— Ну и уезжайте, — ласково наставлял ее мужичок с бородкой, — ведь это, может, знак вам, и Господь вам велит возвращаться на родину.
Студентка испуганно втянула голову в плечи и затравленно посмотрела на него, но все же покорно закивала.
— Вот мне, например, — продолжил тот, — Бог велел остаться, я и остался. Зачем же противиться Его воле? А вам, стало быть, Он велит вернуться, ну и уезжайте, не думайте долго, уезжайте, раз такова Его воля!
Все кругом ели консервированную кукурузу и пили вино. Пьер особенно налегал на вино, он уже несколько раз наполнял свой стакан из бутылки, его лицо приобрело багровый оттенок, и глаза блестели. Как только трапеза стала подходить к концу, Пьер выскочил из-за стола и направился к выходу, чтобы не принимать участия в уборке посуды, что должны были делать все гости, включая епископа. Бумажные тарелки, пластиковые стаканы и объедки собирались в полиэтиленовые мешки и выбрасывались на помойку.
* * *
Пьер собирал на улице все матрасы, которые не были сильно пропитаны мочой и не так воняли. Он складывал их в гараже — если к нему в дом придет сразу много странников (а лучше странниц), то им всем будет, где спать. Одна такая странница, правда, совсем старая, часто приходила к Пьеру, у нее было оплаченное место в доме для престарелых, но ей там не нравилось, она предпочитала бродить по улицам и собирать в сумку разный мусор, а ночевать она приходила к Пьеру. Пьеру она, конечно, была не нужна, поэтому он однажды ночью выгнал ее и больше к себе не пускал. Тогда она отправилась ночевать к его сестре Эвелине, и с тех пор ночевала у нее, в благодарность за ночлег убирая ей квартиру, так продолжалось, пока у Эвелины не случился очередной кризис. Все началось с того, что Эвелина открывала шкаф, а от него отвалилась дверца и загородила ей доступ к кровати. Эвелина никак не могла эту дверцу сдвинуть, она просто не понимала, с какой стороны за нее можно взяться, и поэтому она остаток ночи была вынуждена провести на кресле, в согнутом положении. Наутро она пошла к Пьеру и стала просить его, чтобы он пришел и помог ей, но Пьер собрался только через неделю, когда Эвелину уже забрали в дурдом.
* * *
Когда Пьер видел в метро или на улице людей в костюмах и галстуках, он кривился и говорил:
— Дерьмо, ломают комедию! Сидят себе целый день в своих конторах, а потом идут в кафе, жрут и треплются о своей работе!
Пожрать он и сам любил, он считал, что вообще все французы любят пожрать, без этого для них жизнь лишена смысла. Еще французы любят машины, для них машины — это как их детки, они их моют и ласкают, правда, сам Пьер предпочитал ласкать женщин, в трусах или без трусов, это все равно приятно, ни с чем не сравнимое ощущение. Самое прекрасное в мире — это женщина.
Пьер хотел, чтобы у него родилась дочка, мальчик был ему не нужен, хотя, если подумать, то мальчику тоже можно найти применение, вот его хороший знакомый, писатель Габриэль Мацнефф, знает, как надо с ними обращаться. Но Пьер боялся уголовного кодекса и тюрьмы, часто, просыпаясь в шесть утра, он горько плакал, когда слышал шум проходящего мимо поезда.
Однажды он шел по давно заброшенному пути, и, то ли это было на самом деле, то ли Пьеру просто показалось, но этот поезд перевозил заключенных. Пьер видел их всех: несчастные, они были заперты в огромном вагоне, как животные, именно как животные. Пьер ненавидел всех этих правителей, которые издевались над людьми и запирали их в тюрьмы.
Пьер мог бы долго ласкать свою доченьку, потому что предполагаемая мать должна была оставить их и уйти в неизвестном направлении. Пьер не сомневался, что так оно и будет. Но он не знал, как сделать так, чтобы все же заполучить этого ребеночка. Иногда он думал, что можно проникнуть в комнату к какой-нибудь девушке, что жила у него, ночью, когда она будет спать, и он тихонько оплодотворит ее сзади, она даже и не заметит. Но тут были сложности. Например, как сделать так, чтобы член стоял, это было не так-то просто, ведь по заказу этого не сделаешь. Пьер читал про дыхательную гимнастику и иногда после серий глубоких вдохов и кратких выдохов его член вставал, но ненадолго, а ему надо было успеть за этот краткий промежуток времени добежать до комнаты и вставить его сзади в девушку, причем не ошибиться в выборе отверстия, иначе совершится содомия — а Пьер ненавидел этот акт. Так, один его знакомый постоянно содомизировал свою жену, и в конце концов у нее прорвалась перегородка между анальным отверстием и вагиной, и ее госпитализировали.
Пьер старался не думать об этом, он вообще жил настоящим мигом. Его подруга Анна, которой было двадцать лет, никогда не снимала трусов, она была девственница и Пьер напоминал ей ее отца (а может, это только ему казалось). Анна была молодая и здоровая, у нее была приземистая квадратная фигура, но восхитительная нежная кожа и груди как спелые груши.
Маруся тоже один раз видела Анну на Сергиевском подворье на рю де Криме, куда она как-то пришла вместе с Пьером. У Анны было прыщавое лицо и редкие зачесанные назад волосы. Там же Маруся встретила и странницу Марину с ее двумя дочками — они все были в низко повязанных платках и длинных платьях, и в руках у них были мисочки с бесплатным супом. Тощая женщина в очках сидела на ступеньке церковной лестницы и читала какую-то, вероятно, очень умную книгу, об этом говорил весь ее сосредоточенный вид и задумчивый взгляд поверх очков. Маруся почему-то подумала, что это Эмили, про которую ей рассказывала Агаша, секретарша Кати.
Агаша рассказывала Марусе, что Эмили очень ей помогла, потому что как-то раз Катя в очередной раз уехала в Россию, и Агаша осталась без денег, ей было не на что даже купить себе хлеба, а Эмили прислала ей деньги в конверте, причем на нем не было написано от кого, а просто стояла подпись: „Добрый ангел“.
Пьер считал себя православным, однако, входя в храм, он никогда не крестился, а стоял и наблюдал за службой, гордо скрестив руки на груди, как правило, конца службы он не дожидался и выходил на улицу подышать свежим воздухом. Так было и в этот раз.
Пьер купил себе один сандвич и разделил его с Марусей пополам, а когда к ним подошел сербский философ с длинной черной бородой, большим круглым носом и веселыми маленькими глазками за толстыми стеклами очков, Пьер и ему купил сандвич и тот, жадно вцепившись зубами, стал есть. Звали его Слободан, это и был тот самый вернувшийся с Афона катин муж, которого Костя застал у нее, когда впервые пришел к ней в гости. Правда, Катя теперь решила развестись с ним, потому что полюбила Володю.
Слободан действительно недавно вернулся с Афона, поначалу он собирался уйти в монастырь навсегда, но провел там только два года, так как самое тяжелое в монастыре — это постоянная жизнь в коллективе, а этого он не смог вынести. Так, во всяком случае, говорил он сам. У Агаши была другая версия его возвращения. Слободан, естественно, тоже был влюблен в Агашу, о чем она уже успела сообщить всем, кому только можно. Он преследовал ее, устраивал сцены ревности, и в конце концов, решил уйти в монастырь, а вот теперь вернулся, не выдержав длительной разлуки с Агафьей.
Единственным мужчиной, который не был влюблен в Агашу, оказался новый возлюбленный Кати — Володя. Во всяком случае, никто никогда ни от кого об этом не слышал. Более того, Агаша и Володя терпеть не могли друг друга, и все об этом знали, да они и сами этого не скрывали. Возможно, причины этой глубокой взаимной неприязни заключались в том, что они оба жили на содержании у Кати, и это невольно делало их конкурентами. А между тем, Агаша и Володя были земляки, так как раньше оба жили в Воркуте. Благодаря этому обстоятельству, все кругом сразу же узнали, что Володя некоторое время был любовником женщины, возглавлявшей воркутинский обком партии, но когда та ему что-то не так сказала, ударил ее с двух сторон по ушам так, что у нее лопнули барабанные перепонки, отчего она оглохла. Рассказывая об этом, Агаша делала выразительный жест, как бы собираясь совершить хлопок, но не доводила руки до конца и останавливалась в том месте, где должны были находиться незримые уши секретаря обкома.
Папа Агаши, Самуил Андреевич Покровский, был известным адвокатом. В Воркуте он проходил практику как молодой специалист, да так там и остался. Потом он стал помощником депутата Съезда народных депутатов. После того, как депутата по пути из Москвы в Ленинград выкинули из поезда, он перестал нуждаться в услугах помощника, и Агашин папа уехал в Америку с молодой женой, бросив на произвол судьбы Агашу и ее маму. Агаша осталась жить в его квартире вместе с девяностолетней совершенно глухой бабушкой, которая целыми днями сидела в углу дивана и что-то бормотала себе под нос. Маруся как-то приходила к ней в гости и была поражена: квартира напоминала склад вещей — в прихожей было свалено несколько пар лыж, стояло два велосипеда, лежал даже скафандр водолаза, а полки были забиты самыми разными книгами: от учебников по сталеварению до собрания сочинений Хэмингуэя. Агаша тогда поймала удивленный взгляд Маруси и пояснила значительным голосом: „Это книги и вещи людей, которых защищал мой папа.“
