— Да?
Не спрашивая о подробностях и уже снимая юбку, она поглядывала на свой зад, отражавшийся в зеркале шкафа. Характер, я вам скажу. Другую женщину обижало бы мое постоянное присутствие у Мазюров. С их — то четырьмя девицами на выданье. Другая стала бы делать намеки. Пустые и мелочные. Скривя рот. Стала бы дразнить. Роза же на все плевала. Мало того.
— Смотри-ка, у тебя не хватает пуговицы, — говорила она. — Давай, пришью. Чтобы все было в порядке, когда пойдешь к Мазюрам.
Иногда — влияние Мазюров, влияние системы — я говорил себе:
— Как, вот уже три года, а она все та же, все такая же добрая. Так просто не может продолжаться.
Всегда какая-нибудь фраза. Ловушка. Тревога. Почему так не могло продолжаться? Я бы затруднился сказать. Вон, Эйфелева башня, как стояла, так и стоит, и продолжает существовать? А, НАПРИМЕР, КАМЕНЬ?
— Зад-то ничего, симпатичный, я ничего не говорю, но ведь если подумать… Есть и другие, может быть, такие же красивые или более любопытные, которые с течением времени теряют свою привлекательность.
Беспокойство. Вопросы. Мысли. О прошлом и будущем. Об уходящем времени. Вытекающая отсюда тревога. Еще одна из форм системы, которая состоит в том, что ничего не можешь сделать, не спросив себя, а нельзя ли было бы сделать в этот же момент что-нибудь другое, получше или поважнее. КАК БУДТО ЧТО — ТО МОЖЕТ БЫТЬ БОЛЕЕ ВАЖНЫМ, ЧЕМ ЧТО-ТО ДРУГОЕ. Как если бы не существовало способа ограничиться одной задницей. А верность? Что, разве верность не существует? И как будто мне нужны все остальные задницы тоже. А между тем вот один из секретов: СУЩЕСТВУЕТ МАССА ВЕЩЕЙ, КОТОРЫЕ НАС НЕ КАСАЮТСЯ. Простая истина. Спасительная истина. О чем система, естественно, знать ничего не хочет. Люди говорят:
— Вы видели? В Китае-то? Что происходит?
А какое им дело до того, что там происходит? Месье разве китаец? Или у месье семья в Шанхае?
Но вот приходила Роза. Роза врывалась в мою комнату, в мое яйцо, в мой мир, и все мои рассуждения, все мои мыслишки, доводы, побудительные причины исчезали уже от одного ее присутствия, исчезали, растираемые о скорлупу яйца. Она входила, и оказывалось, что в комнате есть только она.
Почему? Потому что у нее не было никаких пустот, которые образуются от причин, вопросов, забот. Была она, и не оставалось места ни для чего другого. Даже для меня. Или точнее, от меня оставалось только то, что было нужно. Сила этой женщины, повторяю, состояла в том, что она никогда не спрашивала себя, почему она спит со мной. НИКОГДА. Не спрашивала она себя и о том, как долго это продлится. Буду ли я еще рядом с ней на следующий день? Ей было на это наплевать. Я был. Она была. Никакой тревоги. Продлится ли это? Но это было. Ее крупная фигура, ее плотные щеки, ее золотой зуб, ее одежда, всегда из шерсти, джемперы, застегнутые только на последнюю пуговицу, и две полы, как два крыла, начинающиеся на ее больших грудях. Она садилась. Поднимала ноги, чтобы снять туфли. Даже не дожидаясь моего приглашения. Для нее этот вопрос даже не возникал. И я начинал существовать. В ней. Я начинал существовать для нее и сразу же начинал существовать и для себя, заполняя свое яйцо от края до края и не оставляя место ни для чего другого. И ЭТО БЫЛО ЧУДЕСНО.
Но когда Роза уходила, все повторялось.
— Ее задница, подумаешь, в конце концов.
Как дурак. Да, я уже был готов для перипетии. То, что она возникла не по моей инициативе, — это уже деталь. Событие часто приходит извне, но девять раз из десяти оно приходит к тому, кто его ожидает.
Однажды прихожу я к Мазюрам и застаю Мазюра одного, с его трубкой. Вероятно, это было продумано заранее, потому что в маленькой квартирке с пятью женщинами встреча наедине представляла собой большую редкость.
— Мажи, — произнес он.
Он смотрел на меня из-за клубов дыма, вытянув ноги (сидя, разумеется) и соединив ладони немного ниже курительной трубки.
— Я очень хорошо отношусь к вам, Мажи. И иногда я беспокоюсь за ваше будущее.
Беспокоиться за будущее, заниматься тем, что вас не касается, тревога, мания совершенствовать — это и есть система в действии. В этом уже сосредоточены все безумства системы. А я все еще не понимал этого. А ведь тогда все еще можно было бы остановить.
— Я думаю, что могу кое-что сделать для вас.
Мундштук трубки, направленный на меня. Веселая улыбка на лице. Потом, наклонившись ко мне и хлопнув меня по колену, он сообщил:
— Мажи, у нас в министерстве появилась вакансия.
Пауза. Рука по-прежнему на моем колене.
— Я сразу же подумал о вас.
— Вы очень любезны, господин Мазюр.
Повернувшись в кресле, он сказал:
— Послушайте, я не хочу, чтобы вы приняли решение, не подумав. Риве — это, конечно, хорошая фирма. Серьезная. Может быть, там вас ожидает хорошее будущее. Но положение, Мажи. Для того, чтобы добиться положения, есть только один путь — министерство.
Посасывание трубки.
— Я уже проконсультировался с господином Раффаром. Он готов поддержать вас. Если вы согласны, он завтра же поговорит об этом с главным начальником.
Короче говоря, машина завертелась, и через два месяца я был служащим в Министерстве здравоохранения.
И госпожа Мазюр, с радостью:
— Ну вот, теперь вы в нашем лагере, дорогой Мажи.
Но кого мне все-таки удалось удивить, хотя бы один раз, так это Розу.
— В министерстве? Надо же!
— Да, моя дорогая Роза.
Она не могла прийти в себя от изумления. Потом прижала палец к уголку рта, вытянув вперед подбородок. Это свидетельствовало о том, что она задумалась.
— Скажи, пожалуйста, у этого Мазюра, наверное, есть причины, чтобы проявлять такое участие в твоей судьбе.
Вот она, слабость. Надлом, который бывает даже в самых приятных характерах. Хотя, надо сказать, сама Роза не затрудняла себя причинами. И она знала об этом. Тем не менее ей случалось искать причины у других.
— Сколько, ты говоришь, у него дочерей?
— Четыре.
— М-м.
После этого мы активно занялись осуществлением наших взаимных желаний. И после этого же, но чуть позже, как-то раз вечером, Мазюры высказали мнение, что мне стоило бы организовать какой-нибудь ужин, чтобы отпраздновать мое назначение.
— О, это было бы забавно!
Четыре дочери Мазюров запрыгали от удовольствия.
— Мы не просим от вас никаких роскошеств, а, Мажи, так, небольшой легкий ужин в манере Генриха IV.
Это что еще за манера такая? Жаркое из курицы, может быть?
— Вы могли бы даже осуществить это здесь, у нас, так ведь, Марта? Вы холостяк, неустроенный, мы же понимаем.
Я сказал: хорошо. В определенном смысле это было даже кстати, поскольку у Риве, где мной были довольны, мне дали премию в тысячу франков по случаю моего ухода.
— Кого пригласить?
Ортанс уже взялась за карандаш. Методичная.
— Кого? Так, значит…
Господина Раффара, разумеется. Во главу списка. И его жену. И их мальчугана. Главного начальника? Можно попытаться, но он не накоротке с персоналом. Он, скорее всего, откажется. Но жест, наверное, его тронет.
— Вашу матушку, конечно…
— Моя бедная мама? Поездка утомила бы ее.
Это уже был мазюровский стиль.
— И мою сестру. С мужем. Он работает в фирме, которая называется «Беансеи».
Госпожа Мазюр одобрительно промурлыкала. Я хотел пригласить также Розу с Эженом. Но господин Мазюр возразил:
— Заметьте, Мажи, я очень хорошо понимаю ваши чувства, но… Вначале мы думаем, что навеки сохраним всех своих друзей, потом…
— Если они хорошие люди, — сказала Ортанс.
Я настоял на своем. Пригласил их. И мне кажется, я никого не удивлю, если скажу, что из всех приглашенных (за исключением, конечно, мазюровских женщин) они вели себя лучше всех. Потому что в конце ужина господин Раффар рассказал несколько очень даже непристойных анекдотов. Например, про мух. Крикнув своему отпрыску:
— Эдгар! Уважай своего отца. Не слушай.
Мазюр и Гюстав были сильно навеселе. В то время как Эжен ограничился тем, что спел вполне приличную песню, которая называлась «Мама» и которая заставила всех прослезиться, всех, даже нанятого на вечер официанта из «Улитки», который, изнемогая от избытка нахлынувших чувств, вынужден был опереться на плечо господина Раффара. Это был успех! (У всех, кроме Розы, конечно, которой было наплевать.)
— Ах, месье, — приговаривал Раффар, — эта ваша песня, скорее даже песнь, эта поэма, я бы сказал. И вы — друг нашего весельчака Мажи? Такой сентиментальный человек, как вы. Ведь вы действительно сентиментальны, месье.
Потому что для господина Раффара я был весельчаком. Однажды он увидел, как я смеялся. С тех пор я навечно остался в его глазах весельчаком. Так он и представил меня в министерстве. Это даже вызвало у некоторых разочарование.
Что касается Розы, то я слышал, как она разговаривала с Шарлоттой.
