Ознакомительная версия.
– Ему жена, похоже, изменяла, – проявил я эрудицию. – Точных доказательств нет, но известно, что они с Дантесом несколько раз встречались наедине. По несколько часов каждый раз. Сестра Гончаровой им эти встречи организовывала у себя дома втихомолку. Так что, наверное, все-таки изменяла. Что им было делать несколько часов в пустом доме? Вот тебе и причина для депрессии, для поиска смерти – жена изменяет. И кому? Ему, Пушкину, который все знает, все давно описал, у которого самого баб было невпроворот. А тут прилюдно рога наставляют. Тоже, надо сказать, обида… А у нас так называемые историки-литературоведы, как всегда, факты подтасовали. Конечно, свалить на какого-то несчастного французика проще всего…
Я осекся, потому что вспомнил, где сижу, а здесь, наверное, официальную точку зрения нельзя было ставить под сомнение. Никакую нельзя, даже литературную. Но Ч2, похоже, совершенно не обиделся.
– Возможно, что и с женой связано, – согласился он. А потом чуть сместил тему. – Здесь вот что интересно… Вы правильно заметили, что он все понимал… а в результате попал в ловушку, аналогичную той, которую сам же и описал. Странно, не правда ли? Вроде бы знаешь, где мины расставлены, вроде бы даже сам их расставлял, сам даже карту минного поля составил, а все равно наступил…
– Ваше наблюдение приводит к другой мысли, – подхватил я. – Похоже, что это разные вещи: одно дело – знать природу возможных ошибок. А другое дело – эти ошибки не совершать. Получается, что знание еще не гарантирует безошибочного исполнения, особенно когда дело касается личной жизни. И, увы, это к каждому из нас относится.
– Точно, – поддержал меня Ч2. – Вы просто с языка у меня сняли. Я всегда то же самое говорю. Сколько ошибок можно было бы избежать? Но мы на них не учимся. Даже самые мудрые из нас, которые все понимают. Даже они не учатся. Нашу человеческую природу сложно переделать.
Так мы сидели, попивали кофе, заедали сладостями и вели разговор на странные для этого кабинета темы. А я смотрел на него и удивлялся: ну, откуда у Ч2, наверняка занятого по горло человека, такие разнообразные интересы и широкий кругозор мысли?
Потом он снова перевел тему:
– А сейчас мы всей командой с интересом наблюдаем за вашим свежим начинанием. Мы его называем «многопольем». В шутку, как вы понимаете. В противовес «подполью» у вас – «многополье».
Он рассмеялся, я вслед за ним; этот Ч2 и вправду мне нравился все больше и больше. Тонкий, умный человек, я бы мог с ним подружиться.
– Расскажите, как вы пришли к такой идее? Я понимаю, до этого непросто додуматься, что мы, человеки земные, не на два пола делимся, как мы всегда считали… А на шестнадцать. Как вам удалось?
Я сосредоточился. Ведь если я ему начну всю правду рассказывать про параллельные миры, про трансформацию, он меня либо за сумасшедшего примет… Либо, если поверит, что еще хуже, упечет меня для последующего всестороннего изучения и исследования. На благо отчизне… Такие варианты тоже хорошо известны, даже описаны. И хотя, если пользоваться недавней аналогией, не я эти мины расставлял, подрываться на них я не собирался. Пришлось выкручиваться, придумывать с ходу:
– Все, как всегда, с литературной идеи началось, – пожал я плечами. – Новую книгу начал писать. А потом думаю: а что, если в идее есть реальный смысл? Мы с моей подругой, с Аркадией… вы знаете, она актриса…
– Замечательная притом, – вставил Ч2 и замолчал.
– Так вот, мы с ней попробовали, ну, чтобы по-другому. Я имею в виду, принципиально по-другому… Не буду сейчас в подробностях. Но в результате у нас получилось. Выяснилось, что она плеврита. Настоящая плеврита.
– Аркадия – плеврита!!! – удивился Ч2. – Надо же! – Он покачал головой и повторил: – Надо же… – Затем добавил: – И не обидно вам?
Пришло время удивляться мне:
– А почему мне должно быть обидно?
– Ну как, не женщина все же…
– Так у нас все полы равны, один ничем не лучше другого. Просто от ошибочной идентификации люди страдают. Вот мы и помогаем им сбросить оковы. Аркадия сейчас совершенно счастлива, да и я тоже. У нас отношения совершенно замечательные. – Я приподнял брови. – Ну, вы понимаете. У нас вообще статистика уже набралась: подавляющее большинство наших клиентов после перехода в свой истинный пол обретают себя заново. В полной мере. И живут теперь совершенно иной, совершенно счастливой жизнью.
– Это замечательно, – подхватил Ч2. – Мы для того вас и позвали. Мы считаем, что вы улучшаете климат в стране. Ведь когда человек нашел себя, когда он счастлив и ему живется лучше, тогда всякие мелкие социальные недоразумения его больше не смущают.
Ч2 прервал свою речь, задумался, возникла пауза, я ее не стремился прерывать.
– Видите ли, – произнес он наконец, но каким-то другим голосом, более сжатым, сдержанным, что ли, более интимным. – У нас вот какое видение ситуации. – Он склонился над столом, немного при этом придвинувшись ко мне. – Аналитический такой взгляд. Мы считаем, что ситуацию в стране изменить невозможно. И вот почему: нам сверху невероятно сложно что-либо сдвинуть, если тяги к преобразованиям нет у народных масс. Поэтому мы и…
– Вы что имеете в виду? – не понял я, ошарашенный неожиданным поворотом в разговоре.
– Да по сути все. – Ч2 пожал плечами. – Экономические реформы, демократические, борьбу с коррупцией. Вообще любые радикальные преобразования… Ну как их можно производить, когда «низы» их на самом деле не хотят? Более того, противодействуют им.
– Не хотят? – снова удивился я.
– Конечно. Вы сами подумайте, возможности-то существовали. В начале двадцатого века, когда демократические силы наконец пришли к власти. Я про Февральскую революцию 1917 года и про период правления Временного правительства. Ведь был шанс, хороший шанс. А что в результате получилось? Октябрьский, большевистский переворот. С анархией, массовыми убийствами и прочими безобразиями. А он, в свою очередь, привел к все тому же самодержавию – ленинизм, сталинизм и последующий генсекретаризм, если так можно выразиться. То есть такой круг по спирали получился. Только спираль не вверх увела, а вниз. Потому что народ опять запрягли в крепостное право. Всякой коллективизацией, колхозами, лагерями, трудовыми сменами и прочей повинностью. И обратите внимание, самому народу там было хорошо, в этих колхозах и лагерях, он до сих пор ностальгирует по тому времени.
Я молчал, мне было интересно. Я никогда не слышал подобных откровений от людей, находящихся на «Вершине». Впрочем, я от них вообще никаких откровений прежде не слышал.
– А в конце двадцатого и в начале этого, нашего века, – продолжал Ч2. – Еще один шанс выпал. И к чему он привел? Опять же к полной анархии, к дезинтеграции. В точности к такой же ситуации, которая сложилась после семнадцатого года – еще одна спираль. Бандитские формирования захватывали целые районы и области, сажали в губернаторские кресла своих ставленников… да чего говорить… известное дело. И это при полной поддержке народа. Потому что… – Ч2 еще ближе склонился ко мне, как будто хотел рассказать страшную тайну. – Потому что народ у нас такой. Ему никаких свобод и демократий не надо, он со свободами не справляется никак.
– Почему? – только и смог вымолвить я.
– Такой народ… – повторил «Член Команды» под номером 2, а затем добавил: – Свобода ответственности требует, самоответственности. В свободном обществе не похалявничаешь и не поворуешь бесконтрольно, там разнообразные контрольные механизмы выставлены. Самим обществом выставлены. А у нас? Что у нас общество выставляет? Бандитов? Мздоимцев? – Он махнул рукой. – Во всем, конечно, крепостное право виновато. Рабство, иными словами. А у раба и сознание, и психология, и принцип мышления – особенные, специфические. И тремя-четырьмя поколениями их не вытравишь. Они ведь формировались тысячелетиями. Вот смотрите, в Штатах рабство было отменено почти в те же самые года, что и у нас. И они до сих пор с его последствиями мучаются. Более того, есть шанс, что именно из-за этих последствий им вообще недолго мучиться осталось.
– Штатам? – переспросил я. Ч2 кивнул.
– Но у них-то количество рабов на тот момент не превышало пяти процентов населения. А у нас около пятидесяти процентов. А после череды эмиграций прошлого века, репрессий, войн – и того больше. При большевиках еще как-то на евреях продержались – искусство, конечно, наука, здравоохранение, образование, ну и прочее. А сейчас и их почти не осталось. Вот мы и оказались прижатыми к стенке. Выходов нет.
– Совсем нет? – переспросил я. Не знаю, заметил ли он в моих интонациях иронию?
– Нет, никаких… Возьмем для примера эту компанию с коррупцией. Хорошо, пересажаем мы их всех… как раньше говорили, проведем чистку. Но им на смену такие же придут. Из народа. Ничем не отличающиеся. Если культура в народе такая. Вы спросите: какая возможная альтернатива? Только одна, возвращаться назад: гайки закручивать, снова всех сажать, опять из страны лагерь делать. Но мы не хотим лагеря. Более того, мы его не допустим.
Ознакомительная версия.
