— Скидывайтесь, — шамкая беззубым ртом, пригласила она. — У меня жарко натоплено, сопреете, а после смерзнете на холоду.
Евгения Сергеевна разделась сама, размотала с головы Андрея шерстяной платок. Старуха тем временем вытащила из печи чугунок со щами, принесла из сеней кринку с молоком.
— Вы не беспокойтесь, мы сыты, да и ненадолго, — стыдливо отказывалась от угощения Евгения Сергеевна.
— Горяченьких щец завсегда похлебать нехудо, а покуда Степан добудится Федота, ого как много время пройдет.
— Он что, пьян?
— А уж никак с неделю, поди.
Едва сели к столу, как отворилась дверь и в избу вошел мужчина в шинели. Один рукав, пустой, был засунут в карман.
— Здорова бывай, Мироновна, — стаскивая с головы шапку, сказал он. — У тебя гости, гляжу. Здрасте.
— Здравствуйте, — ответила Евгения Сергеевна.
— Проезжие, — пояснила старуха. — Кум Степан из Серова на станцию везет, а у коня подкова отскочила. Поехал к Федоту. Присаживайся тоже, похлебай щец моих.
— Сей час дома хлебал, — сказал мужчина. Он присел на лавку, ловко одной рукой свернул цигарку, так же ловко, зажав коленями кремень и трут, высек огонь и закурил. — А в Серове-то что делали? — поинтересовался он, внимательно приглядываясь к Евгении Сергеевне.
— Жили там. — Она почему-то подумала, что это какой-то уполномоченный пришел проверить их.
— Постой-ка, постой-ка! Не ты ли у Якова Филиппыча счетоводом работаешь?
— Работала, — сказала Евгения Сергеевна.
— Вот оно, значит, что, дела-то какие!.. Куда ж теперь?
— Еще не решила. Куда-нибудь.
— А не по-людски, нет, поступил Яков Филиппыч. Не по-нашему. И что ты с ним сделаешь!.. Никогда наперед не угадаешь, чего он выкинет. В Свердловск, небось, решила податься?
— Может, и в Свердловск.
— Да-а, была бы шея, а хомут, говорят, найдется. Голодно только в городах нынче. И у нас не мед с сахаром, а жить можно.
— Конечно, в деревне сейчас полегче, — согласилась Евгения Сергеевна.
— Оно так, — вздохнул мужчина. — А ты оставайся у нас в колхозе, слышь, а?.. Чего тебе Свердловск?.. Мне во как счетовод нужен! Кущ райских не обещаю, колхоз наш победнее «Большевика», однако живем. Будешь у меня помощником. Я здешний председатель. В колхоз примем, как положено быть…
— Спасибо за приглашение, — улыбнулась Евгения Сергеевна, — но нам лучше уехать подальше. Вы же сами знаете, что у Якова Филипповича в районе сильная поддержка.
— Рука у него длинная, это верно, но мы в обиду не дадим.
— От него всего можно ожидать. Да и мне не будет покою.
— Жаль, — проговорил председатель, — Но и тебя понять надо. Большую силу взял Яков Филиппыч, нету на него сладу. Ему что исполком, что райком, все едино. А я-то, грешным делом, понадеялся, что уговорю. Дай, думаю, попробую, чем черт не шутит!.. Наслышаны о тебе, такое дело…
— Спасибо, — повторила Евгения Сергеевна.
— Что уж там! — Председатель махнул рукой. — Езжайте, пойду скажу Степану Петровичу.
После, когда ехали дальше, дед Степан все бормотал:
— И поди-ка ты, откудова прознал, что тебя отвожу?.. Встрел у кузни, пристал, словно бы банный лист, помоги, мол, уговорить, чтоб осталась…
Евгения Сергеевна улыбалась, слушая деда Степана. Еще когда председатель только предложил ей остаться, она поняла, что дед Степан и подстроил же все и что никакая подкова не отваливалась.
— Звал?
— Звал, — кивнула Евгения Сергеевна.
— Чего ж не осталась? Захар-то Львович мужик настоящий.
— Не стоит нам оставаться здесь.
— Может, оно и так, — согласился дед Степан.
КОЙВА — небольшой таежный городок, получивший статус города, незадолго до войны, Прежде это был обыкновенный поселок. Кроме постоянных, то есть местных, жителей, которых насчитывалось около десяти тысяч, в Койве было много временных: ссыльные поселенцы, работники, охрана лагерей, окружавших город этаким венком из высоких заборов и сторожевых вышек.
Койва — тупик, здесь кончается железная дорога. Дальше на все стороны света сплошная тайга. Разве что приткнулась где-нибудь на берегу таежной речки глухая деревушка или спрятался в непролазной глухомани заброшенный, всеми забытый скит. Гиблое, в общем, почти запретное место, и здесь каждый новый человек оказывался на виду. В Койве не было эвакуированных, а если и были — единицы (как, впрочем, и в Радлове), они не добирались сюда, в эту таежную глухомань, оседая в Свердловске и поближе к нему. А может, их не пускали. Хозяином города, в сущности, был УЛАГ — управление лагерей.
Мороз держался за сорок. Над деревянными домами — осанистыми, крепкими, срубленными из кедрача на века, из которых и состоял город, — поднимались в туманное от мороза небо дымки. Ветра не было, и дымки долго не растворялись в застывшем воздухе, отчего небо над Койвой казалось аккуратно разлинованным.
Станция была побольше радловской, то есть это была уже настоящая станция: водокачка, пакгаузы, деревянная платформа, вдоль которой тянулся невысокий забор, и калитка с надписью: «Выход в город».
В зале ожидания вдоль стен стояли скамьи-диваны, на спинках которых вырезаны буквы «НКПС», в углу на табурете бачок с прикрепленной цепочкой кружкой. Здесь было тепло и даже как-то уютно. Пахло свежевымытыми полами, а в окне билась, громко жужжа, ожившая муха.
И ни одного человека.
Евгения Сергеевна решила пойти в город на разведку, как она сказала себе. Андрея оставила на вокзале, предупредив, чтобы он никуда не уходил. Она надеялась скоро вернуться. Чемодан и большую корзину, вывезенную из Ленинграда, она связала вместе, а поменьше, ту, что дала Варвара Степановна, велела держать Андрею в руках.
Очень тихо в зале ожидания. Так тихо, что страшно делается. И муха успокоилась, затихла. Устала, наверное, бессмысленно биться. А может, подумал Андрей, сломала крылья. Он подошел к окну, протянул руку, и муха снова ожила, однако ей никак не удавалось оторваться от стекла, она словно прилипла к нему. Андрей пальцем сбросил ее на пол, она упала кверху лапками и затихла.
Над дверью висят большие часы. Они ходят неслышно, но если закрыть глаза и затаить дыхание, часы начинают стучать громко и стук их отдается в голове, как будто включаются какие-то молоточки и стучат уже сами по себе, немножко отставая от часов. От круглой гофрированной печки, точно такой же, какая была на проспекте Газа, растекается приятное, сонное тепло.
Андрей достал из корзины шаньгу, съел и запил водой из бачка. Незаметно он задремал. Очнулся оттого, что ноги обдало холодом. В зал ожидания вошел мужчина в красной фуражке.
— Ты кого ждешь, — спросил он вполне дружелюбно, — или собрался ехать?
— Мы приехали с мамой.
— Издалека?
— Вообще-то сперва из Ленинграда, а сейчас из Серова.
— Эвакуированные?
— Да. А.
— Ладно, раз так. После разберемся. А сейчас пойдем-ка со мной, — сказал мужчина.
— Мама не велела мне никуда отсюда уходить-воспротивился Андрей.
— Да ты не бойся, паря. Я дежурный. Побудешь пока у меня в дежурке, а то здесь шпана шныряет.
— А как мама узнает, что я у вас?
— Узнает, — улыбнулся дежурный. — Пошли, пошли. — Он взял чемодан и большую корзину.
Они обогнули здание вокзала и вошли в просторную светлую комнату. Здесь, как показалось Андрею, было еще теплее. В печке весело трещали сухие дрова.
— Раздевайся, а то сопреешь, — сказал дежурный.
На столе стояло несколько телефонов. Один из них зазвонил, дежурный снял трубку, и Андрей удивленно подумал, как это он угадал, какой именно телефон звонил. Дежурный поговорил и положил трубку на место.
— Располагайся, паря, на диване. — Диван был точно такой же, какие стояли в зале ожидания.
— Это что за буквы? — спросил Андрей.
— Народный комиссариат путей сообщения, — пояснил дежурный с гордостью, — Сокращенно и получается НКПС. Можешь вздремнуть, пока мать вернется. Тебя как зовут-то?
— Андрей.
— А меня Алексей Григорьевич. Мать в город пошла?
— Да, квартиру искать.
— Понятно. Ну ложись, отдохни.
— Не хочется спать, — слукавил Андрей. — Я так посижу.
— Ну посиди. А я делами займусь. — Он раскрыл амбарную книгу и стал что-то записывать в нее.
Андрей сидел тихо, с любопытством оглядывая помещение. Трещали дрова, мерно жужжал, но не так, как муха, какой-то аппарат в углу, на котором вспыхивали огоньки; дежурный, склонившись над столом, все писал и писал. Незаметно Андрей задремал и свалился боком на скамью. А когда он проснулся, мать сидела у стола, и они с дежурным пили чай.
— Где ты так долго была? — Андрей сел и протер глаза.
— Потом расскажу. Спи, поздно уже. Ты есть хочешь?
Есть он хотел, однако еще больше хотел все-таки спать. Он и не проснулся бы, если бы не затекла рука. Мужественно отказавшись от еды, он снова лег, свернувшись калачиком.
