В разгар семейного банковского строительства в Москву приехал отец Лизы.
Она любила отца, хотя не была приучена, Дa и не умела выражать эту любовь, как другие дети, потому что с раннего детства твердо знала: «Папа очень занят».
Всегда.
Вне зависимости от того, что происходило дома — мамин день рождения, первый звонок, выпускной бал у Лизы или даже смерть бабушки в Ленинграде.
Еще отцу не следовало задавать лишних вопросов.
Впрочем, когда позволяло время, он подолгу говорил с дочерью о разном, не дожидаясь вопросов. За это Лиза была отцу благодарна. И прощала вечную занятость, замкнутость и даже то обстоятельство, что, встречаясь и расставаясь, они почти никогда не целовали друг друга.
Ни о чем не спросила она и теперь.
Отец неожиданно заговорил сам:
— Ну что, готова выступить в роли мадам Ротшильд?
— Почему — Ротшильд?
— Не знаю. Первый известный банкир, который пришел на ум — вот почему, наверное.
— Ну, я, собственно, уже лет пять как готовлюсь…
— Господь с тобой, Лизавета! Лет пять ты готовилась совершенно к другой роли. Послушай, девочка, ты что же, до сих пор ничего не знаешь?
— Нет, что-то знаю, разумеется. Но я ведь писала маме — Леня ушел из банка, пытается создать какое-то коммерческое подобие.
— Пытается?! Да… Ну, может, это правильно — зачем раньше времени лишние свидетели? Еще непонятно, как дело обернется. Не знаю, дочка, впервые за много лет — действительно не знаю. Может, так и надо? Как они. Может, действительно на пороге больших перемен стоим? Но… Как-то уж очень непривычно все это. Из государственного кармана — в какое-то — как это ты сказала? — подобие. Действительно подобие, пока ни то ни се. И главное — непонятно, что дальше? А деньги-то гигантские…
— Ты о чем, папа?
— Я-то? Да так, о своем, о делах, о проблемах… Ты не слушай. И не волнуйся. Муж у тебя, судя по всему, парень с головой. Авось удержит… и плечах.
Все прошло благополучно — и голова Леонида Лемеха, возможно, чудом, удержалась на месте.
Сам же Лемех причислен был к славной когорте яйцеголовых — впрочем, этих молодых в большинстве людей более пристало называть золотоголовыми.
В России их, однако, отчего-то окрестили олигархами. Возможно, впрочем, не без некоторых оснований молодая капиталистическая поросль активно вторгалась в политику. Ничего другого, однако, ей просто не оставалось — ибо Россия была, как и много лет назад, страной сугубо бюрократической. Следовательно, половину чиновников следовало купить, половиной — завладеть на официальных основаниях, заняв подобающее место во властных структурах.
Технология с тех пор, разумеется, многократно совершенствовалась, шлифовалась, подстраивалась под ту или иную личность, но определение «олигарх» прилипло к крупным предпринимателям намертво.
К новым, возможно, уже неоправданно.
Однако ж первые — числом девять или десять, — пожалуй, действительно были олигархами. И прекрасно осознавали это.
Банк, созданный Лемехом, рос, сродни сказочному дитяти, не по дням, а по часам.
Параллельно, но как-то тихо зачах небольшой совзагранбанчок, возглавляемый некогда Лемехом-страшим, который благополучно ушел на пенсию. Но благородный старик не покинул чужбину — остался, дабы помочь сыну наладить международные связи.
Очень скоро «Лемех-банк» — он действительно так назывался, чего уж скромничать, если судьба расщедрилась небывало? — одним из первых русских банков открыл филиал за границей. Разумеется, все в той же респектабельной европейской стране.
Он разместился в том же здании, где когда-то скромно управлял отнюдь не скромными делами бывшего советского банка Лемех-старший. Проще говоря, старик остался в своем же кабинете и при своих делах, сменив только руководство и… форму собственности. Однако в грохоте демократических преобразований на этот пустяк просто не обратил внимания.
Жизнь Лемехов-младших в Москве тем временем менялась разительно. Вернее будет сказать, что она кардинально изменилась в одночасье и продолжала меняться очень быстро в том же направлении.
«Все выше, и выше, и выше», — пелось некогда в забытой советской песне, но в жизни Елизаветы Лемех все происходило именно таким образом.
Однажды, обсуждая с очередным дизайнером декор очередного дома или квартиры, она неожиданно вспомнила отцовскую шутку относительно баронессы Ротшильд и, поразмыслив, пришла к выводу, что к этой роли она оказалась готова.
Сказалась, наверное, долгая посольская жизнь. Обилие посторонних людей вокруг, а том числе и в доме, а вернее в домах. Разные машины, многочисленная охрана, повара, которым надо было непременно знать, что ты пожелаешь откушать завтра (Лиза никогда не знала), — все это было привычно с детства.
Разумеется, отличий было не счесть — начиная с того, что там ничего не воспринималось как данное навечно и уж тем более не принадлежало, не было своим.
Но как бы там ни было, Лиза вдруг оказалась в атмосфере, которая была ей совсем не чужда.
Полезным оказалось знание протокола во всех аспектах — от правильной рассадки гостей, сервировки стола до безупречно соответствующих случаю туалетов и умения поддержать любую беседу.
— Я не ошибся, — глубокомысленно заметил однажды Лемех, провожая последнего гостя, легкомысленно стряхнувшего пепел от сигары прямо на подол нового Елизаветиного платья из последней коллекции «haute couture».
— Ну куда вы, право слово, так рано? Верочка в Швейцарии. Ей было бы спокойнее знать, что вы засиделись у нас. — Лиза ласково коснулась рукой атласного лацкана, усыпанного пеплом.
— А я и засиделся у вас, Лизонька. До рассвета засиделся, напился, как свинья, и спать повалился, еле выпроводили утром. Прелесть моя, умница, ты ведь не забудешь, что все так и было?
— Ну что с вами делать, Казанова вы этакий? Не забуду. Шлепайте по своим мамзелям.
Привстав на цыпочки, она едва коснулась щекой его оплывшей щеки и, энергично развернув массивное тело, легонько толкнула его к выходу.
— Лемех, ты счастливчик! — крикнул гость, обращаясь уже к собственной охране, ловко подхватившей хозяина на ступеньках.
Дверь наконец закрылась, и лишь тогда Лиза занялась своим платьем. На роскошном подоле зияла внушительная дыра с обугленными черными краями.
— Пьяная скотина!
Она произнесла это вяло, не зло и даже без раздражения.
Именно тогда Лемех задумчиво сказал:
— Я не ошибся.
— В чем, собственно? В там; что привел это животное в дом?
— При чем здесь животное? Баранов нужно стричь.
Вот и привел. А не ошибся, когда женился на тебе.
— Вот это новость! Что это, поздняя страсть? Или ранняя мудрость?
— Ни то ни другое — констатация факта. Они, — он имел в виду ту самую десятку олигархов, в которую входил, — сейчас в очень щекотливом положении. Ну не все, конечно. Первые жены — сама видишь, что такое. Клуши, без слез не взглянешь. А жениться на двадцатилетней говядине с копытами — это тоже, знаешь… рискованная операция и весьма.
— Говядине?
— Ну, иногда их так называют, этих, с ногами, но без мозгов. А что — говядина, по-моему, очень точно.
— И что же?
— Ничего. Я умный — я тебя выбрал, когда ничем этим даже не пахло. Посему можешь быть спокойна.
Развод тебе не грозит. Ну трахну на стороне какую говядину, тебя это, по-моему, не слишком волнует. А так — в горе и радости, в болезни и в чем-то там еще…
Слушай, а давай венчаться? Красиво и… вообще, чтобы уж наверняка.
— Ты в себе сомневаешься — или во мне?
— В себе, конечно, ты ж у нас правильная девочка…
А, девочка? Слушай, да сними ты эти лохмотья… Дыра ужасная, просто неприлично. Помочь?
— Ну помоги…
В конце концов, он был муж. К тому же тридцатишестилетнее тело не всегда внимало гласу рассудка, иногда ему просто хотелось плотских радостей. И с этим тоже приходилось считаться.
Поднимаясь следом за мужем по широкой мраморной лестнице в спальню, Лиза с неожиданной тоской подумала: «Господи, неужели и вправду теперь навсегда — и в горе, и в радости?..»
Москва, 4 ноября 2002г., понедельник, 00.05
Мысль показалась Непомнящему настолько естественной, что он почти готов был признать ее единственной, всерьез заслуживающей внимания. То есть не то чтобы Игорь Всеволодович был настолько обескуражен и потрясен открывшимся вдруг простым и абсолютно логичным на первый взгляд объяснением происшедшего, что и сам готов был принять идею.
Однако ж все прочие, включая улыбчивых сыщиков с Петровки, наверняка возьмут за основу именно ее.
Прежде всего.
Возможно, потом…
Хотя скорее всего никакого «потом» не будет.
Зачем, собственно, ломиться сквозь бурелом в поисках тропинки, по которой, возможно, ускользнуло нечто загадочное, невнятное и, главное, нигде, никаким образом себя не обозначившее? Если вот она — простая, ясная, как Божий день, безупречная с точки зрения формальной логики версия, удобным асфальтовым шоссе стелется под ногами. И ладно бы только она — рядом, практически параллельно, тянется другая. Правда, в другом направлении, а вернее из другой отправной точки. Но фигурант — бывают ведь в жизни совпадения! — в обоих случаях один.
