Марлон Брандо - Тигр Железного моря

Энни подвели к столу, и он слегка отпрянул, окинув взглядом все эти предметы. Напротив стоял в потрепанном желтом одеянии, но величественного вида служитель морской богини Диньхао. Его голова была наголо обрита, пальцы рук увенчаны длинными ногтями; на лице росли длинные реденькие усы, совершенно нетипичные для служителей. Восьмеро мужчин, по всей видимости офицеры «Собрания праведных героев Желтого знамени», четверками стояли по обеим сторонам стола. Они положили на стол перья, и Энни обратил внимание, что у каждого на левой руке было кольцо (то-кун) с квадратным черным камнем. Все кольца были железные, а у служителя морской богини — золотое. Перед Энни стоял железный кубок с ручкой в форме змеи, кусающей черный край кубка. Энни окинул всех взглядом и сказал:

— Я так понимаю, пришло время выпить?

Ему никто не ответил.

Это была своеобразная церемония. Впоследствии Энни не мог толком вспомнить все ее подробности. Ему дали кубок и наполнили его из кувшина какой-то темной и теплой жидкостью, и прежде, чем Энни попытался выяснить, что это за напиток, ему велели осушить кубок. У странной жидкости был вкус как вина, так и крови, однако он допил все до дна. Суровое испытание помог выдержать пустой желудок, настойчиво требовавший наполнения хоть чем-нибудь.

Дверь оставалась открытой. Вошли двое мужчин и вывели Энни во двор, где в большой железной жаровне полыхал огонь. Вокруг стояли и сидели мужчины, по большей части из команды мадам Лай. Между двумя деревянными столбами висел гонг шести футов диаметром. Жрец ударил в него, точнее сказать, нежно коснулся молотком, обернутым лоскутом желтого шелка, и гонг запел. Казалось, звук исходил из недр земли.

В этот момент Энни понял: жидкость, им испитая, содержала нечто еще, кроме крови и алкоголя. Еще был добавлен опиум, и не он один. Мозг Энни под действием какого-то более сильного, чем опиум, наркотика будто распался на части, которые затем, кажется, вновь составились в единое целое, но теперь — в чуждом ему соотношении, и Энни вдруг почувствовал сильный страх.

Жрец обратился к нему по-китайски, а его помощник, мальчик по имени Чэнь, приблизился к Энни и вполне внятно перевел по-английски:

— Каждый раз, как отвечаете, вы должны сказать «хоу», только «хоу».

Это было знакомое Энни слово, оно означало: «да», «прекрасно», «отлично».

Жрец начал задавать вопросы. Каждый раз Энни громко произносил «хоу», и его хриплый голос эхом отдавался в голове, вселяя уверенность, что вопрос понят правильно.

Сейчас он видел только узкий туннель, ведущий в раскаленный центр гонга. Казалось, он сейчас расплавится.

К самым его глазам — настолько сузилось поле его зрения — поднесли корзину. Жрец открыл ее, и оттуда появился огромных размеров белый петух, который скосил глаз на Энни и кукарекнул. Его крик слился со звуком гонга, за ним последовали многочисленные крики деревенских петухов. Шум был настолько оглушителен, что Энни заткнул уши и закрыл глаза. Но его заставили их открыть и вручили не то нож, не то кинжал. Он стоял, широко расставив ноги, страх сменился непоколебимой уверенностью, как только взгляд его упал на нож. Рукоятка была из слоновой кости, стальное лезвие сверкало. Зная, что делать, Энни схватил петуха, посмевшего победно насмехаться над ним, за толстую шею, отсек голову и швырнул ее на землю. Помощники священнослужителя поймали обезглавленную птицу и сцедили кровь в тот самый кубок, из которого Энни недавно пил. Затем они выпотрошили петуха, толпа выкрикнула: «Хоу! Хоу!» — и в этом хоре звучал также бесстыдно уверенный голос Энни. На бронзовом блюде подали еще бьющееся сердце петуха. Жрец произнес что-то повелительное, а затем без посторонних указаний Энни съел это сердце. Оно было необыкновенно вкусным. Возможно, наркотик придал ему такой утонченный вкус, а быть может, Энни просто был слишком голоден и был готов испытать наслаждение от чего угодно.

Жрец отпил крови из кубка, после чего ему протянули белое перо, и он засунул его себе в рот. Затем выплюнул уже красным от крови и сурово посмотрел на Энни, который, как ни странно, без труда понял то, что сказал ему этот ублюдок. Не задумываясь, он открыл рот, жрец засунул туда перо и ловко покрутил им.

В следующее мгновение Энни вырвало. Двое юных помощников жреца уже держали наготове миску, но, несмотря на такую предусмотрительность, все оказалось крайне омерзительным. Энни исторг содержимое своего желудка и поразился тому, как много всего, оказывается, он выпил. Но самым удивительным было то, что в рвотной массе не было и следа от сердца петуха!

Двое мужчин поддерживали Энни. Теперь он смотрел сквозь раскаленный гонг и видел перед собой бесконечную пустыню жидкой грязи. Он понял, что в этой пустыне он совершенно один и время здесь бесконечно. Вдруг время остановилось, и ему стало казаться, что он останется здесь навсегда, отрезанный мутной линией горизонта, останется в этой отвратительной пустыне, распростершейся под небом, полыхавшим удушающим огнем… Энни закричал. В руке он продолжал держать нож, ему хотелось перерезать себе горло, но сил не было.

То, что видели глаза Энни, доведенного наркотиком до сумасшествия, был, должно быть, рассвет. Его снова ввели в продолговатую комнату, точнее сказать, он неожиданно там себя обнаружил сидящим на стуле перед гигантом-рулевым мадам Лай. Рулевой снял бандану. Его лысая голова блестела, как и обнаженные мускулистые грудь, руки. Правой рукой он взял один из лежавших на столе ножей, похожий на тот, что Энни держал в руке, и погрузил его в дым курильницы. Затем, протянув левую руку к Энни, рулевой сделал на ней надрез в том месте, где дельтовидная мышца подходит к трехглавой. По безволосой руке потекла струйка крови. В следующее мгновение остальные семеро мужчин взяли в руки ножи и по очереди сделали себе точно такие же надрезы. Энни узнал одного из них, это был тот самый невысокий и жилистый человек, который обезглавил пленника мадам Лай. У него на плече виднелось множество небольших шрамов. У другого — левая рука оказалась изуродована пулеметом, и он сделал надрез на предплечье.

Энни поднялся на ноги. Хотя он и чувствовал себя незыблемым, как скала, вся комната и люди кружились перед ним колесом, пока он расстегивал пуговицы своей самой лучшей рубашки и снимал ее. Его белое тело, которое он не заботился подставлять солнцу, сейчас, в свете фонарей, казалось ослепительно белоснежным. Глаза присутствовавших удивленно расширились при виде такого массивного тела: особенно выделялись мощные прямые плечи и необычайно широкая грудь, покрытая завитками волос, что китайцам казалось смешным и странным. Энни походил на огромное, крепкое дерево. Человека ростом шесть футов и два дюйма и весом двести двадцать фунтов очень редко можно было встретить на юге Китая (хотя на севере, среди монголов, таких великанов было довольно-таки много).

Рулевой заговорил, а юный Чэнь тут же перевел:

— Сейчас вы поклянетесь. Вы скажете, что клянетесь соблюдать Закон Желтого знамени.

Энни сунул нож в дым курильницы, затем аккуратно сделал надрез в положенном месте. Как только выступила кровь, он сказал:

— Клянусь соблюдать ваш закон чести, и нет никаких особых оснований его тут расшифровывать. Я не предам ни вас, парни, ни Желтое знамя. — В поэтическом вдохновении он пристально посмотрел в глаза рулевому и продолжил: — Нарушить Закон Собрания означает смерть. — Однако Энни не собирался произносить вторую часть клятвы мадам Лай: «Следовать Закону Собрания означает смерть» — очень уж безвыходно получалось.

Когда Энни проснулся в маленькой комнатушке с каменным полом, был вечер. Он понял, что проспал целый день. Уже не помня, чем закончился экстравагантный ритуал, на пальце левой руки обнаружил железное кольцо с квадратным черным агатом, на котором виднелась гравировка — не то рисунок, не то иероглиф. Он принялся внимательно изучать гравировку, чувствуя слабость во всем теле. Однако былого мучительного голода не было. Ранка на руке затянулась и даже не болела. Он лежал на тканой циновке, брошенной на кирпичный пол, укрытый одним из своих одеял. Погода была отличная. Его рубашка лежала свернутой на единственном в комнате стуле из вишневого дерева, на нем прошлым вечером сидела мадам Лай.

Девушка, которая накануне подавала ему вино, принесла блюдо с тушенным со сливами вальдшнепом и еще два блюда с рисом и пирожными. Эти яства показались Энни кулинарными шедеврами. Аппетит мгновенно проснулся, а рот наполнился слюной. Энни ел и запивал чаем, пытаясь вернуться в норму. Но это было не просто. Затем девушка вывела его во двор, и вместе с одним из поваров храма принялась мыть. Они с большим рвением отдались своей обязанности и аккуратно вымыли каждое его яичко, но Энни даже не пытался шутить. На этом торжественном моменте солнце опустилось за горизонт.