– Вы не заглядывали к нам с... гм... э-э... – Декан сделал вид, что усиленно роется в памяти:
– С девятьсот... гм... тридцать восьмого. Каррингтон послушно кивнул. Декан вошел в привычную роль. С невыразимым словами превосходством он осведомился:
– Чашку чая? – И, не дожидаясь ответа, направился к своей скромной резиденции.
Укрощенный Каррингтон, проклиная себя за школьническое трепетание перед этим надменным человечком, последовал за ним.
Еще на лестнице Декан пытался уязвить Корнелиуса:
– До меня дошли слухи, вы составили себе имя в шоу-бизнесе.
Журналист натянуто улыбнулся и стал смущенно отнекиваться.
– Ну-ну, не скромничайте. – Декан посыпал рану солью:
– Вы – видная фигура, ваше слово имеет вес.
Каррингтон начал сомневаться в собственных успехах.
– Не так много выпускников колледжа стали выдающимися людьми.
Со стен на Каррингтона смотрели лица студентов Покерхауса, насмехались над ним вместе с Деканом: «Выдающийся? – Хе-хе».
– Посидите, я поставлю чайник. – Декан ушел в кухню.
Каррингтон воспользовался минутной передышкой и предпринял судорожную попытку собрать остатки самоуважения и приготовиться к обороне. Но обстановка комнаты действовала на него обескураживающе. Студентом Каррингтон ничем не блистал, а фотографии напоминали ему о соревнованиях, в которых он не участвовал, о рекордах, которые не устанавливал, о жизни, в которой ему не было места. Пусть его ровесники, осуждающе уставившиеся на него из рамок, не оправдали возлагаемых на них надежд – это не утешало Каррингтона. Они наверняка превратились в самоуверенных, пусть и заурядных, зато прочно стоящих на земле людей. А Каррингтон, при всем напускном высокомерии, прекрасно сознавал, что его репутация немного стоит. Никогда он не стоял прочно на земле и не будет стоять, но и взлететь ему не дано, он будет только бегать, подпрыгивая, пока не оступится и не плюхнется в лужу. Англичанин до мозга костей, Каррингтон не мог не мучиться от своей ущербности. И Декан обязательно намекнет на неизбежно печальный конец эфемерных карьер. Никогда Корнелиусу не сделаться славным, заслуживающим доверие малым. Может, поэтому-то в его дежурных ностальгических воздыханиях по двадцатымтридцатым годам и проскальзывает искреннее чувство? Может, не зря он тоскует по эпохе столь же посредственной, что и он сам? Так сокрушался Каррингтон, пока не появился из крошечной кухни Декан с подносом.
– Харрисон, – сказал он, указывая на фотографию, которую изучал журналист.
– Гм, – отозвался тот бесцветным голосом.
– Блестящий подающий. Играл в знаменитом матче в Туикенэме... Когда же это было?
– Понятия не имею.
– В тридцать шестом? Примерно в ваше время. Странно, что вы не помните.
– Я не увлекался регби.
Декан пристально оглядел его.
– Нет? Я припоминаю. Вы интересовались греблей, так?
– Нет. – Каррингтон был уверен, что Декан прекрасно знал это и раньше.
– Но чем-то вы занимались в колледже? Знаете, многие из нынешних студентов ничем всерьез не занимаются. Порой я прямо удивляюсь, чего они здесь ищут? Секс, я думаю. Хотя лучше бы они удовлетворяли свои отвратительные наклонности где-нибудь в другом месте.
Декан принес из кухни тарелку с печеньем.
– Я осматривал башню. Очень серьезные повреждения, – осторожно сказал Каррингтон.
– Приехали наживать капитал на наших несчастьях? Вы, журналистская братия, налетаете, как вороны на мертвечину – кар-кар! Прав я, Кар-рингтон? – И, довольный своей шуткой, Декан откинулся на спинку стула.
– Но я не считаю себя журналистом, – неуверенно запротестовал Каррингтон.
– В самом деле? Любопытно.
– Я, скорее, комментатор.
Декан снисходительно улыбнулся.
– Ну конечно. Что это я? Вы – король эфира. Властитель дум. Любопытно. – Он остановился, давая Каррингтону прочувствовать собственную ничтожность. – Скажите, вас не смущает огромная власть, сосредоточенная в руках властителя дум? Меня бы смущала. Но меня никто и слушать не будет. Я, как вы, наверное, выразились бы, не умею найти подход к аудитории. Выпейте еще чаю.
Каррингтон сердито следил за стариком. Он был сыт по горло. Довольно вежливых оскорблений и тонкой издевки над всеми его достижениями. Покерхаус не изменился ни на йоту. И он, и этот старикашка – анахронизм, это ясно даже такому тоскующему по прошлому человеку, как Корнелиус Каррингтон.
– Странно, – перешел он в наступление. – Кембридж известен научными исследованиями, а в Покерхаусе по-прежнему занимаются только спортом. Я просмотрел объявления – ни слова о лекциях, зато секции, тренировки...
– Вы какую степень получили? – вкрадчиво поинтересовался Декан.
– Второго класса.
– И очень она вам пригодилась в работе? Вот видите. Да, американская зараза еще не проникла к нам.
– Американская зараза?
– Докторат. Вера в то, что ценность человека измеряется его усидчивостью. Три года студент копается в пыльных архивах, корпит над вопросами, на которые более серьезные ученые и внимания не обратили. И вот за все мучения он получает докторскую степень, он стал интеллектуалом. Глупей не придумаешь. Но такова современная мода. Какой болван придумал, что талант – это способность протирать штаны! Если у вас хватает охоты и терпения три года перекладывать бумажки, откапывать никому не нужные фактики – вы талантливы. По моему же скромному разумению, талант – в способности перескочить через весь этот никчемный, нудный процесс. Но меня не слушают. Я убежден, подавляющее большинство студентов, каких бы усилий они ни прилагали, интеллектуалами все равно не станут. На миллион – один гений. А какой-нибудь неуч вроде Эйнштейна, который, кстати, и считать толком не умел... Ужасная мода! Есть от чего прийти в отчаяние. – И Декан замахал руками, заклиная беса современности. Каррингтон рискнул вмешаться.
– Но ведь научные изыскания, должно быть, окупаются, – намекнул он.
– Оплачиваются, вы хотите сказать? О да. Некоторые колледжи на этом неплохо зарабатывают. Принимают кого не попадя – авось среди сброда окажется гений. Чушь! Главное не количество, а качество. Но вы не можете сочувствовать столь старомодным взглядам: ваша репутация создана количеством.
– Количеством?
– Массовым зрителем, если ваш слух не оскорбляют нецензурные выражения.
Журналист покинул квартиру Декана в полной уверенности, что он, популярнейший телеведущий Корнелиус Каррингтон, полный нуль. И зря он воображает себя этаким ревнителем общественного блага. Ему прозрачно намекнули, что он – выскочка, чертик из табакерки. И Каррингтон согласился, хоть и корил себя за слабость. Он презирал бетонные многоэтажки – как олицетворение торгашеского духа века, а Декан презирал его самого – по той же причине. Каррингтону немало пришлось выслушать от гостеприимного старичка. Декан сообщил, что терпеть не может все преходящее и поверхностное, что насквозь видит всех этих дутых телекумиров и вообще его тошнит от однодневок. «Не примите на свой счет, любезный».
Каррингтон понуро брел по Сенат-Хауслейн, пытаясь разобраться, откуда у старика такая сила духа. На его веку одна эпоха сменила другую: то псевдотюдоровские особняки, милые сердцу Каррингтона, то дома с декоративной штукатуркой. Декан принадлежал прежнему веку. Такие вот англичане старого закала – настоящие любители пива, сельские священники и сквайры, они плевали на чужое мнение, они одного требовали – не суйтесь в наши дела, а чересчур любопытные пусть поберегут носы. Каррингтон ненавидел себя за малодушие, но не мог не уважать их. Так он шел куда глаза глядели и вдруг заметил, что очутился на Кинг-стрит. Узкую улочку с беспорядочно разбросанными домишками и магазинчиками было не узнать. Бетонная многоэтажная автостоянка, ряд безобразнейших кирпичных аркад. А где же пивные? Каррингтон позабыл, что по нему самому только что асфальтовым катком проехались. Праведный гнев охватил журналиста. Прежняя Кингстрит была запущена и бестолкова, но обаятельна и своеобразна. А эта... Унылая, безликая. Лишь кое-где сохранились остатки прошлого. Лавка старьевщика, в витрине выставлены осколки ваз и мазня всеми позабытых художников. Кофейня, уставленная кофейниками с ситечками и причудливыми молочниками – видно, студенты еще не отказались от них. Что-то, конечно, сохранилось. Однако в целом строители поусердствовали. Вот и «Лодочник Темзы». Надо же, стоит себе цел и невредим. Каррингтон зашел.
– Кружку горького, – заказал он. Каррингтон идеально чувствовал обстановку. Джин с тоником в пивной на Кинг-стрит?! Немыслимо! Взяв пиво, он уселся за столик у окна.
– Здесь многое изменилось. – Каррингтон сделал большой глоток. Он не привык пить большими глотками. Он вообще не выносил пива, но помнил, что на Кинг-стрит полагается пить пиво большими глотками.
– Да уж, все посносили, – лаконично ответил бармен.
