— Вон ты как все обдумала, — покачал он головой, сверля Евгению Сергеевну глазами. — Или учитель присоветовал?..
— Нам ведь с вами все равно не сработаться. — Она старалась говорить спокойно. Решила, что выяснять отношения бессмысленно и вообще лучше сделать вид, будто ничего не случилось. О том же, что произошло накануне, напоминать и вовсе ни к чему. Не сработались — и все тут. И мирно разошлись.
— Обвела, выходит… Вокруг пальца обвела, — ухмыльнулся он и покачал головой. — И далеко ли ежели не секрет, навострилась? Где тебя ждут-поджидают?..
— Это мое дело, Яков Филиппович.
— Может, и твое, а может, и не только твое, а наше общее.
— Что вы имеете в виду? — насторожилась Евгения Сергеевна, зная, что председатель зря слова не молвит.
— Так, к слову пришлось… Спешить не надо, Сергеевна, — Он усмехнулся злорадно, и от этой его усмешки кожа у Евгении Сергеевны покрылась мурашками. Страшно ей стало, — Умные люди толкуют, что поспешишь — народ насмешишь!.. — Он поднял палец, — А что его смешить, народ-то, когда он и так насквозь смешной весь. В делах твоих еще разобраться надо. Откуда мне знать, чего это ты бежать надумала?.. Может, пользовалась моей неграмотностью и доверием… Да и член колхоза ты, даже вот и член правления, шутка ли сказать! Отпустит ли тебя собрание…
— Не стыдно вам, Яков Филиппович?
— А чего мне стыдно? Вроде все застегнуто… — Он опустил глаза, посмотрел на штаны.
— Вы же прекрасно знаете, что ничем я не пользовалась…
— Я и говорю, что стыд не дым, глаза не выест. Однако пощипать сильно может. Правда ли, к примеру, что ты взяла со склада поросеночка на восемь кило, а документов не представила, как оно положено быть?..
— Вы же знаете, как было дело. А поросенка Татьяна сама и принесла.
— Прямо сама?
— Сын свидетель.
— Твой сын, конечно, важный свидетель. Да и что, если сама принесла?.. Ты велела — она принесла. Нарушила порядок? Нарушила, тоже ответит по всей строгости военного времени, чтоб другим неповадно было колхозное добро тащить! Оно получается, что ты тут вроде и не виноватая… — Он покачал головой и поскреб в затылке. — Худо для Таньки дело складывается, он как худо! Хищение получается колхозного имущества!.. — Яков Филиппович достал кисет и стал сворачивать цигарку.
— Я не отказываюсь, что взяла поросенка, — сказала Евгения Сергеевна. — Татьяна ни при чем. Д квитанцию я сейчас выпишу. Она у меня в столе с вашей подписью лежит, — И обругала себя мысленно, что не сделала этого сразу.
— Однако не лежит, — сказал Яков Филиппович, прикуривая, — Однако мы тоже не дураки.
— Вы ее взяли?!
— Бог с тобой. Ее и не было вовсе.
Евгения Сергеевна открыла ящик стола. Квитанции не было.
— Это подло, Яков Филиппович.
— А ты как думала?.. Я же говорю, что в твоих делах разобраться надо. Мало ли что у тебя в бумагах делается? Может, если поискать, и что другое найдется. Да и найдется, чтоб к прокурору за самовольство и самовластие. Ты говорила, что люди с голоду мрут, а сама поросятинку кушаешь, молочко опять же… На молочко-то, поди, и вовсе квитанций нет? Задарма, выходит, брала на ферме?..
— Но я же не знала ничего, вы же сами велели!
— Мое веление к делу не прицепишь, — сказал Яков Филиппович, попыхивая цигаркой. — Ты тут навыдумываешь всякого.
— Люди подтвердят.
— Эх-ха, Сергеевна! — Он рассмеялся, — Людям жить хочется, а что ты им?.. А хоть бы и осмелился кто, пустое это. Твое дело учет, а ты сама безучетно получала все. Я, к примеру, думал, что ты по-честному выписываешь. Откуда мне знать, что ты подсовываешь мне подписывать?.. Не-е, Сергеевна, куда ни кинь, всюду получается клин. Не будет тебе веры. И с тебя хватит, чтоб засадить туда, где и мужик твой ныне обретается. Или его к стенке, а?..
— Замолчите! — выкрикнула Евгения Сергеевна, не в силах больше сдерживать себя и чувствуя, что сейчас расплачется. А допустить этого нельзя. Нельзя этому человеку показать свою слабость. — Гадкий вы, гадкий! И как только земля такого носит!..
— Земля что, — проговорил Яков Филиппович посмеиваясь, — Земля, она одна на всех, потому и носит всех и в себя принимает. А ты бы помалкивала, чем словами разными кидаться. А то нехорошо получается. Очень даже нехорошо. Тебя, понимаешь, со всей душой встретили, люди потянулись к тебе, поверили, стало быть, а ты не оправдала… Вот я и говорю: что теперь делать-то будем?
— Что хотите, то и делайте. Я докажу.
— Навряд ли, Сергеевна, Назначим ревизию, пригласим для такого дела кого пограмотнее из района, вынесем на правление, а то на общее собрание можно, пусть народ решает, если прокурор по-своему прежде не решит.
— Надеетесь, что мне не поверят, а вам поверят?
— На то похоже.
— Ну да, у вас в районе все свои, а в деревне вас боятся.
— И это есть. Гляди, в общем, сама. По крайности, рассчитаться с колхозом ты так и так должна. Хоть и законно получала прокорм себе и сыну. Авансом давали.
— Но у меня же есть трудодни, — сказала Евгения Сергеевна, чуть успокаиваясь. Ей показалось, что председатель отступает.
— Не смеши, Сергеевна. Что твои трудодни! Тощий нынче трудодень, название одно. А ты много чего получила от колхоза, за три года тебе своими трудоднями не покрыть.
Это был неожиданный удар. Евгения Сергеевна думала, что Яков Филиппович будет обвинять ее только в злоупотреблениях, и втайне надеялась все же, что ревизия разберется, что поверят ей — не все же такие кровожадные, — хотя и понимала, что сила на стороне председателя, да и возможности у него неограниченные. А тут!.. Никто не поверит в деревне, что она лишнее брала для себя и без разрешения — жила у всех на виду, а люди уважают ее, — однако продукты-то действительно получала, и хотя никто не предупреждал ее, что все выдается авансом, в счет будущих трудодней, рассчитываться конечно же придется. И Яков Филиппович прав: за все, что она получила, и за три года не рассчитаться.
— Что же мне делать? — тихо спросила она. — Пожалейте сына.
— Ишь как заговорила! Правда, она штука такая. С двух сторон острая. Но я-то могу пожалеть. Хоть сына хоть и тебя. Сын-то у тебя умный малец, не чета моим уродам. — Он даже рукой махнул. — А народ что скажет, за который ты у нас прямо генералом?!. Покажется ли этому самому народу моя жалость?.. — Он будто бы ждал ответа, отвалясь на спинку стула, и Евгения Сергеевна понимала, что он просто смеется над нею, издевается, показывает свою неограниченную, почти звериную власть. А ей нечего было ответить, нечего возразить по существу, — На свиноферму пойдешь? Там трудодней поболе заработаешь. Глядишь, тогда и отдашь колхозу должок. — Тут он усмехнулся и добавил презрительно: — Где тебе, костьми жидковата. Белая, небось, косточка, городская. Мужик супонью не жаловал?.. То — то и оно. Смотри и думай. — Яков Филиппович докурил цигарку, поднялся и, сказав, что будет на конюшне, если кто спросит, ушел.
Евгения Сергеевна лихорадочно думала, как выйти из этого положения, в котором оказалась не только по злому умыслу председателя, но и по собственной вине. Однако ничего утешительного придумать не могла. Сеть была поставлена частая и прочная.
Нет, работы она не боялась, пусть и на свиноферме. Если бы это был выход!.. Но в том-то и дело, что не даст Яков Филиппович покою и там. Она ему нужна здесь, в конторе, в качестве своего, прирученного человека. Либо не нужна совсем. Тогда почему же он не отпускает ее?..
Так ничего и не решив, Евгения Сергеевна пошла обедать домой. А по дороге она встретила Варвару Степановну. Не останавливаясь, только чуть замедлив шаг, она быстро проговорила:
— Какое добро есть, отдай ему, тогда отпустит с миром. — И пошла своей дорогой, еще и лицо отвернула в сторону, как будто и знать не знает Евгению Сергеевну. Пусть, дескать, видят все, что она и разговаривать со счетоводихой не желает.
Были сомнения у Евгении Сергеевны, большие были сомнения. И все-таки, набравшись смелости и поборов чувство брезгливости, вечером она пошла к председателю домой. Яков Филиппович сидел у стола, ужинал. Варвара Степановна стояла рядом.
— О, гостья какая к нам пожаловала, — отложив ложку, сказал председатель. — Садись к столу, раз поспела к ужину.
— Спасибо, я к вам по делу.
— А дела завтра в конторе решать будем.
— У меня срочное дело, вы уж извините, что побеспокоила.
— Срочное, говоришь?.. Ну, если так… Рассказывай.
— Я бы хотела поговорить с вами наедине.
— Никак тайна военная? — Яков Филиппович усмехнулся. — Пошли в сени.
Они вышли, и он плотно прикрыл за собой дверь.
— Выкладывай, что у тебя за тайное дело. — В сенях было темно, и Евгения Сергеевна подумала, что это хорошо, не так стыдно.
— Отпустите нас! — сказала она. — Я рассчитаюсь, только отпустите!..
