала, когда у меня закончатся все ответы, которые её не устраивают, чтобы получить наконец тот, какой хотелось.
А хотелось ей правды.
То есть Марио.
Если бы так продолжалось и дальше, у меня очень скоро не осталась бы никаких альтернативных ответов.
Но дальше так именно всё и шло.
Не прекращаясь, подобно снегопаду, который вот уже несколько дней парализовал город.
В холодном зимнем свете в кухне сверкали все металлические предметы, в том числе и платиновый шиньон Марии, которая, стоя ко мне спиной, вибрировала, словно миксер.
