— …мооон. Рамооон. Ты уснул, Рамон? Ужин готов.
Хочу уйти без завтрака, без разговоров, чтобы никто не заметил моего ухода. Во рту горечь, мускулы напряжены, голова тяжелая. Даже с Густаво не хочется разговаривать. Но он придет. Краткие утренние диалоги стали нашими единственными беседами. Я устал. От чего? Как жаль, что небо безоблачное, что дует приятный ветерок, что море спокойно. Подумать только, сейчас середина апреля, а уже три дня держится летняя температура. Как жаль. Сегодня серое небо было бы кстати. Если бы я мог пригасить этот пейзаж. Но, увы, это не в моей власти.
— Вчера пришел очень поздно?
— В час.
— Как идет подготовка?
— Хорошо, только это скучная тема. Тебе звонил Уго. Ты спал, я не хотел тебя будить. У него сломалась машина, и надо же, именно сегодня, во время забастовки. Он должен был рано утром ехать в Дурасно[121] и просил, чтобы ты, когда поедешь в центр, захватил Долли. я никогда не мог понять этого союза. Однако лицо у нее всегда спокойное, и она выглядит счастливой, когда смотрит на него и слушает, как он мелет одну глупость за другой. Почтительно склоняюсь перед сей тайной. Уго легкомыслен, это так. Можно быть счастливой и с легкомысленным человеком, но лишь тогда, когда у нас общая группа крови. А Долли иная. У Долли есть внутренняя жизнь. Когда хочет, она может быть глубокой. Ее прелесть особенно чувствуется в том, что не говорится: в молчании, в жестах, взглядах и так далее. А Уго даже не назовешь веселым вертопрахом. Однако он и не печален, он просто брюзга. Унаследовал от Старика все дурное — без его энергии, без его воли к власти, без его проницательности, позволяющей видеть людей насквозь. Жалкий субъект. Ну а я? Разве и сам я не жалкий субъект? Может, еще хуже. Уго по крайней мере не сознает своей ограниченности. Долли, любимая. В первый раз я ее увидел, когда уже был женат лет десять. Бесспорно, именно это я искал, и вот ею владеет Уго. На Сусанне я женился, думая, что Это не существует, вернее, примирившись с тем, что Это не существует. И естественно, когда человек полагает, что Долли не существует, тогда и Сусанна годится. Но она существует. Например, вот здесь, в этом садике. Вот она машет мне рукой. Вот так.
— Привет, Долли.
— Добрый день.
— Уго дал мне поручение.
— Да, ты понимаешь, сломалась ось, и как раз сегодня.
— Ого, ось — это серьезно.
— К счастью, он ехал медленно и был недалеко от дома.
— Вот замечательно.
— Можно садиться?
— Ты сегодня просто прелесть.
— Спасибо, дорогой.
— Какое наслаждение везти тебя в центр. Будь Уго полюбезнее, он бы ломал ось каждую неделю. А знаешь, я не завтракал.
— Бедняжка.
— Заглянем на минутку в «Ла Голета»?
— Я не спешу. Даже согласна, чтобы ты угостил меня чашкой кофе.
— Прекрасно. Будем кутить вовсю.
Я не знаю, красива она или нет. Но она обворожительна. К тому же ей нравится, когда ей говорят комплименты. Во всяком случае, глазки блестят.
— Долли, вчера ты мне приснилась.
— Наверно, в кошмаре?
— Нет, сон был даже очень приятный.
— Рамон, мне не нравится, как ты на меня смотришь.
— А мне, наоборот, нравится то, на что я смотрю.
— Знаешь, такие фразы не произносят за гренком с джемом. Это дурно.
— А знаешь, Долли, что мне приснилось?
— И знать не желаю. Когда мужчинам снится женщина, это всегда об одном и том же.
— Ты ошибаешься. Мне снилось, будто я кентавр.
— Да что ты! А я кем была? Жирафой?
— Нет, ты была Долли.
— Слава богу.
— И ты должна была родить от меня сына.
— Но, Рамон…
— Ты покраснела — и стала еще красивей.
— Это называется «закидывать удочку».
— Ничего подобного. Ты должна была родить от меня сына.
— Ну, знаешь, так не пойдет. Я уже давно жду, что ты мне скажешь что-нибудь серьезное.
— Серьезное?
— Ну да. Что ты в меня давно влюблен или что-нибудь в этом роде. Вот и сейчас я думала, что тебе приснилось совсем другое. Ну, например, будто ты со мной в постели. К этому я тоже приготовилась, и уже знала, что ответить. Но такой выходки я от тебя не ожидала.
— Ну что ты, Долли, это ведь то же самое. Мой сон означает именно то, к чему ты приготовилась. Я тебя не понимаю.
— Нет, это совсем другое. Другое с того момента, когда ты произнес слово «сын». Ты же не знаешь, Рамон. Я хочу ребенка, всегда хотела.
— Ради бога, не плачь.
— Всегда хотела, но Уго неумолим. Он не только не хочет иметь, детей теперь, но заявил, что никогда не захочет.
— Как он может это знать?
— Он мне это повторял тысячу раз, говорит каждый раз, когда я его прошу. Нам всегда придется предохраняться. Его аргумент: он не хочет обзаводиться детьми в мире, живущем под угрозой атомных бомб и так далее.
— Я тебя не обманывал. Я действительно видел такой сон.
— Я верю.
— Долли, я тебя люблю. Конечно, это дико. Но я тебя люблю. Что я могу поделать?
— Я верю.
— А ты?
— Нет.
— Ах.
— Рамон, Рамон. Посмотри на меня. Ну же, не сердись. Я знаю, что ты замечательный человек.
— Кто это тебе сказал?
— Я не нуждаюсь в том, чтобы мне говорили. Я сама знаю. И еще знаю, что ты куда лучше, чем Уго.
— Оно и видно.
— Пойми меня, Рамон. Я знаю, было бы прекрасно полюбить те6я, потому что ты изумительный. А Уго глупый, грубый, ограниченный, а иногда бывает даже злым. Но в этих делах ум бессилен. Ты необыкновенный человек, а Уго посредственность. Но я его люблю, Рамон, ты даже не знаешь, как люблю.
— Не плачь, все в порядке. Точка. Я не буду тебя беспокоить, больше никогда ничего тебе не скажу. Да, это было безумие. Я осмелился сказать, потому что однажды, в ресторане Мендеса, ты, наверно, даже не помнишь…
— Нет, помню.
— Я тебе сказал, что, если ты опять закроешь мне рот рукой, я ее поцелую.
— Да, и я тебе сказала: так поступают кавалеры, да?
— И я тебе ответил: да нет, тут поцелуй будет в ладошку. И ты тогда сказала: мне хочется, чтобы ты опять сказал какую-нибудь чепуху, чтобы опять закрыть тебе рот.
— Да, так и было.
— Я думал, мне показалось, будто ты что-то чувствуешь.
— Чувствую, Рамон, конечно, чувствую. Но не в том смысле, в каком тебе бы хотелось. В том смысле я люблю Уго.
— Тогда почему ты это сказала?
— Потому что в ту ночь я была в отчаянии, мы с Уго как раз ужасно поссорились, все по той же причине, и я увидела, что ты такой беспомощный, так нуждаешься в понимании и поддержке, да и сама я испытывала то же. На минуту братское чувство смешалось у меня с любовью другого рода. Пойми меня, Рамон. Я уверена, что влюбиться в тебя легче легкого. Но я не могу. Не из предрассудков, или ханжества, или страха перед сплетнями. Я даже не религиозна. Тут какое-то наваждение. Возможно, это и не любовь. Я в растерянности. А полюби я тебя, мне стало бы еще хуже.
— Один вопрос.
— Сколько хочешь.
— Можешь ли ты мне нарисовать верный портрет Уго, такого Уго, который тебя достоин, который в твоих глазах лучше меня? Мне интересно увидеть его таким.
— Ах, это очень трудно. Уго не умен. Он легкомыслен — или ведет легкомысленный образ жизни, но причина в том, что он боится себя понять, боится взглянуть на себя беспристрастно. Да, он труслив. Но Б тот день, когда он сумеет увидеть себя таким, каков он, по-моему, на самом деле, он обретет мужество. В нем живет — пока глубоко запрятанный — человек наивный, добрый, великодушный. Временами я улавливаю какие-то проблески, но он сразу же замыкается. Ему стыдно, что я могу догадаться о существовании другого Уго. Ты скажешь, этого мало, но ведь для меня это — постоянная боль. Я должна добиться, чтобы он меня не стыдился, я должна добиться, чтобы он не стыдился себя самого. Однажды, например, он мне говорил о тебе.
— Обо мне?
— Выпил несколько лишних рюмок. Рамон меня презирает, сказал он.
— Я его не презираю, Долли, Мне только кажется, что у него маловато щепетильности, что он по-глупому хочет подражать Старику.
— И это не презрение? Это ужасно, сказал он, мне это больно, а иногда мне его так не хватает. И я думаю, Рамон, это правда, ему тебя сильно не хватает.
— Никогда себе не представлял.
— Чего?
— Никогда себе не представлял, что Уго может так думать.
— Вот видишь.
— Да, теперь я чувствую себя полным кретином.
— Но ты вовсе не кретин. Чем ты-то виноват, если Уго всегда прячется за маской? Я много раз видела вас вместе и знаю, как он старается тебе досадить. Порой даже бывает агрессивен.
— Ты простишь, Долли, что я наговорил тебе про сон и прочее? Из-за меня ты заплакала.
— А мне от слез легче стало. И за сон я тебе только благодарна, да, от души благодарна. Ты не поверишь, какую гордость я испытываю, что человеку вроде тебя снятся приятные сны со мной.
