2
У нас наступают выходные. Разведка почти в полном составе уехала в Чечню. В роте остались только Смешной и Малой, но они нас не трогают. Каждое утро они уходят в парк и возятся там с подбитой бэхой; возвращаются только под вечер. Елин приказал им перебрать движок и дал на это две недели. Теперь Смешной с Малым ломают голову, где бы украсть ТНВД — старый разбило осколком. На это у них есть еще восемь дней.
Тимоха свалил в отпуск, на прощанье избив нас с Зюзиком и настучав Осипову локтями по щекам; сейчас Андрюхины щеки напоминают баклажаны — они приятного фиолетового оттенка, слегка набухли и при разговоре трясутся, как желе. Очень смешно.
Когда я говорю ему об этом, он ужасно обижается:
— Тебя бы так отдубасили…
— Успокойся, меня еще и не так дубасили, — отвечаю я.
Три дня мы спим как люди, нас никто не трогает; мы принадлежим сами себе. Просыпаемся от барабанного боя и понимаем — развод. Значит, уже девять утра. Мы сладко потягиваемся в постелях и не торопимся вставать. Старшина придет не раньше чем через полчаса, а значит, у нас есть ещё время. На завтраки мы не ходим, нам не хочется менять сон на еду, к тому же в такую жару голод нас не сильно беспокоит и ужина вполне хватает до обеда, а если не хватает, то мы идет в летную столовую и просим там хлеб.
Когда развод проходит торжественным маршем мимо командира полка, мы лениво поднимаемся и идем умываться. После этого старшина ведет нас в парк, или мы наводим порядок в расположении или просто не хрена не делаем, валяясь на траве.
Счастливое время. Мы принадлежим сами себе, и никто нас не бьет.
Вот и теперь мы лежим в саду у летчиков, курим и жуем спелые сочные абрикосы. Только что был обед, наши животы набиты рисовой кашей с куриными костями, и мы, можно сказать, довольны жизнью. Кроме того, у нас есть еще полтора часа до вечернего развода и на это время мы предоставлены сами себе.
К летчикам мы заворачиваем каждый раз после обеда. Здесь хорошо, казарма окружена густым тенистым садом и нас почти не видно, можно спрятаться так, что никто не найдет. Это мое любимое место. Здесь лучше, чем в самой комфортабельной гостинице мира — там может быть роскошно и все. Здесь же просто хорошо.
На краю сада стоит широченный дуб, земля вокруг него вся покрыта мягким мхом, и днем здесь можно спать как на лучшей пуховой перине. Лето, укрываться не надо, кругом бесплатные абрикосы и шелковица, поют птицы и солнце щекочет щеку сквозь листву. Рай земной.
Сегодня я привел сюда роту — всех четверых — по дороге мы натрясли абрикосов и теперь наслаждаемся жизнью. На полтора часа мы принадлежим сами себе и можем распоряжаться собой как хотим. Мы ощущаем себя почти что полноправными людьми.
Мы обсуждаем Леночку. У неё хриплый прокуренный голос, черные узкие глаза и симпатичная фигурка. Леночке чуть за тридцать. Она весело матерится на солдат, бьет черпаком особо наглых по рукам и раскладывает пищу не жалеючи, превышая солдатские нормы.
Из-за этого обстоятельства Тренчик моментально влюбляется в неё.
Впрочем, он уверяет нас, что жратва здесь не причем. Как не странно, я ему верю — когда пищу раскладывает Леночка, Тренчик даже не смотрит в тарелку. А это что-нибудь да значит. Он не сводит глаз с предмета своего обожания, особенно с её выделяющейся под белым халатом упругой груди. «Леночка, — стонет он за столом, ерзая на скамейке, — ах, Леночка. Как бы я…»
Вот и сейчас он вспоминает разговор моментально переходит на похабщину:
— Нет, вы видели, какая фигурка? Ах, Леночка…
— Как бы ты… — говорит Осипов.
— Да. Как бы я… Ах, Леночка!
Дальше этого мечты Тренчика не распространяются.
Мне Леночка не очень нравится, но она разрешает жрать нам по две порции за раз, и я ей очень благодарен за это.
Вообще-то женщины мало интересуют нас с точки зрения «нравится — не нравится». Какая разница. Однажды в учебке была проверка на венерические заболевания, нас выстроили всех на плацу и приказали снять штаны. Мы стояли голыми, а женщина врач (очень красивая молодая азиатка) ходила между шеренгами и осматривала нас. И каждый, к кому она подходила, должен был показать ей свое добро в развернутом виде.
У нас еще не было ни разу настоящей любви, ни разу ещё никто из нас с замиранием сердца не ждал девушку на свидании с букетом, не целовался в подъезде затаив дыхание, не признавался в любви и не совершал во имя её подвигов и глупостей, а мы уже стояли голые перед красивой взрослой женщиной среди сотен таких же вонючих и грязных солдат и нас осматривали, как скотину. Мы должны были пройти медосмотр, и мы его прошли — максимально быстро и практично, словно коровы в загоне. А что там чувствовал каждый из нас, никого не интересовало. Какая тут может быть любовь, какая к чертям собачьим романтика. Им здесь не место.
— Тренчик, а у тебя была женщина? — спрашивает Осипов.
— Конешно, — обиженно шамкает своими губами Жих. — Наташка. Я с ней учился в школе.
Я Тренчику не очень-то верю, мне кажется он завирает. Хотя ему и вправду приходило несколько писем, но Тренчик никогда не читал их нам вслух.
— А у тебя? — спрашивает Андрюха меня.
— Не знаю, — отвечаю я.
— Как это?
— Это на вечеринке случилось. В ту ночь я был чертовски пьян и совсем ничего не помню. Это можно считать за один раз?
— Можно, — говорит Осипов. Он единственный из нас, кто неоднократно был с женщиной по настоящему, и его авторитет в этих вопросах непоколебим.
— А ты, Зюзик? У тебя было?
— Было, — говорит Зюзик, ковыряя веточкой землю.
Осипов пристально смотрит на него.
— Врешь, — говорит он наконец. — Ни хрена у тебя не было.
— Ну и что? Ну и что, что не было? — говорит Зюзик. — У меня все ещё будет, понял? Чего ты пристал со своими идиотскими вопросами! Я, может, не хочу так, как Тренчик, с какой-то поварихой. У меня будет настоящая любовь, понял?
— А если не успеешь? — спрашивает его Андрюха.
— Пошел ты, — говорит Зюзик и замолкает.
— Ну ладно, я пошутил, чего ты. Все у тебя ещё будет.
— Сплюнь, дурак, — говорю я. Андрюха три раза плюет через левое плечо и стучит по дереву.
Мы закуриваем по новой, некоторое время молчим.
— Блин, скорее бы уж в Чечню… А то што ж это такое — не армия, а сплошное пропижживание, — шамкает своими раздувшимися губами Тренчик.
— А ты что думаешь, в Чечне разведки нету что ли? — возражает ему Осипов.
— Есть. Но бить они нас там не будут.
— Почему?
— Почему у коровы сиськи между ног? — огрызается Тренчик. — У нас же будет оружие. Чего ж тут неясного. Ни одна сволочь не ударит меня, если у меня в руках будет автомат.
— Понятно, — говорю я. — Но у них тоже будет оружие, Тренчик. И в отличие от тебя они умеют им пользоваться.
— Это точно, — говорит Осипов. — Я когда узнал, что нас в Чечню везут, подумал, что хоть стрелять научусь как следует. А нас же здесь ничему не учат, только бьют.
— Как же мы будем воевать, мужики? — спрашивает Зюзик.
Это риторический вопрос и ему никто не собирается отвечать.
Мы не умеем рыть окопы, не умеем укрываться от пулеметного огня и не знаем, как правильно установить растяжку, чтобы она не взорвалась в руках. Нас никто не учит этому. Мы не умеем даже стрелять, все в нашей роте держали оружие в руках только два раза. Если бы мы попали на войну прямо сейчас вот, из-под этого абрикосового дерева, то вряд ли прожили бы даже несколько часов.
— Надо валить отсюда, — говорит Зюзик.
— Да? И как ты собираешься валить? — возражает Осипов. — У тебя есть деньги? Одежда?
— У нас есть магнитолы, их можно продать. На дорогу, пожалуй, хватило бы, — говорю я.
— А паспорт? Никто не продаст тебе билет без паспорта.
— Паспорт можно выслать по почте. Надо только написать родителям.
— А что, правда! — Зюзик увлекся этой идеей. Теперь ему кажется, что он и вправду готов бежать. В последнее время он вообще часто затевает эти разговоры. — А, мужики? Давайте, напишем домой, чтобы нам выслали паспорта и свалим отсюда, а?
Выясняется, что у Тренчика нет паспорта — он сдал его в военкомате. Да и у Осипова тоже.
— Все равно денег на всех не хватит, — говорит Тренчик. — И потом, чего сейчас-то бежать, все равно ж разведки нету. Когда вернутся, тогда и побежим.
— Хоть бы их там поубивало всех, — говорит Андрюха.
— Нет, не всех, — возражаю я. — Виталика можно было бы оставить. Виталика да. А остальных пускай всех убьет к чертям собачьим.
— А что нужно сделать, чтобы попасть в госпиталь? — снова заводит свою шарманку Зюзик.
Он все никак не может расстаться с идеей свалить из полка. Это не так-то просто, хотя полк и не охраняется — вышел из казармы и иди куда хочешь.
