Он увидел все сразу.
Каминный зал внизу, с пылающим очагом, тяжелые кресла, укутанные звериными шкурами, сундуки…
«Из Углича, — внезапно всплыло в памяти, — опальной царицы Марии Нагой…»
Странные, неуместные мысли всплывали в сознании. Безумные даже, если учесть, что внизу, подле одного из царицыных сундуков, широко раскинув руки, уткнувшись лицом в огромную медвежью шкуру, небрежно брошенную у стены, лежал невысокий, сухопарый мужчина.
Среди глупых мыслей, метавшихся в голове Игоря Всеволодовича, появились еще две — чрезвычайно ясные, исполненные веской уверенностью.
Первая: человек внизу — не кто иной, как хозяин дома, Андрей Морозов.
Вторая: он мертв. Более того — убит.
Затылок Морозова был рассечен страшным ударом.
Зияющая рана была отчетливо видна даже оттуда, где соляным столбом застыл Непомнящий, — сверху, от самой двери.
Большая лужа крови — бурая на буром меху, напротив, не бросалась в глаза.
Но как бы то ни было, Андрей Викторович был убит, а вернее — зарублен в собственном доме, что… было невозможно в принципе.
Несколько минут назад он лично распорядился впустить Игоря Всеволодовича.
Спасительной соломинкой вспыхнуло в сознании не он!
Не он убит — или, напротив, не он говорил с охраной.
Непомнящий сгоряча, не рассуждая, сбросив оцепенение, рванул вниз. Потрясенный, не чувствуя ничего: страха, ужаса, боязни оставить следы, наконец, легко подхватил тело за плечи, перевернул навзничь.
И отпрянул.
Тонкое, ухоженное, загорелое лицо, искаженное гримасой бешенства — именно бешенства, — это особо поразило Непомнящего.
Соломинка беззвучно шла ко дну — сомнений не оставалось: убит был именно Андрей Морозов, если только у него не было брата-близнеца.
Что вряд ли.
Вторая мысль напомнила о себе. В сознании вспыхнула и ритмично замигала тревожная лампочка.
С охраной говорил кто-то другой.
Однако времени у него было ровно столько, столько у Игоря Всеволодовича с того момента, как он отъехал от шлагбаума — то есть несколько минут.
На то, чтобы убить.
А скрыться — на это времени уже не оставалось.
Непомнящий замер у трупа, обратившись в слух.
Прошла секунда, другая — ничего. Он слышал только негромкую песнь пламени и треск дров. Быть может, они сослужат сейчас дурную службу, заглушив иные звуки.
Не меняя позы, Игорь Всеволодович огляделся по сторонам. Прежде всего дабы убедиться, что убийца не притаился за спиной, готовясь нанести очередной удар, или по меньшей мере пытаясь разглядеть нечто, что могло как-то предупредить, предостеречь, навести на некий след или следы.
Секундой позже он подумал о том, что совсем нелишним было бы вооружиться.
К тому же оружие…
Взгляд Игоря Всеволодовича немедленно переместился на стену, оружейным убранством которой он любовался меньше суток назад.
Он сразу понял — нет древнего меча, того самого, что, по словам покойного хозяина, принадлежал Евпатию Коловрату.
Только его, все прочее — даже рублевская икона в углу — было на месте.
— Значит, меч… И… мечом. — Игорь Всеволодович понял это как-то сразу и уверовал наверняка.
Морозова убили именно этим, исчезнувшим ныне мечом.
Однако следовало наконец что-то делать.
Игорь Всеволодович собрался было вызвать охрану, огляделся в поисках рации — он хорошо запомнил, как, провожая его нынешним утром, хозяин дома коротко бросил в небольшое переговорное устройство. «Гость выезжает».
«Принято», — донеслось из крохотного репродуктора.
Сейчас Игорь Всеволодович пытался найти именно эту рацию.
Он задумался, воскрешая в памяти мельчайшие детали короткого утреннего эпизода, пытаясь вспомнить, каким образом рация появилась в руках Морозова.
И вспомнил.
Она была пристегнута на ремне брюк, наподобие пейджера.
Игорь Всеволодович внимательно взглянул на покойного — рации на ремне не было.
Потрясение миновало — дотронуться до трупа оказалось не так просто, как первый раз. Преодолевая страх и некоторое отвращение к смерти и к мертвому телу, присущее большинству людей, Игорь Всеволодович проверил ремень сзади, на спине и даже обшарил карманы брюк.
Тщетно.
Оставалось одно — добраться до поста на машине.
Поднявшись на ноги, Игорь Всеволодович неожиданно заметил небольшой предмет, зажатый в руке Морозова.
Он еще раз, стиснув зубы, преодолел себя, разжимая прохладные пальцы покойника.
В принципе, усилие оказалось ненапрасным — в руке Морозова была именно та рация.
Однако вывод, который сам собой напрашивался из этого обстоятельства, неожиданно поверг Непомнящего в шок.
Рация в руках Морозова напрочь опровергала версию о том, что с охраной говорил кто-то иной.
Следовательно, за три минуты до появления в доме Непомнящего он был жив, здоров и ничего не опасался, иначе, надо полагать, разговор с охраной был бы иным.
Но из этого с большой долей вероятности следовало, что убить его мог только один человек.
Игорь Всеволодович Непомнящий.
К тому же все основания для этого у него были.
Андрей Викторович Морозов предпринимал активные усилия, дабы взять под контроль всю торговлю антиквариатом в России.
Иными словами — отнять у Игоря Всеволодовича Непомнящего его дело.
На самом деле все было не так уж плохо — и сначала, и потом.
Вот если бы между ними не затесался короткий отрезок времени и жизни!
Сначала — когда она жила себе припеваючи, не лучась счастьем, но и не зная бед, в ожидании отъезда куда-нибудь. Все равно куда. В любом случае будет лучше. И уж по крайней мере интереснее.
С Лемехом они вели размеренный образ здоровой светской жизни.
Иными словами, в выходные играли в теннис, зимой катались на лыжах в Бакуриани или Терсколе, летом грелись на Золотых песках, иногда проведывали родителей в их респектабельной европейской стране.
Само собой, посещали модные премьеры и вернисажи.
Иногда позволяли расслабиться с приятелями — все теми же, что окружали ее и его в юности, — загудеть на чьей-нибудь даче дня на два. А на третий — с утра — отправиться всей помятой компанией пить пиво на Арбат, в неизменные «Жигули».
Потом начались перемены, столь стремительные и радикальные, что Лиза, несмотря на то что была дамой умной, в большей даже степени, чем могла себе позволить красивая женщина, не всегда понимала природу происходящего. И уж тем более могла распознать причинно-следственные связи некоторых загадочных событий.
Год тогда стоял 1988-й — тотальная капитализация страны не обозначилась даже призраком, вьющимся над Россией, первые предприниматели-одиночки звались кооператорами, но чаще — по старинке — спекулянтами.
Словом, странная метаморфоза, случившаяся тогда со свекром, Елизавету несколько озадачила.
Во-первых, Лемех-старший зачастил в Москву.
Во-вторых, — и это было много важнее — человек менялся буквально на глазах.
Довольно крупный — если судить по должности — совслужащий, неплохо образованный, облаченный в приличный европейский костюм и вполне пристойные ботинки, он все равно казался Лизе провинциальным командированным. Инженером или бухгалтером небольшого завода где-нибудь в Урюпинске, робеющим в Москве уже от одного сознания того, что это столица. Особенно когда надевал шляпу.
К концу 1988 года командированный канул безвозвратно.
Растворился.
Возможно, как Мэри Поплине, его унесли ветры перемен, но вероятнее всего, эти самые свежие ветры принесли нового Лемеха — спокойного, немногословного, уверенного в себе человека. К тому же не совсем обычного, ибо ему — это было видно невооруженным глазом, хотя свекор ни разу не обмолвился о грядущих переменах — известно нечто, сокрытое от большинства.
Однако несомненно важное.
Возможно, чрезвычайно важное.
Из числа тех событий, о которых дикторы программы «Время» сообщают стране, как правило, с каменными лицами.
В 1990-м Леня Лемех, всю сознательную жизнь существовавший исключительно по законам системы совершил поступок, сравнимый разве что с добровольным выходом из рядов КПСС. Он уволился из Внешэкономбанка. С двумя другими, синхронно, как полагали, сошедшими с ума коллегами принялся за создание частного коммерческого банка. Одного из первых в СССР.
Лиза наблюдала за мужем с отстраненным вниманием, не беспокоилась и уж тем более не паниковала, хорошо понимая, что семейство Лемехов психическим заболеваниям не может быть подвержено по определению. Не та была генетическая организация, иная, проще говоря, порода.
Вопросов, впрочем, не задавала.
А муж не горел желанием посвящать ее в подробности происходящего, ограничивался общими малопонятными репликами.
Слава Богу, ее это не задевало нисколько, как и все, что было связано с ним.
