Интересно, не считает ли он меня дурой? Я его прервала.
– Что, если мне понравится Хейли?
– Отлично. Мы возьмем его в отряд.
– Я хотела сказать, по-настоящему понравится.
Он резко поднял глаза от лежавшего перед ним списка.
– Если тебе кажется, что лучше тебе за это не браться… – Он говорил холодно, и мне это понравилось.
– Макс, я пошутила.
– Поговорим о твоем письме ему. Мне нужно видеть черновик.
Мы обсудили этот и другие оперативные вопросы, и я осознала, что, по крайней мере с его точки зрения, мы больше не близкие друзья. Теперь было бы немыслимо попросить его меня поцеловать. Но я не была готова это принять. Подняв с пола сумку, я порылась в ней в поисках бумажных салфеток. Только год назад я перестала пользоваться батистовыми носовыми платками с ажурной вышивкой и моей монограммой в уголке – рождественским подарком матери. Бумажные салфетки становились вездесущими – совсем как тележки в супермаркетах. Мир надлежало считать одноразовым – всерьез и надолго. Я тронула салфеткой уголок глаза, обдумывая решение. На дне сумки лежал свернутый клочок бумаги с карандашными пометками. Я передумала. Самое время это сделать – показать листок Максу. Или нет, нельзя этого делать. Среднего пути не намечалось.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Сенная лихорадка.
Наконец я решилась на то, о чем неоднократно думала, – лучше или, по крайней мере, интереснее, чтобы Макс мне солгал, чем оставаться в полном неведении. Я вытащила и передала ему клочок газеты – бумажка легко скользнула по гладкой столешнице. Он глянул на нее, повертел, потом расправил и пристально посмотрел на меня.
– Итак?
– Каннинг и остров, чье название ты так проницательно угадал.
– Где ты это взяла?
– Если я тебе расскажу, ты будешь со мной откровенен?
Он ничего не ответил, но я все равно ему рассказала – о конспиративном доме в Фулхэме, о кровати и матрасе.
– Кто там был с тобой? – Я ответила, и он тихо вымолвил – «А!». Потом продолжил: – И они ее уволили.
– То есть?
Он беспомощно развел руками. Мне не полагалось это знать.
– Могу я это сохранить?
– Конечно, нет.
Я схватила бумажку со стола прежде, чем он к ней потянулся, и спрятала ее в сумке.
Он осторожно прокашлялся.
– Тогда нам следует перейти к следующему пункту. Рассказы. Что ты ему скажешь?
– Большие ожидания, блистательный молодой талант, необычайно широкий диапазон тем, изысканная, изощренная проза, глубокая чувственность, знание женщин, похоже, он знает и понимает их изнутри, в отличие от большинства мужчин, мечтаю познакомиться с ним поближе и…
– Сирина, довольно!
– Разумеется, у него большое будущее, и фонд очень в нем заинтересован. В особенности если он подумывает о сочинении романа. Готовы платить – кстати, сколько?
– Две тысячи в год.
– Как долго…
– Два года. Подлежит возобновлению.
– Боже мой! Да как же он от такого откажется?
– Откажется, потому что совершенная незнакомка будет сидеть у него на коленях и облизывать его языком. Будь сдержаннее. Пусть он сам сделает первый шаг. Фонд заинтересован, рассматривает его кандидатуру, но есть и много других кандидатов, каковы его творческие планы и так далее.
– Отлично. Буду изображать из себя недотрогу. Потом отдам ему все.
Макс откинулся на стуле, сложил руки на груди и уставился в потолок.
– Сирина, я не хотел тебя обидеть. Честно, я не знаю, за что уволили Шиллинг, и о твоей бумажке мне тоже ничего не известно. Вот и все. Но, справедливости ради, я должен сказать тебе кое-что о себе.
Он собирался сказать мне то, что я и так подозревала, что он – гомосексуалист. Теперь устыдилась я. Я не собиралась выдавливать из него признание.
– Я рассказываю тебе об этом, потому что мы добрые друзья.
– Да.
– Но прошу тебя не выносить это за пределы моего кабинета.
– Нет!
– Я помолвлен и собираюсь жениться.
Мне потребовалась доля секунды, чтобы совладать со своими чувствами, но он, наверное, успел заметить мое смятение.
– Господи, Макс, да это же замечательно! Кто же…
– Она не из «пятерки». Рут – врач в больнице Гая [17]. Наши семьи всегда были очень близки.
– Женитьба по сговору! – не сдержалась я.
Макс только смущенно рассмеялся и, может быть, чуть покраснел, сложно было сказать в желтоватом свете. Так что не исключено, что я оказалась права, и родители, выбравшие ему колледж и не позволившие ему работать руками, выбрали ему и жену. Вспомнив о его уязвимости, я вдруг ощутила горечь. Я проиграла. Немедленно накатила жалость к себе. Люди говорили мне, что я красива, и я им верила. Мне следовало бы плыть по жизни, пользуясь всеми привилегиями, которые женщине дарует красота, безжалостно бросая мужчин на каждом шагу. Вместо этого они меня оставляли. Или умирали. Или женились.
– Я счел своей обязанностью сказать тебе.
– Конечно. Спасибо.
– Мы объявим о помолвке не раньше, чем через пару месяцев.
– Само собой разумеется.
Макс быстро собрал в стопочку лежавшие перед ним бумаги. С гадким делом покончено – можно вернуться к заданию.
– Все-таки, что ты думаешь о его рассказах? Взять хотя бы тот, о братьях-близнецах.
– По-моему, отлично.
– А по-моему, ужасно. Атеист знает Библию назубок – невероятно. И переодевшись викарием, читает проповедь!
– Братская любовь.
– Да он неспособен на любовь. Он – невежа и слабак. Не понимаю, почему читатель должен ему сопереживать или задумываться о его судьбе.
У меня создавалось впечатление, что мы говорим о Хейли, а не об Эдмунде Альфредесе. В интонациях Макса угадывалось напряжение. Мне показалось, что я вызвала в нем ревность.
– Мне он показался очень привлекательным. Умный, блестящий оратор, озорник, готов идти на риск. Не чета этой – как ее? – Джин.
– В нее я вообще не мог поверить. Роковые женщины, склонные к разрушению, – это плод воображения мужчин определенного типа.
– Каков же этот тип?
– А кто его знает? Мазохисты. Люди с комплексом вины. Ненавидящие себя. Может, ты сама мне расскажешь, вернувшись.
Макс встал, давая понять, что встреча окончена. Я не знала, сердится ли он. Уж не думалось ли ему, в силу некоей извращенной логики, что он вынужден жениться из-за меня? Или же он злился на самого себя? Или его обидело мое замечание о браке по сговору?
– Ты правда думаешь, что Хейли нам не подходит?
– Это епархия Наттинга. Странно другое: то, что тебя посылают в Брайтон. Обычно мы не участвуем в этом сами. Логично было бы послать кого-нибудь из фонда, действуя опосредованно. Кроме того, мне кажется, что все это дело, хм, не мое…
Он стоял, опершись о стол кончиками пальцев, и будто указывал мне на дверь легким наклоном головы. Вышвырнуть меня из кабинета с наименьшими усилиями. Но мне не хотелось заканчивать разговор.
– Есть еще кое-что, Макс. Ты единственный, кому я могу об этом сказать. Мне кажется, что за мной следят.
– Правда? Приличное достижение для твоего должностного уровня.
Я проигнорировала насмешку.
– Я говорю не о руке Москвы. Наверное, это служба внутренней безопасности. Кто-то был в моей комнате.
После последней встречи с Шерли я внимательно оглядывалась по пути домой, но не замечала ничего подозрительного. Однако я не знала, кого искать, как обнаружить «хвост». Нас этому не учили. Я имела об этом отдаленное представление из кинофильмов. Несколько раз, резко обернувшись, я шла обратно по улице и вглядывалась в сотни лиц спешащих горожан. Несколько раз входила в поезд метро и немедленно выходила из вагона. Единственным результатом становилось то, что я удлиняла свой путь в Камден.
И все же я добилась цели. Макс снова сел за стол, разговор возобновился. Его лицо стало жестким, он теперь выглядел старше.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, понимаешь, какие-то вещи в моей комнате лежат не на местах. Ищейки, должно быть, не слишком аккуратны.
Он пристально глядел на меня. Я чувствовала, что выгляжу дурой.
– Сирина, остерегись. Если ты делаешь вид, что знаешь больше, чем на самом деле, если ты притворяешься, будто тебе доступно знание, несоразмерное с тремя месяцами работы в канцелярии, то ты производишь на всех ложное впечатление. После «кембриджской тройки» и Джорджа Блейка люди все еще нервничают и несколько деморализованы. Они склонны к слишком поспешным выводам. Так что перестань вести себя так, будто ты знаешь больше, чем тебе положено. За тобой начнут следить. По существу, в этом и состоит твоя проблема.
