Однако трещина остается, и она разделила страну радикальным образом, создавая ситуацию, точно в зеркале отражающую ситуацию Тринидада: в Тринидаде большинством являются негры, в Британской Гвиане — индийцы. Когда почти половина населения выходит из эксперимента по самоуправлению, страна опасно слабеет. Из-за расовых противостояний, бесконечно действующих и противодействующих, усиливаемых циничными паяцами, которые в каждой нации составляют большинство людей с политическими амбициями, лидеры обеих сторон испытывают давление, которое легко может опрокинуть и их, и всю страну. Правда, Британская Гвиана, благодаря своим размерам и разрозненности поселений, может перенести беспорядки лучше, чем Тринидад.
Воскресным утром мы ехали на восток по берегу Корантейна к Порт-Моурантсу, месту, где родился доктор Джаган. Порт-Моурантс — это плантация сахарного тростника, плоская, чудовищно огромная, много миль вширь и вглубь Люди гордятся ее огромностью и верят, что Порт-Моурантс порождает лучших гвианцев. Своими игроками в крикет они гордятся чуть-чуть меньше, чем доктором Джаганом. На дом Джо Соломона — того самого, который чудом прошел последние ворота австралийцев в отборном матче в Мельбурне, — мне не раз указывали люди, знавшие Соломона с детства.
Население Порт-Моурантса в основном индийское, и доктор Джаган ехал туда открывать индуистский храм в одном из рабочих поселений: белые деревянные дома, прямоугольниками расставленные вдоль узких асфальтированных улиц. Мы увидели большую толпу людей, женщин, детей, в основном одетых в белое, которые ждали нас на дороге и на истоптанной земле возле нового свежевыбеленного храма. Он был из бетона. Я нашел его тяжелым и некрасивым, как и очень многие гвианские здания из бетона; но он был интересен явным мусульманским влиянием в индуистском сооружении. Мусульманская архитектура, такая же формализованная и четкая, как и мусульманское вероучение, легче запоминается, чем индуистская, и легче воспроизводится. За исключением нескольких простых индуистских храмов, мечеть — это единственный не-западный тип зданий, который знает большинство индийцев в Тринидаде и Британской Гвиане.
Доктора Джагана без всяких формальностей приветствовал его брат Удит, высокий, хорошо сложенный человек, который все еще работает в поместье. Удит был одет в голубую рубашку, брюки цвета хаки закатаны выше колен, башмаков не было. Миссис Джаган представила меня своей свекрови, невысокой крепкой женщине в белом. На ней была длинная индийская юбка, корсаж и «орхни». Сын унаследовал ее черты, вее лице несколько тяжеловатые. Она держалась просто, скромно и смиренно. Поприветствовав сына, она удалилась. На доктора Джагана и его жену надели венки. Затем на пороге храма доктор Джаган произнес очень короткую речь о том, что каждый должен помочь себе сам, и о там, какая радость для него открыть такой храм. Он перерезал ленточку — вот в чем Запад счастливо сливается с Востоком — и помог внести внутрь священный образ. Мы сняли ботинки и пошли за ним. Цементный пол был покрыт тремя полосами линолеума разных узоров и цветов. Мужчины сели слева, женщины справа. Миссис Джаган села рядом со своей свекровью. Приятный молодой брамин с волосами до плеч, гладко зачесанными назад, и в пиджаке с галунами, вел себя как церемониймейстер. Певец средних лет — местная знаменитость — аккомпанировал себе на гармонике и пел балладу на хинди, которую сам придумал по этому случаю. Ее темой был доктор Джаган; слова «тысяча девятьсот пятьдесят третий» возникали там часто и по-английски. В конце некоторые люди, включая меня, стали аплодировать.
«Нет! Нет! — закричал человек в голубом костюме и очках справа от меня. — Это же храм».
Рукоплесканья мгновенно затихли, и многие из нас постарались сделать вид, что это аплодировали не мы.
Брамин напомнил всем о необходимости взаимопонимания.
Доктор Джаган снова произнес речь. Раньше, сказал он, ему не доводилось слышать хвалебных песен. Это прекрасный храм, хороший пример людям Гвианы, которым надо помнить, что каждый должен помочь себе сам. И, сколько бы ни говорили обратное, его партия гарантирует свободу вероисповедания, и доказательством этому служит его здесь присутствие.
«Скажи пару слов на хинди, — прошептал по-английски фанатик в голубом костюме, — они будут рады».
Доктор Джаган сел.
Началась другая песня. Затем, к моему удивлению, секретарь зачитал доклад о деятельности храма; речь его по необходимости была очень короткой, но и этого хватило женщинам, которые начали шептаться между собой.
«Тише!» — закричал фанатик, вскакивая.
Брамин напомнил всем о необходимости взаимопонимания и мягко призвал к порядку.
Фанатик встал, выпрямив ноги в чулках, с тем, чтобы донести и свою благодарственную речь. Он начал с рифмованного двустишия на хинди и разбранил нас за то, что мы осквернили храм в самый час его открытия своими аплодисментами. Затем он стал говорить о Санатан Дхарма, вере. Уставившись тяжелым взглядом на доктора Джагана, он сказал; «Индусы этой страны будут бороться за свою религию. И пусть никто не забывает об этом».
Доктор Джаган смотрел прямо перед собой.
Сразу после церемонии доктора Джагана обступили люди, говорившие о земле, а остальные обулись и отправились в старую деревянную хижину, соединенную с храмом, где угощали халвой, рубленой мякотью кокоса, бананами и безалкогольными напитками. Мы вышли к машине и ждали доктора Джагана под палящим солнцем. Толпа вокруг него разрасталась, и его попытки отступить к дороге были тщетны. Освобождать его отправили шофера. Шофер, маленький человечек, проложил себе путь в толпе и исчез. Послали кого-то еще. «И задерживают его так обычно самые воры» — сказала мать доктора Джагана. Она приготовила для него дома ленч; ец не терпелось забрать его с собой; в машине было жарко. Наконец, спустя немало минут, доктор Джаган освободился и вышел к дороге; несколько человек следовало за ним по пятам.
Мать доктора Джагана и семья его брата Удита живут в одном из рабочих домов, расположенных на главной городской улице напротив резиденции поместного начальства, огороженной колючей проволокой и охраняемой сторожем у ворот. Дома для рабочих, на сваях, под сенью фруктовых деревьев, производят впечатление стоящих в тесноте. Но каждый дом стоит на хорошем участке земли: чувство стиснутости создает лабиринт узких, пыльных, покрытых лужами проходов между домами, заборы по обеим сторонам, а больше всего — деревья, шумящие на ветру, который доносит запахи помойных ям. И все же можно было понять, почему детям Джаганов всегда не терпелось поехать в Порт-Моурантс побыть с бабушкой. Городского ребенка не может не привлекать плоский, хорошо подметенный земляной двор, с канавами и низкими фруктовыми деревьями, дарующими прохладу.
Дом был простой, грубо сколоченный; внутри он сиял новой краской, нанесенной на старое, некрашеное дерево. В небольшой гостиной с неровным полом стояли одинаковые кресла с регулируемыми спинками, на столике в центре комнаты лежал альбом с фотографиями и были свалены старые дешевые журналы из Америки, на стенах не было никаких украшений, кроме католических календарей. Не было ни раковины, ни водопровода, и чтобы вымыть руки, мы высунули их в окно и поливали из кувшинов. Мать доктора Джагана угощала нас неутомимо, еда, хоть и несколько необычная, была хороша. Это окончательно сломило мои силы. Я не мог вынести спортивные соревнования, на которые собирались Джаганы, и спросил, можно ли остаться отдохнуть. Удит провел меня в маленькую спальню сразу за гостиной. Грубые деревянные стены были окрашены кобальтом и, под изображением Христа я погрузился в сон.
Была уже ночь, когда Удит меня разбудил. Миссис Джаган вернулась в Джорджтаун; доктор Джаган был в Нью-Амстердаме. Мне предстояло провести ночь в Порт-Моурантсе. Удит, серьезный и дружелюбный, предложил мне кувшин воды освежиться, а затем пригласил на долгую прогулку вдоль главной улицы, ярко освещенной витринами магазинов и новых кафе и заполненной людьми, отправившимися Провести воскресный вечер в кино. Мы говорили о диверсификации земледелия в регионе; Удит рассказал, что сейчас вводится выращивание какаовых деревьев. Контраст между Удитом и его братом совсем неудивителен, это частое явление во многих вест-индских семьях, которые курьезным образом относят себя к «среднему классу», не вполне понимая смысл этого понятия.
После ужина я с матерью доктора Джагана смотрел фотоальбом. Он был очень затрепенный. Интересная фотография была только одна — ее доктор Джаган прислал из Америки, когда учился там. Это студийная фотография, сделанная фотографом, лишенным воображения: ослепительно красивый молодой человек смотрит через плечо явно не без сознания собственной красоты: никак не лицо политика или человека, которому предстоит пойти в тюрьму за заговор с целью сжечь Джорджтаун. Если миссис Джаган и гордилась сыном, она этого не показывала. Она почти не говорила о нем, и когда мы закрыли альбом, ее больше волновала моя семья и я сам. Я слишком много курю, нанося вред своему здоровью, не хочу ли я попробовать бросить? И выпивка: это еще одна плохая вещь, — она надеялась, что этим я не увлекаюсь. Пока мы разговаривали, дети Удита принесли свои школьные учебники и трудились за обеденным столом при свете лампы «Петромакс». В доме было проведено электричество и висели электрические лампы, но подача электричества была в руках нескольких предпринимателей, владельцев небольших электростанций, и, похоже, с ними не всегда удавалось договориться. Кто-то уже рассказывал мне об одном таком предпринимателе, который «чересчур задирает нос», чтобы продолжать пользоваться услугами его станции.
