Сидевший напротив Розы пожилой мужчина с красным носом, с прозрачными и застенчивыми глазами, подняв пустой стакан, показал буфетчице.
- Хватит, Сергей Ильич, двести граммов вы уже выпили, даже больше, она ведь вам до краев налила. Это ведь целая четвертинка водки.
- Не четвертиночный я человек, Розочка.
- А какой же тогда, пол-литровый?
- Да уж скорее пол-литровый. Не четвертиночный.
Появился еще стакан, и Сергей Ильич перелил его в себя - и опять с достоинством и степенно. Его слегка качнуло в сторону, он сделал усилие и выпрямился. Сергей Ильич напоминал сейчас нежилой краснокирпичный барак с выбитыми окнами. Такой дом торчит в ландшафте ни на что не годный, агрессивный, память о каких-то теперь уже неинтересных временах. Его непременно снесут, надо дать место другим, его место займут гордые красавцы из стекла и бетона. В последнем приступе гордыни стоит он сегодня, неуживчивый и никому не нужный, топорща красные острые углы, пялясь черными дырами оконных проемов. Сергей Ильич щурился, примериваясь продолжить беседу.
- Так что Деррида? - спросил он с вызовом. - Оригинальный философ или так себе - компилятор? Мыслитель или обыкновенный прохвост?
- Да как вы можете! Это же Деррида! Его весь мир признал!
- Мало ли. Билла Клинтона тоже весь мир признал, а он болван. Если философ оригинальный, то извольте предъявить внятные простые положения. Тогда это несложно. Скажем, потребуется объяснить Платона. Это не сердитесь, просто, потому что определенно. Пещера, ейдос, идея. Можете так же вот внятно про Дерриду или нет?
- Сделайте одолжение. Дискурс, деструкция, парадигма.
- Что-что? Нет уж, мне, извольте, понятно, не на птичьем языке. Пещера, ейдос, идея!
- Дискурс, деструкция, парадигма!
- Что это за галиматья? Деструкция! Ломать не строить - мозгов не нужно. Поймите, Розочка, у Платона ведь все мироздание объяснено. И никакой болтовни - никакого тебе дискурса, никакой, извиняюсь, парадигмы.
- Парадигму-то как раз Платон и придумал.
- Не перебивайте! Мало ли что он придумал! - Сергей Ильич, теряя нить беседы, стукнул кулаком по столу. - Повторяете за всеми подряд. Вы, не сердитесь, ведете себя, как проститутка!
- Сумасшедший! Алкоголик!
Близорукие, несколько навыкате глаза Кранц выпучились еще более, она в упор уставилась на Татарникова. Неожиданно для самого себя Сергей Ильич вспомнил прозвище Кранц - «толстожопая пучеглазка». Ему сделалось и смешно, и неловко.
Возникла пауза.
- Простите дурака, - сказал наконец Татарников, - день скверный. Он помедлил, но все-таки честно сказал: - Пью с утра. С женой поругался. Ее тоже понять можно, Розочка, вы ее не вините, - отчего-то сказал Сергей Ильич, хотя Кранц всецело была на стороне его жены, - со мной тоже непросто. Понимаете, - продолжил он, - чем открытое общество пугает, так это тем, что цели его уж слишком открыты. До того открыты, что их уж и целями не назовешь. Что-то здесь не так. Не может быть, чтобы у общества не было внутренней цели, тайной. Ну поверьте мне, историку, - не может собраться общество без всякой цели. Ну не может. Зачем же тогда ему собираться?
- Так вы не верите, профессор, в альтруизм? В просвещение не верите?
- У просвещения как раз цели понятны, - сказал пьяный Татарников, - абсолютизм и колонизация. А здесь-то что?
- Борьба с тоталитаризмом. Устранение коммунистической диктатуры. Цель - лишенный идеологии социум. Банкир помогает интеллектуалу, интеллектуал - фермеру, фермер - строителю, и все это без идеологии. Жизнь организуется по законам рынка, то есть взаимного уважения и выгоды.
- Вот, стало быть, где цель. Цель - запутать следствие. Без идеологии это значит, что виноватых не сыскать.
- Зачем непременно виноватые?
- Я предвижу трудности для будущего историка. Историк - он как следователь, понимаете? Должен все заметить. А как тут одного от другого отличить? Что колбасник, что нефтяник, что генерал - и все как на подбор открыты. Так открыты, что и не разглядеть ничего. Если, не дай бог, случится что так и спросить не с кого, все похожи, как калоши, крайнего нет. Вот в платоновском государстве - там все четко; стрясется что - сразу виноватого найдут. Ясен, так сказать, круг подозреваемых. Как у нас дома. - Татарников опять вернулся к больной теме. - Зою Тарасовну почему легко понять? А потому, что, кроме меня, виноватого у нас в семье и быть не может.
- Что же может произойти, Сергей Ильич? - спросила Роза Кранц, которая примерно представляла себе, что должно произойти.
- А что угодно, - пьяный Татарников дал волю фантазии, - вот вы, например, на своего оппонента донос напишете. А что? Очень просто. Или Кротов с Тушинским из-за сибирской нефти передерутся, один другого и отравит. Такие случаи в истории бывали. Как без них? Но, скорее всего, их всех обставит Басманов. Вы поглядите на него, Розочка! Как пойдет нефтяные вышки приватизировать - не остановите! Столько наворует! А следствие, как пить дать, станет в тупик. Заставьте меня припоминать, кто что говорил, кто как себя вел, запутаюсь. Все - за свободу.
- Может быть, все обойдется. Вы не нервничайте.
- Может, и обойдется. Хоть я и сомневаюсь. Если дойдет до дележки скважин, тут каждый союзник лишний. - Историка развезло. - Так открытые общества обычно и закрываются, Розочка. Я вот вам сейчас все нарисую, и Сергей Ильич вывалил на пластмассовый столик кофейную гущу и ложечкой стал по ней рисовать, - вот это будет у нас такая картина мира. Вот Европа. Какая закономерность получается любопытная, глядите. - Он развез гущу по столу. - Вот Западная Германия, а вот Западный Берлин, - он нарисовал, - это было стеной закрытое общество. Ведь верно? Падает стена, общество открылось. Открытое теперь. Так. Идем дальше. Вот оно вливается в другое открытое, а то - в третье.
То ли от природной неспособности историка к рисованию, то ли от количества выпитого, но рисунок у Татарникова не получился. В короткое время он перемазал весь стол, изображая Францию, вышел за ее пределы и уронил на пол ложку.
- Знаете что, - кряхтел Татарников, нагибаясь за ложкой и бурея от усилия, - я для таких дебатов не гожусь. Прогрессивные идеи - удел молодых. Молодежь приходит, ей подавай прогресс, двадцать лет пролетит, и новая молодежь приходит, и той опять подавай прогресс. А потом опять молодежь, и сызнова - прогресс. А потом опять молодежь. И снова давай новый прогресс.
Интересно, остановится он или нет? - подумала Кранц. Ишь, как разошелся. Не знает, ничего не знает бедный пенсионер. Не понимаешь ты, старый дурень, зачем тебя отец Николай позвал. А он просто присматривается, кто ему доклады писать будет, когда его председателем «Открытого общества» выберут, кто ему справки готовить станет. Все посчитал историк, да все неверно посчитал. Не задержится Басманов в «Открытом обществе», мало ему это общество, тесно. Что ему нефтяная скважина в Сибири? Эх ты, книжный червь. Уже шелестели сегодня по коридорам, что года не пройдет, как сделают Басманова парламентским спикером. Поэтому и сбежались сегодня все на собрание. Чувствуют - выше намечена цель, сегодняшнее собрание так, пристрелка, надо бы примелькаться, притереться: глядишь, и в настоящее дело возьмут. Вот куда все тянется, в новую Думу. Вот что решается сегодня: портфели председателей комитетов. А «Открытое общество» - это Герману Федоровичу трамплин. Что ему «Открытое общество»? Ведь обронил же сегодня президент «Бритиш Петролеум»: уверенность в наших культурных начинаниях дает тот простой факт, что такая весомая политическая фигура, как Герман Басманов, курирует процесс. Вот оно как. Ему, Басманову, это только для предвыборной работы, а там - вверх. Вверх! Уже и поговаривают, кто это «Открытое общество» потом возглавит, - и неудивительно, что называют отца Николая Павлинова. Гранты распределять - на это поп как раз сгодится. Вот как все обстоит на самом деле, а этот алкоголик все рисует и рисует. Остановиться не может. Историк, а простой истории не видит. Но Татарников уже остановился, растерянно оглядел измазанный стол, развел красными руками.
- Оглянешься, где старые-то прогрессисты? А все давно на пенсии. Скажете, этим мир и живет, оттого и вперед движется? А я вам скажу, что каждому воздастся по вере его - кто в прогресс верил, того другие прогрессисты на пенсию и отправляют. Я-то всю жизнь на печи с водочкой просидел, меня дальше печки и не пошлют. Вам сколько, года сорок три? Ну еще лет восемь-десять, а там и пенсия, внуки, какой прогресс? Прогресс, знаете, где хорош? На Лазурном берегу, в Биаррице… Многие вот Лос-Анжелес хвалят… Нью-Йорк, конечно, прогрессивное место. У вас где квартира? В Мневниках? В Мневниках прогресса нет. То есть снабжение-то теперь неплохое: и кефир, и ряженка. Но прогресса нет. Так что, Розочка, наблюдается известное разделение обязанностей: одни прогрессу служат, другие им пользуются. Вам, вижу, по сердцу служить. А я, старик, на печи полежу. Лучше, не сердитесь, за рубь лежать, чем за два бежать.
