— Это точно, — говорю я.
Все снова как обычно. Нет, даже еще лучше. Я начинаю понимать эту закономерность. После каждой нашей глупой ссоры мы становимся немного ближе друг к другу.
Словно сверкающие слова-молнии и взрыв чувств растапливает часть ледяной стены, разделяющей нас.
Мне никогда еще не было так хорошо, как в эти дни на Фьюке. Я думаю об Отшельнике, Йоне Бауэре и о Мари-Лу. Но чаще всего я вообще ни о чем не думаю. Просто брожу по окрестностям босиком в своих обрезанных джинсах, собираю хворост, делаю наброски, мечтаю, что неплохо бы сделать флаг с черной чайкой и водрузить его на самой высокой точке острова. Чтобы показать всем, что он наш.
Все то, что иногда говорят о том, как чудесно жить на необитаемом острове, — чистая правда. Я говорю об этом Мари-Лу, но она со мной не согласна:
— Нет уже необитаемых островов, Адам. Это просто Фьюк, до нас тут побывало полно всякого народа. Здесь нет никаких тайн. Нет неизведанных континентов, непережитых приключений.
— Жизнь — это приключение, — возражаю я. — Каждый день — это приключение. Сегодняшний день — это приключение. Завтра начнется новое. Наша жизнь — это неизведанный континент. Каждый человек — это захватывающая история, которая не заканчивается.
Я не понимаю, откуда берутся такие слова. Мне всегда было довольно трудно излагать свои мысли. Вероятно, жизнь на острове пробудила во мне философа.
Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Но я знаю, что однажды это должно произойти. Сколько мы уже здесь? Если судить по нашему загару, то мы выглядим так, словно жили здесь всегда. Мы с Мари-Лу приобрели темно-коричневый цвет кожи. Мы стали похожи на туземцев. Эдаких исконных жителей.
Когда мы пытаемся сосчитать дни, утра и вечера, проведенные нами на острове, все словно сливается. Мы вспоминаем, что мы делали и в какие дни. Я пытаюсь вспомнить, что мы ели. Но ничего не помогает. Время потеряло свое значение. Слова «понедельник», «воскресенье» или «четверг» больше не имеют никакого содержания. Интересно, чувствовал ли Отшельник то же, что и я?
* * *
— Посмотри, у «последнего шанса» остались цветки только на верхушке, — говорит Мари-Лу.
Я смотрю и вижу, что она права. Пламенеет только самый верхний ярус соцветий. Как они выглядели, когда мы только приехали? Кажется, оставались два или три верхних яруса. Хотя, возможно, из-за жары цветение проходит быстрее, чем обычно.
— Как ты думаешь, сколько у нас еще времени?
— Скоро пора будет возвращаться домой, — говорю я.
— Я не хочу, — говорит Мари-Лу.
Мы стоим на тропинке, ведущей к маяку. Я крепко держу Мари-Лу за талию.
— Продолжим? — спрашиваю я. — Ты уже ходишь гораздо лучше. Кажется, упражнения начинают действовать.
— Это тебе просто кажется, — говорит Мари-Лу.
— Нет, это совсем другое. Ты ходишь лучше.
Я в этом уверен. Горячая от солнца кожа Мари-Лу приклеилась к моей коже.
— Ты больше не хватаешься так крепко. Ты гораздо расслабленнее.
— Скорее всего, я просто привыкла к тебе.
— Тренировки начинают давать результат, — говорю я.
— Может, и так, — говорит Мари-Лу. — А может, и нет. Бывает по-разному. Иногда тело слушается. А в другой раз — нет. У меня бывают хорошие и плохие дни. Сегодня хороший день.
— Но если ты продолжишь тренироваться, ты сможешь преодолеть это. Так делают все, кто тренируется, понимаешь? А затем придет прогресс.
— Только не у тех, у кого поврежден позвоночник. Место, где находится травма, определяет подвижность. Этого никогда не изменить. У тебя есть год. Первый год. И затем все понятно. Будешь ты ходить или нет. Разве мы не разговаривали на эту тему?
— Но ведь в твоем случае все не так определенно? У тебя же есть шанс, — говорю я. — Ведь твоя травма частичная, или как ты там говорила?
Мари-Лу кивает:
— Неполная. Да, в чем-то мне повезло. Наполовину повезло. Но это мало что меняет. Я могу ходить, ты сам видишь. Протащить себя несколько метров. Но на это уходит много времени и усилий. И так будет всегда. С коляской гораздо проще.
— Я не понимаю, почему ты не хочешь тренироваться чаще? Я ясно вижу, что время, проведенное здесь, на острове, сотворило чудо.
Мари-Лу смотрит на меня и качает головой:
— Адам, ты можешь ходить на руках?
— Всего лишь несколько метров. А что?
— Если ты будешь очень много тренироваться, ты сможешь пройти больше?
— Конечно.
— Так почему же ты этого не делаешь?
— А зачем мне это надо?
— Чтобы уметь ходить на руках.
— Но это не очень практично.
— Для меня не очень практично использовать ноги. Коляска практичнее.
Я ничего не говорю. Я замечаю, как она зациклена на том, что сказал ее врач. Ей это нравится. Играть свою роль в этом инвалидном кресле. Ее превратили в пакет льгот. Равнодушный пакет льгот. Не думаю, что это правильно. Скорее всего, она отказалась от борьбы. Сделала это, не проверив свои возможности. Сначала нужно бороться как зверь, а потом уже сдаваться.
Есть ли кто-нибудь, кто отважится пролить кофе на историю болезни? Кто сможет заставить пациента поверить в чудо? В Бога, если они захотят? Лишь бы у них появились силы тренироваться изо всех сил. Не бывает никаких среднестатистических людей, никаких среднестатистических травм. Нет типичных пациентов. Все возможно. Все может случиться. И то, чего желают больше всего, и то, чего совершенно не хотят. Чудеса происходят постоянно. Люди, умирающие от рака, уезжают куда-нибудь, съедают там что-нибудь и возвращают себе жизнь. Отшельник приплыл сюда, на пустынный остров, и плевать он хотел на то, что ему сказали, что он умрет. В газетах часто пишут о подобных случаях. Жизнь — это фильм, в котором все возможно. Иначе, зачем мы вообще живем?
Все эти мысли проносятся в моей голове. Но ни одну из них я не высказываю вслух.
— Пойдем дальше? — лишь спрашиваю я.
— Давай повернем здесь и вернемся назад.
* * *
Я насыпаю в кастрюлю рис и обнаруживаю, что умудрился купить такой сорт, который нужно варить почти полчаса. Мне приходится три раза наполнять горелку, и денатурата остается лишь на донышке. Этого хватит как раз, чтобы подогреть воду для мытья посуды. Кое-где остатки еды засохли, и без горячей воды здесь не обойтись.
Я грею воду, пока мы едим ризотто с банкой консервированной кукурузы, которую я смешал с рисом. В кладовке шаром покати. Даже красные муравьи покинули нас.
— Теперь-то нам точно придется возвращаться, — говорю я.
— Нельзя плыть под парусом без ветра, — замечает Мари-Лу.
— А мы проведем обряд вызывания ветра, — говорю я. — Вечером, на берегу. Будем танцевать как индейцы.
— Ты имеешь в виду обряд вызывания дождя?
— Нет, именно ветра. Индейцы проводили обряды для всех типов погоды. Это почти всегда срабатывало. Они получали то, что им требовалось, потому что очень сильно этого хотели.
Мари-Лу недоверчиво смотрит на меня. Она подозревает, что я вру, но еще не совсем уверена.
— А не лучше ли отправить послание в бутылке? — предлагает она и переворачивает вниз горлышком пустую бутылку из-под денатурата.
— Прекрасная идея! — восклицаю я.
Я приношу карандаш и тетрадку Мари-Лу и отдаю все это ей.
— Ты пиши, а я буду диктовать.
— А какую дату поставить? Ведь начинают с даты.
— Понятия не имею. Напиши «начало августа».
Мари-Лу пишет:
— «Фьюк, август месяц». Что дальше?
— «Это письмо написано детьми Отшельника», — диктую я.
— Подожди, не так быстро. Так, дальше.
— «Мы хотим поведать всем о нашем открытии. Этот остров расположен посреди аномальной зоны. Здесь отсутствует время. Тот, кто живет тут, не стареет...»
— Подожди. Что?
— «…но лишь становится сильнее и умнее. Больные выздоравливают. К сожалению, здесь нет ветра, поскольку аномалия времени совпадает с аномальным штилем».
— Помедленнее!
— Ты всё?
— Сейчас… ну вот.
— «Мы не знаем, сможем ли когда-нибудь вернуться домой».
— …«домой», — повторяет Мари-Лу. — Ну?
— «Тот, кто прочтет это письмо, пусть позаботится, чтобы мы не остались на Фьюке навечно».
* * *
Мы подписываем свои имена и отправляемся с бутылкой на берег. Я вырвал из альбома рисунок с лодкой, свернул его в трубочку и засунул в бутылку вместе с письмом. На рисунке тоже стояло мое имя: Адам О. Я передаю бутылку в руки Мари-Лу.
— Бросай, — говорю я.
Мари-Лу стоит некоторое время, обняв бутылку, словно это — маленький ребенок, с которым ей сейчас придется расстаться. Затем поднимает руку и делает бросок. Бутылка описывает высокую дугу и с плеском плюхается в воду. Мы стоим и смотрим. Бутылка, как поплавок, неподвижно застывает на блестящей поверхности озера.
