Ознакомительная версия.
– Он уч-чится в летном, представляешь? С-сказал, я буду все paвно тебя ж-ждать. Я д-даже не знаю… К-косметику подарил. Ф-французскую. Коробка как п-пол-стола. В-видишь тени? – она снимает очки, прикрывает глаза. Я послушно рассматриваю ее веки, покрытые еле заметной пылью коричневых сорокакопеечных теней, которые продаются в киоске недалеко от школы.
Все было бы ничего, если бы Сонька свои упражнения в сочинительстве делала достоянием только моих ушей. Увы, мое молчаливое поощрение ее нелепым басням придало ей смелости и постепенно она стала выходить на более широкий круг слушателей. Наши «ашники», пресыщенные выпендриванием друг перед другом, не прочь были позабавиться. Издевательски преувеличенно вылупив изумленные глаза, женская половина класса стала сбиваться вокруг Колесниченко в стайку. Оттуда доносилось:
– Да ну?
– Да ну, ты че-е? А принеси, покaжи!
– Ой, не могу! – в один голос визжали Лукьяшки-двойняшки, хватаясь за живот. Они были особенно рады, что иерархическая лестница теперь заканчивается не на них. Ногастая Алка в мини изъяснялась лаконичнее всех:
– Ха! Хм! – М-мда!
– Вот этот воротник, – Сонька берет за кончик свой белый воротник, явно вырезанный из кружев старой комбинации, и водит им перед носами слушательниц, – этот воротник мне сшила п-портниха, которая одевает, одевает… Аллу Пугачеву! Вот! Очень хорошая мамина приятельница, портниха. Да. А выкройка из французского журнала.
– Как журнал-то называется? – нарушает свою традицию изъясняться междометиями Алка.
– Ж-журнал? «Матье», – не моргнув глазом отвечает Сонька.
– Как-как? – вскидывает Алка то, что осталось у нее от бровей после очередного прореживания их пинцетом.
– «Матье», – твердо повторяет Сонька.
Лукьяшки заходятся в визге, отвалясь к стене. Алка оскорблено-надменным голосом произносит целую речь:
– Такого журнала нет! – поворачивается и уходит по коридору, сфокусировав на своих бесконечных ногах внимание всех коридорных глаз, даже, кажется, тех троих бородачей, что висят портретами на каждом школьном этаже.
– Есть! – повышает в отчаянии голос Сонька, вытянув шею и устремившись всем длинным телом вслед удаляющимся ногам, – Ecть! Он п-продается только на валюту, его мало кто знает! Только портнихи высокого класса!
Co стороны ног до Соньки долетает фырканье. Звенит звонок. Концерт окончен.
Как-то раз, на уроке истории Лидка Гриднева достала из портфеля французские духи «Черная магия». Это немного скрасило «Историю СССP». Духи ходили под партами, пробовались на вкус, цвет, запах, пробы сопровождались легкими постанываниями, от которых историк удивленно замедлял темп речи, видимо, в уме пытаясь увязать сексуальные придыхания в классе со своим рассказом.
Духи не взяла только Сонька. Она, скосив глаза, глянула на них, и знающе кивнула:
– Есть. У меня такие есть, только бутылка гораздо больше. Г-гораздо.
И, подумав, добавила:
– Трехлитровая.
Лидка так задохнулась от возмущения, что не нашла, что ответить.
Сонька жила недалеко от школы, в стандартной пятиэтажке, оказавшейся крайней в нашем микрорайоне, и поэтому окнами выходившую прямо в степь. Квартиры в этих домах были темные, с длинным щупальцем коридора, который выводил максимум в две небольшие низкопотолочные комнаты. Это была дома-плебеи, в микрорайонах их было большинство, так как шахтеров и прочего рабочего люда в городе тоже было большинство. Немногочисленные породистые дома-«коробочки» с шикарными трех– четырехкомнатными квартирами в каждом микрорайоне стояли особнячком, красным цветом как бы намекая на избранность своих обитателей. Мы, «ашники», в большинстве своем жили в красных «коробочках».
Недолгое время спустя после истории с духами шли мы как-то с дискотеки по Аллее Героев Труда в своем обычном составе: Лукьяшки, Лидка, Женька, я и Алка, которая иногда удостаивала нашу компанию своим присутствием. Шли-шли, дошли до школы, где обычно под клич «по норам!» расходились по своим «коробочкам». После порции очередного трепа мы уже стали было расставаться, как вдруг Лукьяшки загалдели хором, излагая посетившую их одну и ту же мысль:
– Вон Сонькин дом! Давайте, давайте в гости зайдем! Посмотрим на ее сногсшибательные платья!
Лидке идея понравилась:
– Да, и на духи «Черная магия» в трехлитровой банке!
Алка фыркнула, Женька кивнула гордой головой, я не очень возражала, и мы направились в гости к Соньке. Она открыла с веником в руках, в вылинявшем до беспомощной белесости домашнем платье без рукавов и долго смотрела на нас, беспомощно моргая под толстыми стеклами очков. Атаку возглавили Лукьяшки:
– Привет, Колесниченко! Гостей принимаешь? Мы к тебе.
Сонька отодвинулась, пропуская нас:
– Проходите.
Она была одна дома, мать с братом куда-то уехали. Мы заполнили гамом маленькую квартирку, разнося сор, который Сонька смела в кучу, но не успела убрать.
– Чай будете? – дрогнувшим голосом спросила она, и нескладно присела на диван.
– Кофе! – завопили Лукьяшки, а Лидка томно добавила:
– С коньяком.
– К-кофе… – Сонька немного очухалась, – кофе сегодня утром кончилось, я очень крепко завариваю, банки на неделю не хватает, к-коньяк… вчера у брата день рождения, весь запас…, «Наполеон», шаром покати. Чай с вареньем, ладно?
– Не-е, – затянули Лукьяшки.
Мне от всего этого стало очень нехорошо.
– Покажи духи, – скомандовала Лидка.
Сонька упрямо вскинула голову и пошла в другую комнату, мы цепочкой за ней. Она остановилась у облезлого трюмо, развела руками:
– Ну надо же, мать с собой увезла.
– Трехлитровый флакон? – зашипела Лидка.
Сонька кивнула и невозмутимо ткнула пальцем в ровную поверхность стола без едииной пылинки:
– Вот, видишь след? Здесь стояли.
– Та-ак! – запели Лукьяшки, – А платья?
Сонька подошла к шкафу. Она совсем овладела собой, и шкаф открыла жестом миллионерши, щедро дающей взглянуть на свой гардероб. В шкафу висели три Сонькиных платья: школьная форма, платье в желтую клетку и еще какое-то летнее, в горошек.
– Которое французское? – прищурилась Лидка.
– Все! – с вызовом ответила Сонька. Она теперь была спокойна и холодна как лягушка. Я вдруг заметила, какие зеленые-зеленые у нее глаза, в них была злость, но совсем немного.
– Не стыдно врать? – щурилась Лидка.
– Я не вру, – спокойно ответила Сонька, перестав даже заикаться.
– Все, хватит. Пошли! – я решила поставить точку.
Мы ушли. Сонька проводила нас до двери, и, ей-богу, усмехнулась, когда сказала: «До с-свидания.»
После того случая я стала к ней заходить. Не знаю, почему. Наверное, мне чего-то не хватало в других и это «что-то» я находила в Соньке, особенно, когда она сбавляла накал своих, невероятных россказней. Сонька тоже наносила мне иногда визиты: снова часами просиживала у аквариума, слушала музыку, брала читать книги. То, что Сонька бывает у меня, а я у нее, естественно, мной скрывалось. Сонька тоже хранила эту тайну, хотя я об этом ее не просила. Не знаю, может быть, она дорожила моей дружбой, ведь за всю ее коротенькую жизнь я была единственной подружкой, но ни разу не дала мне этого понять.
Последующие годы завертели и меня и моих сверстников. В десятом – всеобщий мандраж по поводу проходного балла в аттестате, потом истерия поступления в вузы, затем замужества, роды, разводы, и опять замужества… Короче, Соньке Колесниченко, моей тайной подружке, места в этой круговерти уже не осталось. Она выпала из диапазона моих жизненных интересов безболезненно и незаметно. А появилась опять внезапно, когда я, уже изрядно потрепанная той «большой и счастливой» жизнью, обещанной мне взрослой половиной нашей школы на выпускном, катила коляску по Аллее Героев Труда. В коляске барахтался мой сын. Несмотря на свои девять месяцев от роду, он был богатырских размеров, и коляска ходуном ходила от его попыток познать окружающий мир.
– Тятя! – кричал он, указывая своим девятимесячным пальцем на Героев Труда, увековеченных на мраморных надгробиях.
– Тятя! – показывал на собаку.
– Тятя! – уткнулся его палец в чье-то цветастое платье.
– Не тятя, а тетя, – поправила я и посмотрела на тетю.
– Сонька! – прокомментировала я увиденное.
– Тятя! – настаивал Артем.
Сонька к встрече отнеслась спокойно – только зеленела из-под очков прищуренными глазами. Мы пошли к ней домой. Так как мои достижения были налицо: обручальное кольцо на пальце и коляска с полногабаритным Артемом, Сонька начала вещать о своих, как и прежде, импровизируя на ходу:
– Н-нет, не хочу замуж, х-хочу пожить для себя. Зачем? Он к-капитан дальнего плавания, представляешь? Эт-то же вечные рейсы. Н-нет, я не могу решиться. А он звонит к-каждый день. Т-такой высокий, черные волосы, голубые глаза…
Дома у нее ничего не изменилось. Нас встретил высоченный, жгучеглазый кудрявый брюнет. Только когда Сонька назвала его Вадиком, я признала в нем ее брата. «Вот это да!» – протелеграфировала моя женская сущность моим мозгам. То, что природа поскупилась дать Соньке, она щедро подарила брату. Он сидел на диване, мужчина-ребенок, и играл с маленьким-маленьким котенком.
Ознакомительная версия.
