За ужином, выпив чуть-чуть коньяка, Полина раскрыла центурии наугад и наткнулась на стих, в котором сообщалось, что в конце всех веков, венчающих тысячелетия, в восточном гиперборее, который некоторые зовут Русью, среди коренного населения, перевезенного когда-то из Индонезии, родится мальчик, в чьих руках будут сосредоточены судьбы мира. Он сможет или спасти мир и привести его к тысячелетнему счастью, или ввергнуть в пучину ада. Здесь же говорилось, что по рождении его оставят родители, горе одиночества сделает его уродом, радость родительской любви и внимание вернут здоровье. И все в мире, все судьбы цивилизации будут зависеть от того, каким вырастет этот мальчик — добрым или злым, кто и как воспитает его.
Полина решила, что Ваня Урусов — тот самый мальчик, о котором писал Нострадамус, и что именно от нее, Полины, теперь зависит, как именно в будущем сложится судьба мироздания. Она решила посвятить себя его правильному воспитанию.
В таком раскладе в ее жизни для меня совсем не оставалось места — с одной стороны Роберт, с другой Ванюша. Я подумал, все нормально, я помогу ей во всем, посажу в самолет и останусь в России. Зачем путаться под ногами, зачем ждать, когда тебе скажут в лицо, как ты надоел?.. Если честно, я никогда особенно не любил детей. То есть в принципе я их любил, но не настолько, чтобы иметь самому.
Смею уверить, в этом не было патологии, был опыт. Когда мне было лет 8–9, меня замучили дети; мамины приятельницы-аспирантки почему-то вообразили, что я чуткий и добрый мальчик и, уходя в библиотеки и на семинары, испытывали эти качества, доверяя сидеть со своими драгоценными отпрысками.
Я чуть с ума не сошел с ними, переломав дома все, развлекая их. А последняя девочка, ну такая была хулиганка, все демонстрировала свои гениталии и требовала, чтобы я показал свои. Она оказалась такой настырной, что я был вынужден запереть ее в квартире и уйти из дома. Девочка мне отомстила совсем по-взрослому, поведав своей маме, что я очень подробно объяснил ей, отчего у взрослых рождаются дети, и уговаривал ее попробовать, не получатся ли они у нас. А ведь ей было только три с половиной года.
Одним словом, я полагал, что я не очень хороший садовник и выращивание детей, этих поистине цветов жизни, мне пока не под силу.
Это была замечательная поездка. Такие поездки, если они выпадут кому хоть один раз в жизни, значат, это была счастливая жизнь. Чего мы только не видели; на какой-то станции в районе Северомуйска проснулись от диких воплей, посмотрели в окно, толпа грабила поезд «Москва—Тында».
— Витька, бл…! — орала здоровенная баба в фуфайке. — Дай машинисту еще пару стольников, пусть стоит еще три минуты, хрен моржовый!
Я смотрел на ее огромные чреслы и думал, как же так, ведь это женщина, ведь она тоже кого-то любит, шепчет ему ласковые слова, теряет сознание в экстазе. Или у них все по-другому, как у черепах или китов?
У поезда начали драться.
— Видишь, как хорошо, что мы не поехали на Москву, — испуганно ежась, прошептала Полина.
Потом проводница объяснила нам, что это никакой не грабеж, а нормальный товарообмен, потому что товар во все эти многочисленные «чапки» на разъездах и станциях возят проводники московских поездов, и это хороший бизнес. Она тоже что-то везет, когда едет обратно из Владика, но этот бизнес похуже, потому что народ любит столичный товар.
Наш поезд плутал, объезжая сопки, а где-то под нами лежало одно из самых грандиозных сооружений прошлого века — пятнадцатикилометровый Северомуйский тоннель. Его пробивали 26 лет, потому что геологи просчитались и проходчики то и дело выходили на подземные реки. Тоннель укоротил БАМ на 55 км, но пассажирские поезда в тоннель не пускают, это слишком опасно.
Зачем строили БАМ, я так и не понял, встречные составы шли наполовину пустые, на платформах одиноко торчали старые японские автомобили и более ничего, куда их везли в таком количестве, ведь кажется уже приняли какой-то закон, по которому их совсем невыгодно покупать?
Вагон, в котором покачивались мы с Полиной, был пуст на три четверти. Неужели БАМ строили только из-за Китая, та южная, построенная еще царем, дорога идет рядом с границей. Надо бы где-нибудь посмотреть в энциклопедии, когда был конфликт на Даманском и когда начали строить БАМ.
Я подумал, если бы не было у нас этих долбанных строек типа Братская ГЭС, разлив от которой затопил тысячи населенных пунктов — хребет Сибири… или тот же БАМ… если бы мы не вкачивали миллиарды в отсталые страны, заманивая их на нерусский путь марксизма, мы были бы вполне богатой страной, и нам не понадобились бы новые потрясения, на которые мы так горазды. Историк губит во мне веселого человека. Оттого, что я всегда думаю и все понимаю, я всегда скучный. А скука сейчас — недостаток. Это Пушкин мог позволить себе написать Рылееву: «Тебе скушно в Петербурге, мой друг, мне в Михайловском, что делать, надо признать, скука есть одна из принадлежностей мыслящего человека».
— Ты что такой скучный? — спросила Полина, она проснулась и улыбалась мне со своей полки. — Смотри.
На вокзале в Тынде среди прочей литературы Полина купила двухтомник Дмитрия и Надежды Зимы «Расшифрованный Нострадамус» и опять, сверяя с тем, что читала прежде в переводе некоего венгра, принялась объяснять, как здорово повезло, что в том самом «Родничке» она встретила того страшного мальчика с волчьей пастью — это была судьба поехать спасать меня, ибо это тот самый мальчик, о котором писал Нострадамус в расшифрованной ныне центурии. Теперь она уже в этом точно уверена.
Сам посмотри. Это произошло на рубеже тысячелетий в восточном Гиперборее, на земле, на которой обитают потомки великих Ариев? Так? Так. Потому что потомки великих Ариев — это мы, русские. Среди коренного населения, перевезенного когда-то из Индонезии? Наверное, среди него, ты видел какие у него широкие скулы, как у волка. Мальчик? Вне всякого сомнения. В чьих руках будут сосредоточены судьбы мира. Он сможет или спасти его и привести к тысячелетнему счастью, или ввергнуть в пучину ада.
Это здорово, Толинька, теперь все зависит от нее, Полины, от того, как она, Роберт, Дебора и я воспитаем этого мальчика — станет ли он добр и выздоровеет, ощутив нашу любовь, или превратится в злодея. И все мы рождены для того, чтобы совершить это великое дело. Для этого Всевышний свел нас всех вместе в далеком 93-м году, а потом запичужил меня в тюрягу… и так далее такая же муть — одним словом, она говорила, говорила и говорила, какой настоящий смысл приобретает теперь наша жизнь, как будет рада Дебора…
Как будто я не такой же мальчик, которого надо любить, чтобы я стал хорошим?.. Или кого-то другого — так же.
Но я не стал объяснять ей, что это муть. В великое дело людей я давно не верю, я знаю цену всем нам и тому, что двигает нами. Тюрьма научила меня понимать это. Но если человек хочет сделать что-то хорошее, пусть делает, не надо мешать ему, это мое главное правило.
К тому же я любил Полину, я поддакивал и говорил:
— Да, здорово тебе повезло.
— А тому мальчику? — спрашивала она.
— А тому мальчику повезло еще больше.
— Теперь я знаю, для чего родилась на свет, — Господи, как хорошо. Как я счастлива. Спасибо тебе, что ты тогда приставал ко мне и что ты сел в тюрьму. И что ты такой засранец, и совсем не любишь меня.
А у меня рак.
Когда я узнал, что я умираю, я опять увидел себя прилетевшим откуда-то, сделавшим большое дело для всех и окруженным за это любовью. Эта любовь струилась от каждого, кто встречал меня. От теплого солнца. От прогревшихся сосен. Я знал, среди них есть та, которая считает себя предназначенной быть моей, и будет ею. Мне стало радостно и покойно — незачем было куда-то стремиться, чего-то хотеть и за что-то бороться.
Я всегда хотел быть полезным людям, но не умел, вот в чем моя проблема.
Теперь я понял, откуда я прилетал, я прилетал с Земли, прожив там и умерев, и сделав этим свое самое большое и самое главное дело, для которого и был рожден. С моей души будет снят нагар обветшавшей плоти, и она станет гореть в огне вечности.
Я вспомнил, как умирала моя любимая бабушка, как ее рвало черным, как она стонала:
— Ой, плохо мне, плохо… Умираю я!.. Умираю!!!..
Больные раком умирают не сразу, успевая как следует измучить своих ближних и вызвать в них смену любви на брезгливость и неприязнь.
Я не смогу дойти до туалета, буду разлагаться и гнить, смердеть гнилью и разложением.
Я не хочу, чтобы во всем этом была Полина. Я хочу остаться в ее памяти не самым темным пятном.
Я решил исчезнуть из ее жизни неожиданно, без объяснений и навсегда.
В отчаянии я напился и пошел играть.
Я вспомнил, как жил. Я не был лучшим представителем человечества. Но я никогда никому не хотел зла, не нападал первым. Не пытался у кого-то чего-то отнять и сделать своим.
