Я с гордостью прочитала письмо Марику, хотя он желал посмотреть сам. Я согласилась, но сначала все-таки прочитала с выражением и пригласила Эллу послушать.
Когда дело дошло до ВУС, он улыбнулся.
— ВУС — это сокращенно: военно-учетная специальность. Мой дядя Изя любил повторять: «Их вус?» — «Я знаю?» Да. Он про военно-учетную специальность ничего не знал.
Элла зыркнула на Марика и убежала в свою комнату. Наверное, записать новые сведения про евреев.
Мы остались вдвоем над письмом Миши.
Я постучала пальцем по конверту:
— Немедленно займусь вплотную. Пойду в Губкинский, выясню, достану учебники. Правильно?
Марик ответил:
— Их вус?
Забрал письмо — прочитать самостоятельно. Я напомнила, чтобы потом вернул обратно.
Да. Репков уехал не вовремя. Он бы посоветовал, направил к нужным товарищам для консультаций и налаживания связей. Но впереди оставалось много времени. А Саша возвращался через полтора месяца. Что можно сделать сию минуту — надо делать. Меня переполняла жажда деятельности.
Все мне отдавалось легко. Я выпросила методички, достала учебники и программу для поступающих. Соорудила посылку и отправила по месту назначения.
Я не спрашивала про акустику, а решила дождаться Сашу, чтобы узнать из первых рук.
И только я устремилась вперед, только успокоилась. Случилось.
Меня вызвали в школу лично, по телефону. Не на родительское собрание, а с глазу на глаз.
Учительница моей доченьки рассказала мне, что дети в классе взяли моду читать классный журнал. Случалось — учительница оставляла на своем столе без присмотра. Мало того, что это документ, там оценки и прочее. Там же в конце имена-отчества родителей с телефонами и национальностью в особой графе.
И вот как-то ученики сосредоточились именно на последней странице — где имена-отчества и национальности. И смеялись. Известно, что детям все кажется интересным. То, из-за чего можно над кем-нибудь поиздеваться. Я вынесла это из педагогического опыта.
В классе были две девочки-еврейки и один мальчик. Включая мою Эллу, естественно. Что бы она про себя ни навоображала.
И вот дошли до первого еврея. Каплан Анатолий Меирович — отец мальчика Юры Каплана. Громко провозгласили: «Еврей». Потом, как назло, по алфавиту — Лифшиц Лилия Товиевна — еврейка. Мама девочки Лифшиц Светы. Тоже во всю силу: «Еврейка». Ну и в самом конце дошли до моей — Файман Марк Мойше-Янкелевич, наш Марик. Папа, значит, наш дорогой. И с растяжкой:
— Вот еврей, так еврей!
Конечно, можно понять. Необычное отчество, даже на фоне еврейских.
Все смеются. Мальчик Каплан молчит, а сам бледный, как смерть. Света Лифшиц уставилась в парту, даром что мою Эллу подбивала насчет того, что они русские с ней на фоне родителей-евреев.
А моя дочь подходит к столу, берет журнал, аккуратненько закрывает его и бьет по голове мальчишку-бандита-второгодника, который еле научился разбирать буквы, а зачитывает национальности во всеуслышание. И она так сильно лупила его по голове, что у мальчика из носа и ушей пошла кровь.
На этом месте вошла учительница и отобрала журнал. Он почти пришел в негодность. Потому что у моей девочки достаточно дурной силы, чтобы истрепать что хочешь, не то что бумажный классный журнал.
Учительница тут же устроила разбирательство. Почему вообще посмели взять журнал и из-за чего инцидент.
Все молчат.
А Элла одна сказала:
— Кутузов Славик самовольно взял журнал и читал вслух национальности.
Учительница спросила:
— И за это ты его побила?
Элла ответила:
— Да. Я при всех сейчас скажу, что мои товарищи по классу — дураки. И вы, Марина Петровна, дура. Потому что такие вещи в журнале писать нельзя.
И моя доченька пошла на свое место.
Учительница ее выгнала из класса без дальнейших разговоров.
И вот теперь она вызвала меня.
Мне ничего не было известно от Эллы. Картину восстанавливала сама Марина Петровна при помощи подробного опроса второклассников и теперь излагала.
Я узнала, что на протяжении трех дней после происшествия Элла не являлась на занятия. А сегодня пришла как ни в чем не бывало.
Я, во-первых, заверила, что совершенно не в курсе дела. Ежедневно Элла выходила из дома в положенный час и возвращалась как обычно после занятий на продленке.
Учительница посмотрела на меня сочувственно.
— У вас очень трудная девочка.
Я кивнула, но возразила:
— Дело не в ее трудности.
Марина Петровна спросила:
— А в чем же дело?
— Вы сами знаете, в чем.
— Ах, вы, конечно, про это самое. Свернули на пробитую дорожку.
— Да, свернула. Я вас уважаю как педагога. Но надо было посвятить урок объяснению, что евреи бывают и хорошие. А вы замяли.
— Я не против, больше того, у меня подруга как раз еврейка. Но ваша дочка меня обозвала дурой. При всем классе. А мне через три года на пенсию. Мне еще тут три года работать. С каким именем я уйду? Про меня пересказывать будут по школам. Вот это я называю вопиющий факт. Это проблема общественного звучания. А национальность — что такое? Я не понимаю. Ну, сказали: «Еврей». Ну, даже при всех. Ну, в журнале написано. Как говорится, из слова песни не выкинешь. Это же надо так воспитать своих собственных детей, я вас имею в виду, чтобы они от одного названия своей родной национальности шарахались и бесились!
Я молчала из последних сил. Но, насколько возможно, поставила вопрос ребром:
— Что вы хотите?
Марина Петровна четко ответила:
— Элле надо при всех извиниться. Попросить у меня прощения.
— Хорошо. Она попросит.
Да. За своего ребенка надо сражаться. Если вырываешь его из лап тяжелой болезни, если выносишь из пожара и так далее. Но здесь — другой случай. Какой другой — я не сформулировала. Потому что невозможно.
Занятия в группе продленного дня только-только заканчивались. Я нашла Эллу в пустом классе. Она собирала портфель, за последней партой, самой большой.
Я увидела ее от двери — одна в огромной комнате с высокими окнами. Стены были увешаны портретами выдающихся людей прошлого и настоящего. В том числе и космонавтами. Они смотрели на мою дочь осуждающе. А некоторые улыбались. Особенно космонавты. В голове мелькнула мысль, что космонавты всегда фотографируются с улыбкой. На плакатах или даже в газетах с орденами и звездами Героев Советского Союза. А члены Политбюро никогда не улыбаются. Да. У них разный возраст и знания.
И я сказала тихо, но слышно:
— Эллочка, пошли домой. Пирожных купим на углу. Хочешь пирожных?
Несколько секунд Элла смотрела на меня растерянно и ответила:
— Хочу.
Я не устраивала разбирательств насчет извинений. У меня родилась уверенность, что все рассосется само собой.
Как говорится, доживем до понедельника. Тогда вышел одноименный фильм с Тихоновым. Элла смотрела в кинотеатре с Мариком, и потом они мне рассказывали взахлеб. Насмотрелась.
Тихонов есть Тихонов. Элла есть Элла. И так далее.
А через неделю я обнаружила следующее. Пропали мои золотые кольца и серьги, которые я купила на дореформенные сбережения. Столько лет они спокойно лежали в платяном шкафу далеко под простынями, у самой задней стенки. Без коробочек. В узелке носового платка, чтобы занимать меньше места. Пустые бархатные коробочки хранились отдельно.
И вот.
За это время приходили пару клиентов к Марику, солидные люди. У них времени не было копаться в белье.
Марик вообще про драгоценности не знал. Оставалась Элла. Она всегда проявляла любопытство в разных отраслях, которые ее не касались. Но подумать на ребенка в связи с такими ценностями было просто невозможно.
И первого я спросила Марика.
— Ты ничего не своего в шкафу не брал?
— Что ты имеешь в виду? — удивился Марик.
У меня не было выхода, и я рассказала про кольца и серьги. Все-таки мы одна вместе проживающая семья. И он мой муж и должен знать про скрытые ресурсы в случае чего.
— Я давно хотела тебя посвятить в обстоятельства, но все недосуг. А досуг наступил, когда в нашем доме завелся вор. Что ты на это скажешь? — Я с трудом сдерживала гнев, так как, кроме Эллы, теперь никого не осталось на примете.
Марик согласился.
Позвали Эллу.
Сделали ту ошибку, что заранее не разработали план ее расспроса. Но было не до того.
Первой спросила я:
— Элла, ты нам с папой ничего не хочешь признать?
Дочь молчала и доверчиво смотрела на нас своими большими синими глазами.
— Эллочка, лучше сама признайся, мы ведь узнаем правду всегда. Правда всегда вылезает наружу. Даже через время.
Марик говорил ласково и всем своим видом показывал, что верит заранее, что бы Элла ни сказала.
Элла все-таки молчала. Тогда я распахнула дверь шкафа и потребовала наглядно показать, как и когда Элла нашла драгоценности и куда их перепрятала или еще хуже — вынесла из квартиры в неизвестном направлении.
