Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.
– Я понимаю вас, конечно, – сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. – Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, – велел он Татьяне, – а мы тут побеседуем.
Беседа длилась около часа.
Наконец Георгий вышел.
– Подняли сводки пожаров по району, – сказал он. – Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.
– Как ты его уговорил? – поразилась Татьяна.
– А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.
И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:
– Может, я с тобой?
– Зачем?
– Ну как хочешь…
Вышел Харченко.
– Скоро там, Виталя? – спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.
– Шоферов нет.
– А сам не водишь машину разве?
– Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…
– Найдется! – уверенно сказал Георгий.
Татьяна пошла домой, дивясь.
Настроение было смутным.
Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции – а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное – ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну – вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой – сплошная энергия!
5
Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.
Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.
И выехали – когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.
Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашние тяготы дороги, выдохся «уазик», все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.
После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.
По дороге скакал всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей – просто так, лишь бы убить время:
– У вас тут пожара нигде не было?
– Был! – улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой. И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней – прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла – девушка в расцвете прелести со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. «Ты кто?» – изумится он. «Настя». – «Какая Настя?» – «Очень приятно, – девушка в обиде, – на соседней улице живу!» – «Надо же!» – «А что?» – «Да ничего», – отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект – и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.
– Был пожар? Где? – спросил Харченко, тоже улыбнувшись.
– А на конюшне у нас. Вон там.
Примерно в километре виднелись строения.
Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.
Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:
– Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, – похвасталась она, – а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, – похлопала она по шее лошади, – мы с ней друг другу сразу понравились!
– Ты о пожаре расскажи, – напомнил Харченко.
– Я и говорю – ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.
– Жертв не было?
– Вроде нет. Подробностей я не знаю.
6
Дошли до конюшни.
Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.
– Это на свадьбу некоторые берут, – не преминула пояснить словоохотливая девчушка. – Для оригинальности. – И крикнула: – Дед Борис, тут про пожар спрашивают!
Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:
– Горелый? Ты живой?
Стали расспрашивать старика.
Выяснилось: весной, в начале мая, Георгий пришел неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на свалку, что за бугром, хотел собрать бутылок или цветного металла, чтобы сдать и получить денег на выпивку, свалочный люд его поймал и забил до смерти за вторжение в их бизнес; они давно за ним охотились.
Поэтому дед Борис и приблудившегося стал звать Гошей, тот привык. И еще – Горелым. Горелый неожиданно оказался сноровистым в обращении с лошадьми – что уход, что выездка. Остался тут. Документов никто у него не спрашивал: работает человек и работает. Жил при конюшне в сарае.
Сарай загорелся ночью, от сухой молнии, как выразился дед Борис.
– А какая еще бывает, мокрая, что ли? – спросил Харченко.
– Сухая – это когда дождя нет. Потрещит, бывает, посверкает, а дождя или нет или в сторону уходит. А в этот раз так долбануло, что сарай сразу вспыхнул. Мы тушить. Потуши его! – дерево да сено. Крыша почти сразу рухнула. Потом все разбирали, смотрели. Остатки твои искали, – рассказывал Георгию дед Борис. – Ничего не нашли. Решили, что сгорел без следа.
– Так не бывает, – возразил Харченко. – Кости остаются, череп.
– А ты откуда знаешь, горел, что ли? – с усмешкой посмотрел на молодого лейтенанта старик.
– Чтобы это знать, гореть не обязательно.
– Милицию не вызывали? – спросил Георгий.
– Зачем? Дело свое, личное. Позвали бы, начались бы вопросы: кто такой был, да то, да сё. А мы и сами ничего не знаем.
– Наверно, я до этого в другом месте попал в пожар, – вслух размышлял Георгий. – Потерял память, пришел сюда, а тут опять пожар. Наверно, я испугался и убежал. Куда глаза глядят.
– Получается так, – согласился дед Борис. – На Карего не хочешь посмотреть?
– Карего?
– Карий, жеребец. У вас такая дружба была, прямо любовь.
– Посмотрю…
Георгий пошел в конюшню, а дед Борис, следуя за ним, говорил Харченко:
– У лошадей – как у людей. За другой кобылой или жеребцом ухаживаешь, кормишь, скоблишь, гладишь, а все равно рыло от тебя воротит. Не нравишься ты ему почему-то, да и все. А другой с первого раза на тебя глаз положит и ходит за тобой, как собака. Хотя собака глупей – кто ее первый возьмет, тот и хозяин, тот и друг. Карий как увидел Гошу, заржал – и всё, любовь с первого взгляда!
Харченко никогда не был в конюшне и с интересом озирался. У каждой лошади свое стойло, огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то что в коровнике – пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.
Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.
Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: «Карий» – и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.
– А конюшня чья? – спросил Харченко. – А лошади?
– Конюшня Трегубского, есть такой человек, – охотно объяснил дед Борис. – А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! – засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. – Не поставишь же в ванной, – повторил он, – правильно?
