– Бесстыдники! Увлечь старую даму и бросить ее на пороге таких интересных событий! Не надо было и читать, если у вас, сэр, нет продолжения?
– А я знаю, что будет дальше, – сказал Ллойд и захлопал в ладоши. – Все герои отправляются на таинственный остров и…
– Ну и что же? – сдерживая усмешку, спросил Стивенсон. – Напрасно воображаешь, что тебе что то известно, – ты ровно ничего не знаешь, мой дорогой!
– Они найдут сокровища, – неуверенно произнес Ллойд.
– Об этом надо подумать, – уже думая об этом, отозвался Стивенсон. – Ради одних сокровищ нет смысла писать книгу, нет нужды посылать экспедицию. Не кажется ли тебе…
– Мне кажется, – перебила Фенни, – на пути к этому острову должны произойти какие-то важные события. Что-то случится. Тот, от имени которого ведется повествование, окажется в такой беде, что…
Стивенсон сказал: «Гм» – и закусил губу. Очень хорошо, что он прочел первую часть, проверил на догадке и воображении читателя свою фантастическую конструкцию. Один из слушателей видит конец, последнюю страницу. Другой заинтересован серединой повествования, и, видимо, его интригует самое действие, в котором, естественно, должно быть много узелков. Гм… Требования возрастов… Следовательно, необходимо так накрыть стол и расставить блюда с кушаньями, чтобы довольными остались все приглашенные.
– Не хочешь ли, чтобы на корабле подрались? – спросил Стивенсон пасынка.
– Драку я люблю, мой дорогой Льюис!
– Поменьше драк, ради бога, поменьше драк! – поморщилась Фенни.
– Одна хорошая драка в самом конце, – сказал Ллойд.
– А в середине? – спросил Стивенсон, уже нечто обдумывая, прикидывая, наблюдая за поведением характеров, о чем ни слова не было сказано заказчиками. Стивенсон понимал, что даже драка – это уже характер, наиболее экспрессивный и по-своему ретушируемый в воображении читателя. Гм… Характеры. Слагаемые поступков… Поведение героев…
– Возьмите вот это яблоко, – предложил Стивенсону Ллойд и кинул отчиму продолговатую, похожую на грушу, «шотландку».
– Как хорошо, что я догадалась купить их целую бочку, – вскользь заметила Фенни. – У нас, в Америке, яблоки невкусные. Да, – спохватилась она, – в середине, пока идет корабль, я бы сочинила… Гм,.. что бы я сочинила?
Стивенсон порывисто поднялся с кресла и ушел к себе. «Спасибо, дорогие читатели, – вы подарили мне бочку с яблоками! Эта бочка с яблоками поразит вас там, где вы этого и не ожидаете. Так, так, так… Не позабыть, не растерять… Порядок и названия глав меняются. „Что я услышал, сидя в бочке из-под яблок“ будет приблизительно одиннадцатой главой, а та, где военный совет (так мы ее и назовем), последует за криком с вахты о том, что показалась земля».
Стивенсон сел и начал писать, посмеиваясь в пушистые, мягкие усы, левой рукой поглаживая правую, рассматривая крупные, частые веснушки на обеих руках.
«Воображение читателя приковано к судну, – подумал он. – Ну, а я высажу его на сушу. Это будет и неожиданно и кстати».
Написал несколько фраз и вернулся к первой, в новой части, главе, выбрасывая одни слова и заменяя их другими, тщательно наблюдая за тем, как складывается ритм, как дышит предложение, нет ли где случайно затесавшегося в хорошую компанию точных слов одного какого-нибудь словечка из тех, что всегда требуют помощи двух и даже трех прилагательных.
– До острова сокровищ еще очень далеко, – сказал и себе и воображаемой аудитории своей Стивенсон. – Потерпите, друзья! Вы будете вознаграждены.
Если бы не кашель! Если бы не дожди, ливни, грозы! Если бы не нетерпение Ллойда и Фенни! Они стучат ежечасно в кабинет и спрашивают:
– Сегодня будет чтение?
– Сегодня не будет, – отвечает Стивенсон. – На море буря. Весь экипаж корабля…
Не договорил, – за дверью поскрипывают ботинки Ллойда, посвистывает шелковое платье Феини. «Сейчас я им…» – усмехнулся Стивенсон и крикнул:
– Пиастры! Пиастры!
– Что это значит? – спросил Ллойд.
– На корабле есть клетка, а в ней попугай, – ответил Стивенсон. – Завтра всё узнаешь. А сейчас возьми своих оловянных солдатиков и поиграй с ними!
На следующий день после обеда Ллойд горько и неутешно плакал, а Фенни всерьез гневалась на мужа, отказавшегося читать новые главы романа.
– Но они еще не готовы! – оправдывался Стивенсон, взглядом – кротким и светлым – прося прощения у Ллойда. – Я недоволен своей работой, дорогие мои! Получился сумбур, я несколько убыстрил повествование – и фразы побежали, как дети из школы!
– А они должны чинно шагать, как в школу? – буркнул Ллойд.
Стивенсон молча поклонился и направился к себе в кабинет.
– Пиастры! Пиастры! – сказал он, поддразнивая жену и пасынка. – До завтра! Меня нет дома! Всем говорите, что я уехал, и надолго!
О, как он работал! Он не хотел обманывать ни себя, ни читателей. «Я возгордился, – писал он Кольвину, – я нащупал правильный ход повествования, я обошел, где надо, всех морских писателей, и я докажу, что Дюма напрасно приглушил поиски сокровищ в своем „Монте-Кристо“; самое интересное – это поиски, а не то, что случилось потом. Мы знаем, что деньги портят человека, а потому я только за первую половину одной из сильнейших страстей. Вторая почти всегда безнравственна, всегда лишена элемента воспитательного, морального. Подумайте – я моралист!.. Нет, прежде всего я художник, но мне не припишут корысти и лжи. Сокровища в моем романе будут найдены, но и только. Господи, помоги моим героям доплыть до острова!..»
Они доплыли, нашли сокровище, но это случилось на тридцатые сутки ежедневных послеобеденных чтений. Предпоследнюю главу слушали сэр Томас, Хэнли и Кольвин, – Стивенсон кратко рассказал им содержание того, что он уже прочел жене и пасынку. Кольвин спросил, когда будет готова последняя глава.
– Согласен ждать месяц, два, – заявил он и, узнав, что она уже написана и будет прочитана завтра, обнял своего друга за талию и увлек его в бурный, стремительный вальс, который сам же и насвистывал. Сэр Томас в такт трубил в кулак, а Хэнли колотил костылями по гулко дребезжащему стулу. В гостиной бесновался Ллойд – он перепрыгивал через кресла, столы и столики и кричал:
– Завтра! Завтра! Пиастры! Йо-хо-хо и бутылка рому! Да здравствует мой дорогой Льюис!
– Да здравствует Роберт Льюис Стивенсон! – провозгласили на следующий день слушатели, когда была дочитана последняя глава, кончавшаяся двумя строчками стихов:
Все семьдесят пять не вернулись домой,
Они потонули в пучине морской[5].
– И это всё? – обиженно спросил Ллойд, перебивая взрослых, уже начавших лестные для автора романа споры по поводу сюжета, характеров и стиля… – Нет, мой дорогой Льюис, нужно что-то еще…
– Он прав, – вмешалась Фенни. – Ллойд говорит от имени миллионов читателей. Они потребуют полной ясности, точного окончания.
– Леди! – воскликнул Хэнли, чуточку охмелевший от выпитого вина. – Я лучшего мнения о миллионах читателей, клянусь манжетами великого Шекспира! Роман окончен. Но он продолжается в воображении благодарного, взволнованного, счастливого и…
– Строк двадцать согласен прибавить, – задумчиво, с отсутствующим взглядом проговорил Стивенсон. – Ллойд прав. Мой дорогой Кольвин, возьмите карандаш, – во мне что-то уже шевелится, слова наплывают, и я ничего не могу поделать с ними. Пишите, друг мой…
Ллойд вызывающе посматривал на взрослых. Фенни поцеловала его в голову, вздохнула от переполнявших ее материнское сердце нежности и гордости и влюбленно улыбнулась мужу.
– Пишите, друг мой, – повторил Стивенсон. – «Каждый из нас получил свою долю сокровищ. Одни распорядились богатством умно, другие, напротив, глупо, в соответствии со своим темпераментом. Капитан Смоллет оставил морскую службу. Грэй занялся изучением морского дела. Теперь он штурман и совладелец превосходного, хорошо оснащенного судна. Что касается Бена Ганна, он получил свою тысячу фунтов и истратил их все в три недели, или, точнее, в девятнадцать дней – на двадцатый день он явился к нам нищим. Сквайр сделал с Беном именно то, чего…»
– Конец для глупых мальчишек, – недовольно промычал Хэнли. – Бабушка умерла, дедушка женился, лошадь ускакала, из трубы пошел дым, нищий напился пьяным и сломал себе шею…
– Вы ничего не понимаете, сэр, – с превеликой дерзостью прервал Хэнли Ллойд. – Мой дорогой Льюис знает, что делает. Попробуйте сами сочинить такую историю!
Хэнли ударил костылем по стулу, а Стивенсон, углубленный в себя и видения свои, продолжал диктовать еще минут пять-шесть, а потом рассмеялся и сказал громко:
– Пиастры! Пиастры! Пиастры! Три раза, Кольвин! – И добавил устало: – Конец. Больше ни слова. Аминь!
Дождь яростно барабанил по стеклам окон, завывал ветер, постепенно переходя в ураган. Кольвин и Хэнли не смогли выехать в Лондон, – сильная буря прервала железнодорожное сообщение, остановила поезда, сорвала с якорей суда вбухте и гавани. Стивенсон стал кашлять, ноги его подкашивались.
