— Это мы в Зоологическом музее с Прониным были, помнишь?
— Помню, — кивнула мама.
И они пошли дальше по тихой улочке, названия которой Ася с мамой, наверное, даже уже не знали, потому что забрели далеко.
— Мне понравилось, — сказала наконец мама.
— Правда? — вспыхнула Ася. Ей вдруг стало горячо. Всюду. Внутри.
Маме понравилось, что Ася не о себе сочинила. Ну, все равно о себе, конечно, — как она это чувствует. Но не только о себе. Значит, Ася способна почувствовать за другого. За этих песиков, например, которых давно уже нет на свете. А они тоже были. И мы кое-что о них знаем, что делает их в наших глазах почти историческими личностями. Знаем, что они жили при самом Петре, он их, по-видимому, любил, как Ася своего Фингала. Но жизнь тороплива! Ася и сама заметила — все бегут. Некогда задуматься. И не только даже о песиках. А вот Ася задумалась, как-то по-своему их увидела, пожалела, что ли…
Не зря сходила в музей. Открыла для себя новое. Главное ведь даже не в том, чтобы увидеть что-то новое. Это просто — еще одно новое. Это количество. А гораздо важнее что-то новое в себе почувствовать, чтоб душа шевельнулась болью и пониманием. Это уже другое качество. От этого, кстати, в мире вся доброта. И еще маму радует, что Ася потом свои впечатления не выкинула из головы, как пустяк, а не поленилась записать…
— Я сначала как раз поленилась, — сказала Ася.
Она сперва про себя все придумала. Ночью. Вдруг проснулась. Придумала. А никакого листочка поблизости нету. Ася встать поленилась. Она уже утром записала, перед школой.
— Ночью, утром, какая разница?
Главное, Ася душу свою не поленилась тревожить…
И еще маме приятно, что у Аси, кажется, есть чувство языка. Рифмы у нее любопытные. Например, эти: «музее» — «некрасивей». Кому-то даже, возможно, покажется, что тут рифмы нет…
Ага, папа так и сказал. Но Ася, конечно, его не выдала.
А маме как раз импонирует смутная отдаленность созвучий, которую тут Ася, видимо, слышит. Это как, к примеру, костер в густом тумане. Ты идешь сквозь плотный туман и никакого костра еще не видишь. Но уже чувствуешь, что он есть. Рядом где-то. Ощущаешь какое-то его невидимое мерцание, как бы горячую близость. Значит, он есть. Там тепло, люди вокруг сидят, ветки трещат в огне, уха, может, уже кипит. И это заставляет тебя идти, несмотря на слепой туман и усталость…
— А мы долго будем идти? — спросила Ася.
Она вдруг почему-то устала. Может, мама ее заговорила? Или просто они уж слишком далеко забрели? Папа даже не знает, что они с мамой гуляют. Будет Асю из школы ждать, глядеть на часы, в окно, потом на улицу выскочит…
— Пора домой, — спохватилась мама.
И для скорости обратно они доехали на автобусе. Не так уж долго и ехали вообще-то.
А папа в ванной проявлял пленки и даже не знал, сколько времени. Так увлекся! Думал, что еще рано…
Ася с мамой открыли своим ключом и вошли. Они сразу увидели, что никто их не ищет. Уж Константин нежится в раковине. Папа воды ему напустил. После отъезда Пронина все в дому старались создать ему оптимальные условия, чтобы уж Константин сохранился для потомства. Мария-Антуанетта лежит на горячей батарее и ни на кого не рычит. Увидела Асю с мамой, открыла глаза и сразу сказала «Мррр». Она всегда поздоровается! Фингал, вообще-то, грыз кость и с болью от нее оторвался. Но все-таки оторвался, подбежал к Асе и взгромоздил ей на плечи свои могучие лапы. Чуть Асю не уронил. И опять схватился за свою драгоценную кость.
В его миске сидела Лариса, которая по паспорту — Нюра, и нехотя, больше для порядка и от нечего делать, копалась носом в остатках Фингаловой каши. Вряд ли даже Лариса могла раскопать там что-нибудь вкусное, кроме каши. Мясо Фингал давно выудил. Но все-таки Лариса трудилась и отвлекаться от этих трудов ради такого рядового явления как приход Аси и мамы не стала. У нее тоже чувство собственного достоинства! Ася к ней сама подошла и пощекотала между ушей. Лариса фыркнула и снова уткнулась в миску. А морская свинья Дездемона мирно спала у себя в клетке. Ведь папа, ее любимчик, был дома и Дездемоне нечего было волноваться…
Тут папе вдруг показалось, что кто-то ходит в квартире, и он выскочил из ванной. Увидел — кто ходит, обрадовался и сразу, быстрый какой, набросился на Асю:
— А ты почему это с мамой? Опять ты маме мешаешь? Маме нужно побыть одной! Я же тебе объяснял!…
Прямо раскричался, не разобравшись. Всегда он так!
— Вовсе мне не нужно, — сказала мама.
— Как это — не нужно? — растерялся папа.
— А вот так, — засмеялась мама. — Я сама за Аськой в школу зашла.
— Что она, дороги одна не найдет?
— А мне просто с ней захотелось побыть, — объяснила мама.
Папа опять ничего не понял. Непонятливый все-таки!
— Могу я побыть с собственной дочерью?
— Можешь, — поспешно согласился пап — Я же только из-за тебя. Чтобы ты не теряла время. Ася уже большая. Мы с ней великолепно справляемся, верно, Аська? Я просто боюсь, что она тебя собьет…
— Не собьет, — беспечно сказала мама. — Вот работу закончу, и мы все вместе
куда-нибудь махнем, а?
— Как это — закончишь? — совсем запутался папа. — Ты же вчера еще говорила,
что абсолютно не знаешь, о чем писать…
— Так то вчера! — засмеялась мама.
Мама сама не понимает, как это вышло.
Она утром проснулась. И вдруг у нее на душе такая прозрачность! Прямо — тишь, сугробы и снежинки тихо летят. Мама ужасно удивилась. Сперва она в эту прозрачность и не поверила. Полежала еще. Нет, все равно прозрачно! Тогда мама вскочила. Вымыла в кухне раковину, подмела пол во всей квартире, пыль вытерла с пианино. А ей все равно прозрачно!
И вдруг мама поняла, что она всю свою повесть, которой еще нет, от первого до последнего слова — знает. Можно садиться и писать. Даже села, чтобы проверить. И начала! Все равно все знает. Тогда мама подумала — куда торопиться? Когда все она уже знает. Можно, к примеру, за Асей в школу сходить, посидеть всем вместе в кафе-мороженом или пойти в кино. Сто лет нигде уже не были! Хочет папа в кино?
Папа хочет, хочет. Если с мамой. И с Асей. Но он как-то еще не может привыкнуть. Мама его немножко ошеломила. А она уверена?…
— Уверена. Можешь сам взглянуть на машинке.
Нет, папа смотреть не будет. Это не его ума дело. Он суеверный. Ну, предположим, мама уже начала. Но сможет ли она продолжить? Вдруг этот кризис завтра опять вернется?
— А мы дверь изнутри запрем, — смеется мама.
— Дверь? — Папа опять не понял.
— Чтобы не впускать этот кризис, — хохочет Ася. — Да, мама, да?
— Подождите, — сердится папа. — Дайте сообразить! Значит, ты начала работать?…
Уф, как длинно до папы доходит.
— Все не веришь? — смеется мама.
Она именно — начала. А если уж она начала, то она обязательно закончит. Рано или поздно. Она не умеет дело на полпути бросать. Для нее главное — написать первую фразу и все знать до последнего слова. Остальное мама уж как-нибудь осилит…
— Ура!!! — закричал вдруг папа.
Подхватил маму, поднял высоко и как швырнет ее на диван. Потом Асю как схватит. И как на маму швырнет! Так мягко! Потом Марию-Антуанетту с батареи стащил и как на Асю бросит! Оторвал Фингала от кости и хочет тоже его втащить на диван. Фингал упирается. Ему эту кость жалко оставлять. Вдруг, пока он валяется на диване, кто-нибудь ее стащит? Но папа Фингала все-таки заволок. И сам сверху как плюхнется!
— Ура! — кричит папа. — Куча-мала!
Нахохотались и пошли в кино…
А потом мама, как обещала, написала эту повесть. И в конце поставила точку «А». Или «В» — все равно. Можно любого цвета. И желтую тоже можно.
