— Зачем ты это делаешь? Ведь мы никогда больше не приедем в Америку и не сможем прийти на его могилу, — спросила Миё с сомнением в голосе.
— Важны сами карты. Когда вернешься в Японию, отнеси их в окантовку и попроси соединить в одну большую общую карту. Тогда ясно увидишь, как крошечные фрагменты останков Маленького Папы покрывают весь континент, — ответила Мариэ.
Мариэ миновала Чикаго и затем выехала из Штатов в Канаду. Паром доставил их в Торонто, но они пробыли там (как и в Чикаго) только один день и снова пустились дальше. Я знаю, что они останавливались в заповеднике Кейв-лэйк — взглянув на карту, я бы точно сказал, в каком именно месте между Торонто и Оттавой, — потому что оттуда пришла полароидная фотография, сделанная каким-то американским туристом, с которым они познакомились, и письмо Мариэ. Несколько осколков костей Маленького Папы, возможно, захоронены там под сикомором, или кленом, или плакучей ивой — с уже облетевшей осенней листвой. На фотографии путешественницы стоят вокруг пикапа, припаркованного у леса, выглядят похудевшими и усталыми, но веселыми, как на каникулах.
Мариэ вложила в письмо немного «сладкой травы» — разновидности тростника, который в короткие месяцы лета индейцы собирают на болоте, высушивают и используют для разных изделий и чей напоминающий ваниль запах пропитал исписанные листки бумаги. Упоминая, что сплела девушкам ожерелья из этой травы, она, должно быть, косвенно указывала на эпизод «Божественной комедии», в котором Данте рассказывает, как, помогая пилигриму спастись из ада, Виргилий велит ему опоясаться тростником.
Из письма, тон которого постепенно делался суше, выяснилось, что Мариэ познакомилась в заповеднике с неким американским писателем, примерно моим ровесником, и побеседовала с ним во время обеда в ресторане этого урочища (я сразу представил себе ее жестковатый, но совершенно естественный тон), состоявшем из крупяного супа, дикого риса, хлеба местной выпечки и мяса оленя, убитого им в тот самый день. Традиционное индейское меню, но девушкам было не справиться с предложенными им ломтями оленины. Еда понравилась только Мариэ.
Писатель рассказал о том, как крупная корпорация сумела проникнуть в резервацию индейцев, одну из нескольких в Британской Колумбии. Леса, которые они купили у индейцев, были теперь вырублены, и это разрушало весь привычный образ жизни. Сейчас он направлялся туда, чтобы подробнее разобраться во всем на месте. Не хочет ли она поехать вместе с ним? Мариэ колебалась, почти готовая согласиться, и это страшно пугало Миё и всех остальных, но в конце концов поняла, что не может бросить своих спутниц. Когда они уезжали, писатель сфотографировал их на прощание и подарил Мариэ деревянную брошку — образчик резьбы индейского племени оджибве.
Одной из причин, побудивших Мариэ написать мне, было ее справедливое предположение, что меня заинтересует этот случайный дорожный знакомый, писатель-ровесник, озабоченный судьбой североамериканских лесов. (Кстати, так получилось, что я с ним уже встречался.) А позже, получив письмо Асао и деньги, которые он переправил ей через японское генеральное консульство в Торонто, она узнала, что на подписном листе стояла и моя фамилия.
Последнюю остановку путешественники сделали у Ниагарского водопада (с канадской стороны), а потом сразу вернулись в Торонто, где разделились.
Лететь предстояло в разные стороны: пять девушек отправлялись через Чикаго в Японию, Мариэ, без всяких спутников, в Мехико.
Придя ко мне с Асао и его друзьями, чтобы дать полный отчет о последних событиях, девушки Круга показали мне их последнюю общую фотографию. Они стоят на фоне водопада, но поскольку уже наступила зима, брызги воды превратились в густой туман, застилающий вид за их спинами (кое-где капли воды попали и на объектив), так что там, где должна быть Ниагара, видна только темная, все заглатывающая дыра. Девушки, все в китайских пуховиках (откуда только их достали!), выглядят сущими беженками и, дрожа, жмутся друг к другу, стараясь согреться.
Мариэ на втором плане: прямая, с высоко поднятой головой, в пальто с открытым воротом и длинным шарфом, сколотым деревянной брошью. У девушек такой вид, словно их вот-вот бросят, а может быть, и уже бросили, и выглядят они очень несчастными. Глаза Мариэ, как всегда, скрыты тенью густых ресниц, но лицо, с более заостренными теперь, когда она так похудела, чертами, по-прежнему полно жизни.
Водопад Ниагара был выбран в качестве конечного пункта путешествия, потому что Маленький Папа завороженно говорил о нем еще в Камакура. В мире, сказал он тогда, есть много чудес, подобных этому, показывающих, как мелки и незначительны люди, но именно в эти места мы, лилипутская раса, устремляемся толпами, чтобы просто стоять и глазеть. Ниагарский водопад в этом смысле один из лучших примеров. Цинизма в его словах не было: он мечтал предаться там медитации.
Фотография запечатлела девушек, тревожно застывших у края бездны, замерзших в тумане, погруженных в грустные мысли, и только Мариэ стояла, задрав подбородок и словно бросая вызов всему и вся… Глядя на членов Круга, который вот-вот распадется, я видел в них то, о чем говорил Маленький Папа, — воплощенный образ ничтожности человеческого существования.
Они бросили его последнюю не погребенную косточку — адамово яблоко — в образованный водопадом гигантский водный резервуар. Но хотя увязали ее в платок вместе с тяжелым камнем, течение сразу же подхватило и унесло ее, а им так хотелось, чтобы она затонула прямо под водопадом.
Уже в лифте, везущем желающих вниз, на площадку под водопадом, они вдруг поняли, что Миё с ними нет. Что, если она, так любившая Мариэ, не справилась с мыслью о надвигающейся разлуке и бросилась вниз? Сатиэ тут же впала в такую же, как в Калифорнии, истерику и громко причитала, что Миё ушла вперед одна, оставив их всех позади. Их крики, а теперь рыдали и всхлипывали все четверо, рвали на части душу и были такими громкими, что побудили пожилых супругов-американцев обратиться к служителю с просьбой позвать полицию. Пока они поднимались наверх, Мариэ утешала их и успокаивала, и, добравшись до верхней площадки, они сразу увидели поджидавшую их Миё. Почувствовав дурноту, она просидела все это время на скамейке у входа. Увидев Мариэ, вскочила и кинулась к ней.
Обезумевший, дикий взгляд Мариэ гораздо больше, чем испуг подружек, заставил Миё разрыдаться и броситься на шею старшей подруге. В тот день, когда она пришла ко мне, Миё сказала, что даже и не попыталась объяснить Мариэ, о чем думала, сидя там на скамейке, в ожидании; ей казалось, что, постояв так, обнявшись и плача — потому что и Мариэ плакала тоже, — они теперь навеки связаны душевно. Но она ошибалась. Стоило слезам высохнуть, на лице Мариэ снова появилась улыбка Бетти Буп: так, словно ничего и не случилось. А потом, судя по всему, она была так занята в связи с их предстоявшим отлетом, что вообще не имела времени подумать о Миё…
Думаю, что Миё объясняла причины отъезда Мариэ в Мексику, преломляя их в зеркале собственных ощущений. Она буквально с самого начала привязалась к Мариэ, в Калифорнии тянулась к ней все охотнее и жила с ощущением, что их соединяют особые крепкие узы. И потом, когда Мариэ столько всего для них сделала — организовала и осуществила путешествие через всю страну, — Миё нисколько не сомневалась, что, посмотрев с канадской стороны на Ниагару (то есть достигнув цели паломничества, запланированного Маленьким Папой), она объявит, что возвращается с ними в Японию, берет на себя руководство Кругом и становится их Маленькой Мамой. Но Мариэ бросила их. И Миё чувствовала себя глубоко уязвленной. И все же, сопоставляя ее объяснения с тем, что узнал позже — из писем, которые прислала мне из Мексики сама Мариэ, и от Серхио Мацуно (тоже весьма субъективно окрашивающего все происшедшее), — я чувствую, что этот эпизод дает возможность глубже понять Мариэ.
«Она бывала такой бессердечной, что иногда это обескураживало, — сказала Миё. — И, думая об этих несчастных детях, выбравших для себя такую смерть… Это чудовищно, и мне не хочется так говорить, но в ее материнстве я чувствовала жестокость и… может быть, это отчасти и послужило причиной того, что случилось?
В самолете, когда мы летели домой, я читала журнал, и там рассказывалось о барменше, которая сбежала, бросив детей одних в квартире. Их было трое — старшему пять лет, — и они как-то продержались десять дней, но к тому времени, когда их обнаружила уборщица, один из малышей уже умер от голода. Полиции удалось напасть на след матери, и она заявила, что ничего не могла с собой сделать. Мысль о том, что она снова будет близка с мужчиной, заставила забыть все и кинуться вслед за ним. Может, поэтому и Мариэ уехала с тем мексиканцем из коммуны — польстилась на предложение секса? Ему было за пятьдесят, и он казался мне каким-то жирным… а ведь сама проводила с нами беседу про то, как справиться с сексуальным желанием…»
