— Кто?
— Жена твоя, Ваня.
— Да ну ее… Га-га-га-га! — И он опять заснул.
Утром дядька Ваня привел своего нового друга к чокнутым. Было их двое таких, стало трое. В их комнате — в самом конце барака — в мареве их бесконечных разговоров Челомбитько прижился. «Красавица… Ведь какая она красавица!» — рассказывал он о Клаве и мог видеть «свою» Клаву теперь каждый день. И было уже не так важно, что Клава вышла замуж за Двушкина, за ревнивого и мрачного сварщика, увлекавшегося выращиванием помидоров круглый год.
* * *
На следующее лето дядька Ваня сделался «вольным казаком». Ключаревы уезжали в отпуск в деревню к бабке. Дядька Ваня изловчился и вместе с ними, то есть с родней, отправил на лето свою жену и дочек — хотелось отдохнуть от жены. Жена любила «изображать». При малейшей ссоре с дядькой Ваней она вопила на весь барак и падала в обморок. Однажды, не на шутку перепугавшись, кто-то из соседей окатил ее водой из ведра — она поднялась и долго охала, благодарила избавителя. А дядька Ваня сделал открытие. Как только жена падала в обморок и лежала с закатившимися глазами, он хватал ведро, начинал позвенькивать дужкой, и — чудо! — жена тут же поднималась на ноги. Ей вовсе не хотелось, чтоб кто-то опять влетел с ведром холодной воды.
— Подлец!.. Паразит! — кричала она.
— Га-га-га-га! — смеялся своим неповторимым смехом дядька Ваня.
И так он позвенькивал каждый раз. И жена уже понимала, что ее разыгрывают, но все-таки «оживала» и поднималась на ноги: риск был слишком велик.
Оставшись летом один, дядька Ваня как-то возвращался с реки — он поставил на ночь перемет. Вечерело, лес дышал сыростью, и дядька Ваня бормотал себе под нос: «Летят утки… летят утки-и…» Вдали светились огоньками завод и Поселок.
«Черт! Человек это все же или дерево?» — думал дядька Ваня, вглядываясь в темноту леса.
Ветка хрустнула — и уже ясно было, что это не дерево. Но и не человек. А два человека. Дядьке Ване показалось неудобным пройти стороной: гуляешь — гуляй, а все же люди — и он шел так, чтобы пройти рядом с ними.
— Закурить дашь? — спросил один.
— А чего же.
Дядька Ваня вынул портсигар, еще военного времени, раскрыл. В темноте лица не проглядывались. Только брови чернели. И неуверенность рук, когда они потянулись за «беломоринами».
— А по две дашь?
Дядька Ваня пожал плечами:
— Берите.
И тогда один из них засмеялся, будто бы весело стало:
— А все?
— Ну-ну-ну! — сердито сказал дядька Ваня, отодвинул портсигар. — А мне что останется?
Второй шагнул ближе.
— А ну, не балуй! — крикнул дядька Ваня.
И тогда тот схватил его за руку, выворачивая кисть с портсигаром. Дядька Ваня оттолкнул его и стоял теперь чуть в стороне, всматриваясь в темноту вокруг. Нет, их было только двое, пустяки для солдата.
— А ведь собаки вы, — укоризненно выговорил он, а они подступали все ближе.
Как по сигналу, один бросился ему в ноги, а другой сбоку ухватил за шею. Дядька Ваня затоптался, стараясь не упасть. Тот, который внизу, заплетал ему ноги, и дядька Ваня вдруг присел и с маху опустил свой страшный кулак на его спину. «Ы-ы-ых», — как-то необычно выдохнул тот, затем закричал слабо и с болью в голосе:
— А-а-а… А-а-а… — как плачущий ребенок.
Второй, что пытался свернуть шею, понял, что он теперь один и что ему с дядькой Ваней не справиться, — он отскочил, вытащил финку, и та белой полоской — он размахивал рукой — мелькала над темной землей и травой. «Боится», — подумал дядька Ваня и побежал на него, не так уж стараясь набежать, но звучно топоча ногами, чтоб напугать больше. Тот метнулся в сторону — исчез в лесу.
Тяжело дыша, дядька Ваня вернулся к лежачему. Он еще постанывал, но скоро затих. «Мать честная! Да я ему позвоночник перешиб», — подумал дядька Ваня и присел над ним, трогая и легонько тормоша:
— Эй… Эй, очнись!
Лежачий был мертв. Ощупывая его, дядька Ваня наткнулся рукой на две папиросы, выпавшие из нагрудного кармана.
— Из-за дерьма-то какого? А? — сказал дядька Ваня, покачивая головой. И вот тут (вдруг осознав, что и точно из-за дерьма) он испугался. «Ну его к чертям. Иначе не миновать мне тюри», — мелькнуло в голове, и дядька Ваня быстро зашагал к далеким огням Поселка, домой. На всякий случай он дал крюк. Свернул к реке и уже оттуда — к дому. С ровно и четко постукивающим сердцем вошел в барак. При свете оглядел себя — ничего, никаких следов. Он постучал к Сашуку Федотову. Как всегда заспанный, Сашук вышел с пухлой записной книжицей и начал вычитывать:
— Вторая смена… Крекинг-завод…
— Да не нужно мне это, — сказал дядька Ваня.
Сашук зевнул. Его обычно вызывали, чтоб узнать о своей смене.
— Я ведь не пошел перемет ставить, — сказал дядька Ваня. — Не захотел. Зябко что-то.
— Где ж зябко. Теплынь.
— Слышь, Сашук. Людишки какие-то ко мне привязались. Следом ходят.
— Что за люди?
Дядька Ваня пожал плечами: не знаю…
Он уже спал, как что-то вдруг толкнуло его. «Кто тут?» — спросил он со сна. И сел на постели. Никого не было. И тут он услышал за окном шорохи. Он встал и на цыпочках подошел. Окно было распахнуто — он на ночь не закрывал его, теплынь. Он увидел три силуэта. У одного была за спиной берданка. «Ах, собаки!» — чуть не вскрикнул дядька Ваня. Но молчал.
С бухающим сердцем дядька Ваня подкрался к окну со стороны. Приник к стене. Теперь он видел лицо в профиль, плечо, руку человека и небольшой нож в этой руке… В эту минуту человек встал на завалинку. И всматривался в темь комнаты. Больше всего дядьку Ваню поразило это его лисье спокойствие — дядька не выдержал и крикнул:
— Я вам покажу!.. Марья, дай топора! я вот сейчас…
Тот человек спрыгнул с завалинки на землю, и не спеша — не спеша! — они ушли. Дядька Ваня стоял, оглушенный собственным криком, и вглядывался в темноту. Ушли?.. И опять била та нехорошая дрожь. Тяжело ступая, он прошел к шкапчику и выпил водки — он не закусывал, он опаленно отдыхивался и трясущейся рукой вытирал губы. «Да что ж это я дрожу?» — удивился он самому себе. Раза два под окном слышался свист. Надо было бы одеться, но сил не было. Так он и просидел с одеялом на плечах, пока не забрезжило.
Наутро ему стало стыдно своего страха.
— Ну что? Были? — спросил Сашук Федотов, когда шли на работу.
— Были.
Сашук покачал головой:
— Надо, может, мужичков кликнуть?.. Или, может, милицию позвать?
— Да будет тебе.
— Ну хоть давай я племяшу скажу. Он в милиции, при оружии, а придет просто как родич.
И тут дядька Ваня не выдержал:
— Не надо, Сашук. Ни мильтонов и никого других. Надо, чтоб все тихо. Я, понимаешь, убил… Из-за дерьма человека убил.
— Как убил?
— Да уж случилось…
Сашук Федотов внимательно выслушал и глубокомысленно сказал:
— Я ведь чувствовал, что ты где-то хвост им прижал. Я, правда, сначала на Зинку Тюрину думал… Ты ведь у нас хитер в этих делах…
— Какая к черту Зинка! — вспылил дядька Ваня. — При чем здесь она и они?
— И верно, — вздохнул Сашук. — Я как-то не подумал об этом.
Сашук устроил на работе так, что дядька Ваня смог поспать, — за него подежурят часа два или три. Тут же, на ватнике, постеленном на широкую доску, прижавшись к стене и дыша соляркой, дядька Ваня лежал с полчаса. Но уснуть не уснул. Сел, поджал ноги и смотрел перед собой. «Бу-бу-бу», — стучали компрессоры. А он смотрел перед собой и все обдумывал вдруг пришедшую мысль. Мысль была и проста, и хороша.
Но в завкоме ему сказали четко:
— Отпуск?.. Ты с ума сошел. Надо было раньше об этом думать.
— Раньше не раньше, а я уезжаю.
— Я те уеду! — закричал вошедший Калабанов. — Мы народ на лето распустили, планировали — ты понял? Работать кто будет?
— А ты поменьше на мотоцикле своем гоняй — вот и найдется кому работать! — И дядька Ваня хлопнул дверью. Вышел. Ответить-то он ответил, и неплохо, но и уехать не уедешь, это тоже было ясно. Да и злость появилась — неужели испугался? Плевать он хотел. Не испугался их в лесу, не испугается и еще раз. Тут главное — выдержка. И для начала дядька Ваня спокойно доработал свою смену.
Главное, было чем-то заняться до ночи. И не думать. Он оглядел удочки, но идти к реке на вечернюю зорьку и, значит, возвращаться ночью — нет, этого как-то не хотелось. И тогда он вспомнил Зинку Тюрину. А что? — тоже дело. Дома он хорошенько выпил водки и двинул к ее бараку. В груди разливалось тепло, дядька Ваня улыбался.
Он дошел к тому бараку, где жила Зинка с мужем. Надо было как-то ее вызвать, а березнячок — у речки — это ж совсем рядом. Бабенка это дело любила. Стоило мужику быть покрепче и лицом поглаже, глаза ее тут же выдавали ему всю правду.
Дядька Ваня прошелся мимо их окон и призадумался — как зайти, под каким видом? Муж Зинки, голубоглазый гигант слесарь, был человек доверчивый, с сердцем ребенка. И понятно, ей верил. Однажды, когда Зинку накрыли с Дубининым, голубоглазый силач спросил, заплакал:
