Старуха молчала-молчала всю дорогу и все-таки не выдержала. Опять стала упрекать: про Ирину забыл совсем, хоть бы спросил, пишет ли, нет. И вообще, дескать, можно ли так долго сердиться на родную дочь. Пора бы понять ее, войти в положение. Ей-то, поди, труднее сейчас… Никита Иваныч соглашался про себя. Да, конечно, надо понять Ирину да простить ей грех. Подумаешь, родит без мужика! Мало ли так рожают, и ничего. Живут, детей растят, а дети потом людьми становятся и ничем от других не отличаются. Это раньше в деревне такую бы бабу вместе с дитем затравили. А сейчас не то время. Конечно, надо простить Ирину. Пусть рожает внука…
И еще Никита Иваныч думал, что вообще в природе что-то нарушилось. Будто она, как и старик, переболела лихорадкой и теперь все в ней по-иному. Вот и журавли стали раньше на крыло подниматься, людей к себе подпускают, не боятся. И женщины без мужей хотят рожать. Куда же это все дальше-то укатится?
Не заметил он, как пришел к болоту. Спохватился, а перед ним уже трактора стоят: в одной шеренге матерые красавцы-американцы, в другой — отечественные трудяги. Выстроились друг перед другом и застыли. Вокруг ни души. Только чернеют холмы торфа и блестит рыжая вода в траншеях. Никита Иваныч хотел подойти ближе, но тут откуда-то вывернулся Пухов с ружьем на перевес.
— Сто-ой! — закричал он, прыгая на протезе. — Не смей трогать!
— Чего? — спросил старик, продолжая наступать.
— Стой, говорю! — еще раз предупредил Пухов. — Не то стрелю!
— Ты что, сдурел? — рассмеялся Никита Иваныч. — Это же я, Аникеев Никита.
— Все равно стой, — упрямо сказал сторож. — Мне велено никого не подпускать. Стрелю же!
Никита Иваныч наступал. Пухов попятился, но прочно увяз протезом в болоте.
— Я те стрелю, — спокойно проронила Катерина и, обогнав мужа, вплотную приблизилась к сторожу. Тот спрятал ружье за спину.
— Я при исполнении… Часовой — лицо неприкосновенное…
— Сторожишь, значит? — спросил Никита Иваныч.
— Охраняю государственное добро.
— И те, и эти? — Аникеев показал на шеренги тракторов.
— А как же! — с гордостью произнес Пухов. — Григорьевские, потому как я член общества охраны природы. А кулешовские… Ведь и электричество нам нужно во как! В электричестве наша сила. Их обоих поснимали с должностей-то. Теперь я тут самый ответственный.
Никита Иваныч хотел было отматерить его как следует и не успел.
С запада, со стороны солнца, выплывал косяк журавлей…
* * *
Они летели медленно, беззвучно, и красноватое солнце оплавляло очертания распластанных крыльев. Косяк шел на посадку, видно было, как путают и выбиваются из строя молодые птицы, и как торжественно-величаво держатся старые во главе с вожаком. Журавли опускались к земле, до нее оставалось уже несколько метров и строй смешался, птицы сбились в кучу, чтобы сесть разом в одно место, но вожак вдруг крикнул и резко пошел вверх. Стая тяжело замахала крыльями, звучный переклик судорогой пробежал от вожака к замыкающим птицам и в небе вновь выстроился походный косяк. Журавли поднялись высоко над болотом, сделали большой круг, затем поменьше, высматривая что-то на земле. Никита Иваныч понял, что птиц что-то пугает внизу и они ищут другое место для посадки на кормежку.
— Кто там есть, на болоте? — спросил он Пухова.
— Да Иван Видякин проходил, — пожал плечами сторож. — Мешок соли куда-то понес. Уж час назад, как прошел…
— Соли? — удивился старик. — Зачем ему теперь соль-то?
— Кто знает?.. Остановился тут, покурили мы, и он дальше пошел… Сказал, на озеро идет. Я еще спросил: а допрешь мешок-то? Он — допру… И допрет ведь, а?
Наконец вожак нацелился и пошел на снижение. Его профиль четко отрисовывался на белесом фоне болота, и Никита Иваныч точно заметил место, куда одна за одной приземлялись птицы. Прищурившись, он еще пытался разглядеть журавлей на земле, но расстояние было велико да и глаза скоро заслезились от напряжения, поплыли в них пятнышки от старой контузии.
— Красота… — выдохнул пораженный Пухов. — Каждый раз гляжу и любуюсь. До чего же аккуратная птица и режим любит.
Никита Иваныч стиснул зубы и посмотрел на Катерину. Старуха от его взгляда ойкнула и, медленно содрав с головы платок, опустилась на землю.
* * *
Никита Иваныч знал, куда сели птицы. Это было кормовое и сравнительно безопасное место. Подойти к нему незамеченным можно было лишь с одной стороны — со стороны озера.
Он проверил патроны в патронташе, отсортировал их, собрав картечные на правую сторону, чтобы были под рукой, и только хотел сделать шаг, как с окраины болота поднялась огромная черная туча и на мгновение заслонила солнце. То сгущаясь, то разреживаясь, она несколько минут беззвучно носилась в воздухе, роняя на землю гигантскую кипящую тень. Когда воронье грузно опало на землю, Никита Иваныч обернулся к Пухову.
— Что это воронье разлеталось, не знаешь?
— Кто знает? — помялся Пухов. — Давно уж мотаются здесь… Может, падаль какую зачуяли, а может, как журавли, улететь надумали. Вредная птица… Если улетела — спокойно стало.
— Воронье не улетит, — заверил Аникеев. — Видно, болото себе облюбовали. Воронью чем гаже место, тем жить вольготней.
Он еще раз посмотрел в сторону, где сели журавли, прикинул расстояние, зарядил ружье.
— Пойдешь со мной, — приказал он Пухову.
Пухов закинул ружье на плечо и отрицательно помотал головой.
— Не могу. Я тут охранять приставлен. При исполнении я.
— Патроны с картечью есть? — спросил Никита Иваныч, не принимая отказа Пухова. — А то у них сейчас перо крепкое. Это не хлопунцы.
Старуха вздрогнула, поднялась с колен. Нос ее заострился, на бледном лице проступили красные пятна.
— Патроны-то есть, — замялся Пухов. — Да вишь ли, ружье-то у меня который год не открывается.
— Сторож, мать твою… — выругался Аникеев. — Ладно, пошли так. Подранков будешь добивать. Прикладом. Чтобы ни один живым не ушел.
Катерина с ужасом посмотрела на старика и потянулась к нему руками.
— Никита… Пожалей, Никита, не губи! Мы ж каждый год добром их провожали и плакали вслед!
— Все одно не могу, — развел руками Пухов. — Не дойду. Увязну я. Тебе-то что, ты на двух…
Никита Иваныч молча содрал с ноги сапог и протянул Пухову.
— Обувайсь, — скомандовал он. — Набей сапог землей и обувай деревяшку свою.
Пухов вздохнул, тоскливо поглядел на трактора и, засунув протез в сапог, стал набивать его торфом, чтобы не болтался. Для крепости привязал голяшку ремнем от ружья и притопнул ногой.
— Вообще-то как член общества я — против, — раздумывая, сказал Пухов. — За самосуд знаешь что бывает?
— Пошли, — сурово произнес Никита Иваныч. — Хоть чучел наделаем, ребятишки смотреть будут.
— Раз так — пошли, — вздохнул Пухов.
— Опомнись, Никитушка! — взмолилась Катерина, готовая упасть в ноги старику. — Дитем тебя заклинаю — остановись!
… От места, куда приземлился журавлиный клин, доносился неторопливый, покойный клекот: птицы кормились, нагуливая жир перед отлетом.
* * *
Никита Иваныч торопился, лез по болоту, не выбирая пути, застревал, вяз, выпутывался и снова лез. Солнце уже поворачивало на закат. В очередной раз выдернув ноги из трясины и оставив там второй сапог, старик заметил, как что-то метнулось в камышах и замерло темным, бесформенным пятном. «Кот!» — подумал он и вскинул ружье. Для этой твари он никогда не жалел зарядов.
Однако в камышах тоненько заскулило, и скоро на пути Никиты Иваныча возник человек, стоящий на четвереньках. Старик повесил ружье на плечо и подошел ближе.
— Вставай, — сказал он. — Нечего ползать да птицу пугать. Вставай, ты ж, поди, человек, как-никак…
Человек неуверенно приподнялся, но так и не распрямившись до конца, хрипло выдавил:
— Воронье, воронье проклятое заело.
— Айда с нами, — предложил старик. — Да палку какую возьми, а то, чую, патронов не хватит.
Колесов вырвал с корнем измученную болотом сосну, обломал ветки и взвалил дубину на плечо. Старик одобрительно осмотрел свое войско и зашагал дальше.
Ивана Видякина они застали внезапно, хотя шли не скрываясь, и с берега озера марь проглядывалась далеко. Насвистывая, Иван ходил вдоль воды и рассыпал из мешка соль.
— Здорово, — сказал Никита Иваныч, отчего Видякин заметно вздрогнул и уронил мешок. Несколько секунд он смотрел на пришедших и сосредоточенно морщил широкий лоб.
— Я тут солонцы устраиваю, — почему-то виновато объяснил Иван. — Да подкормку для выхухоли… А воронье, сволочь, обнаглело вконец. Все сжирают…
— Айда с нами, — пригласил старик. — Все воронье один черт не накормишь.
Иван Видякин вытряхнул мешок, пристально глянул последний раз на чистую гладь озера и присоединился к Аникееву.
Красться не было смысла. Воронье сидело густо, грузно и безбоязненно, поблескивая на солнце аспидной чернотой. После первого выстрела с пяток воронов распластали крылья. Старик бил не целясь, с удовольствием отмечая, как после каждого выстрела в плотной стае птиц возникает круглая брешь. Однако с каждым разом, пока он перезаряжал одностволку, брешь тут же смыкалась.
