На следующий день я умудрилась получить сразу три двойки. Суммы получались неверные, буквы заваливались в разные стороны, недавно выученный стих наотрез отказался вспоминаться. Зато за окном происходили настоящие чудеса: у голубя отвалились крылья, и появилась человеческая голова – папина, он сидел на ветке и весело напевал: «В два у „Гастронома“». Какая уж тут учеба?!
Стоит ли говорить, что на встречу я пришла за час до назначенного времени. Ходила туда-сюда, делала вид, что пинаю мокрые листья, а сама потихоньку вглядывалась в лица прохожих. От волнения сердце мое билось не в груди, а где-то в горле, приходилось судорожно сглатывать, чтобы вернуть его на место.
Он пришел ровно в два и оказался очень даже ничего, в смысле высокий и симпатичный, но ни капельки не похожий на меня.
– Привет, Майя, – и протянул сладкую вату. – Это тебе.
– Спасибо, – ответила я. – У тебя глаза не голубые. Ты точно мой папа, не ошибаешься?
– Они раньше были голубые, а потом стали серые, совсем недавно. Не сомневайся, я точно твой папа.
– А характер у тебя скверный? – чтобы отмести все сомнения, спросила я.
– Наисквернейший! – заверил он. – Ну, куда пойдем?
– Давай в парк, – предложила я.
Мы гуляли по дорожкам, смотрели на фонтан, в котором уже не было воды, на застывшие до следующего лета карусели и разговаривали. Я рассказала ему все-все: про двойки, про доску, про мамину «халтуру», про свое первое выступление, на которое никто не придет, и про то, как тяжело последнее время играть во дворе.
– Во сколько у тебя концерт? – спросил папа.
– В пять.
– В пять я совершенно свободен, если пригласишь, приду.
– Правда?! – не поверила я. – Конечно же, приглашаю! И в школу сможешь?
– Да. Говоришь, она злющая, эта Вера Константиновна?
– Очень. Я боюсь ей маму показывать, она потом наверняка будет плакать, – не моргнув глазом, выдала я.
– Это совершенно недопустимо, маму нельзя расстраивать. Я сам поговорю с твоей злюкой. Тем более ты не специально…
– Вообще-то специально, – призналась я.
– Ну, с кем не бывает. Разберемся, – подмигнул он. – Хочешь мороженое?
На самом деле, я не любила мороженое, как и сладкую вату, но сказала «хочу».
– А себе почему не взял? – набив рот пломбиром, спросила я.
– Горло болит. Да и вообще, я мороженое не очень.
«Мама права: я – вылитый отец. Вот вырасту, и у меня будут серые глаза», – размышляла я, вкладывая ладошку в горячую папину руку.
– А почему ты потерялся? – решила выяснить я, уже стоя у своего подъезда.
– Понимаешь, мама…
– Я так и думала! – выпалила я, прекрасно зная мамин характер. – В четверг, после пятого урока. Не забудь, – и побежала домой.
Матери я опять же ничего не рассказала. «После концерта придем с папой вместе, тогда и поговорим, – заключила я договор сама с собой. – А то поругаются сейчас, и он снова потеряется или будет звонить, как Горшков, и предлагать куда-нибудь сходить, а она ни за что не согласится. Она же упрямая».
Кто бы мог подумать, что в самый обычный четверг выдается столько счастья. И было совершенно неважно, чтó про меня поведала отцу Вера Константиновна, наверняка одни гадости. Важно то, что папа вышел из кабинета улыбающийся и не стал кричать, не стал называть меня бестолочью, а просто сказал:
– Ну ты даешь! Мама действительно расстроилась бы. Обещай, что больше не будешь так делать.
Я пообещала. И больше так не поступала, по крайней мере, доску мылом не натирала.
А вечером папа был на концерте. Я танцевала первую в жизни польку и улыбалась только ему. От нахлынувших чувств ноги несколько раз выдали двойное количество «берлинских» кренделей, а руки вместо того, чтобы спокойно держаться за талию, размахивали в разные стороны.
– Да что с тобой такое? – спросила хореограф за кулисами. – На кого ты все время смотрела в зале?
– На папу. Вон тот, видите, в коричневом костюме, – показала я.
– У тебя же нет отца, – удивилась она.
– Просто он потерялся, а на днях нашелся, – объяснила я.
После концерта папа ждал меня в фойе.
– Ну как?!
– Здорово. Только, по-моему, немного торопилась, – заметил он.
– Было дело, – согласилась я. – В следующий раз постараюсь не спешить.
А через минуту прибежала очень взволнованная мама. Оказывается, ей позвонила хореограф и сообщила, что я пришла с каким-то мужчиной, которого называю отцом, а в наше время, мол, всякое случается.
– А, Горшков, это ты. Что ты тут делаешь? – спросила мама.
– Да вот смотрел, как Майя танцевала.
– Почему я об этом не знаю?
– А ты вообще многого не знаешь. Все сидишь, сидишь за своей работой и не видишь, что происходит с дочерью.
– Ты меня еще поучи, как жить! Посмотрела бы, как ты один ребенка растишь! – разозлилась мама.
– Да кто тебе в голову вбил, что ты должна ее одна растить?!
Я еще не совсем поняла, почему Горшков оказался моим папой, но решила вмешаться:
– Почему бы вам меня вдвоем не растить?
– Ты думаешь, это так просто? И потом, чего тебе не хватает? У тебя все есть, – ответила мать за меня.
Папа достал из кармана мое объявление:
– Вот чего ей не хватает.
Мама прочла и спросила:
– Ты что, сумасшедшая, такое написать?!
– Я просто хотела… – хлюпнула я носом и уткнулась папе в руку.
– Она хотела найти отца. И нашла. Я не мог пройти мимо, когда увидел, как моя дочь это расклеивает, – и прижал меня к себе.
– Вы оба сумасшедшие, – сказала мама. – Что мне с вами делать?
А потом мы пошли домой, втроем. Я держала их за руки и наконец-то сообразила, отчего не узнала Горшкова по голосу. Он ведь был простужен.
– Почему раньше не сказал? Ты же каждое воскресенье звонил, – спросила я папу, уже лежа в кровати.
– Да вот не знал: нужен я тебе или нет.
– Нужен. Очень-очень.
Сквозь сон я слышала, как они разговаривали на кухне, и как мама обещала «попробовать». Конечно, надо было еще вышвырнуть прочь «халтуру», но теперь, когда нашелся папа, это казалось таким легким.
Ирина Невская
Дед Мороз не стучится в двери
Все началось, когда мне было шесть. То лето выдалось каким-то особенно жарким, даже ночами стояла духота. Раскрытые нараспашку окна не спасали положение, и спать было совершенно невозможно. В очередной раз проворочавшись без толку в постели полночи, я выбрался потихоньку из кровати и пошлепал на кухню. Темнота меня никогда не пугала, а холодильник манил оставленным там специально на такой случай стаканом лимонада.
Я уже почти дошел до кухни, когда услышал в гостиной какой-то странный хлопок. Воображение мигом нарисовало парочку коварных грабителей или того лучше – привидений. Настоящих воров я видел только по телевизору, а о привидениях рассказывала бабушка. Не мог же я, в самом деле, упустить шанс увидеть их своими глазами? Конечно, не мог. Поэтому подкрался к двери и осторожно в нее заглянул.
В гостиной стоял человек, и если это был вор, то самый странный вор из всех, что я мог бы себе представить. Большой бородатый дед в красной шубе и шапочке, он стоял посреди комнаты и возился с какой-то штукой, похожей на небольшую книжку. Это был… Честное слово, – это был настоящий Дед Мороз!
– Дедушка?! – удивленно воскликнул я.
Он подпрыгнул и уронил свою книжку на пол. Не успел я толком ее разглядеть, как он быстренько подхватил ее и засунул в карман шубы.
– Хо-хо-хо? – неуверенно сказал он и добавил: – Ты почему не спишь?
– Жарко, – ответил я.
– Это точно, – уныло согласился он, – жарко, еще как. Вы зачем так натопили?
– Это не мы натопили, это лето, – объяснил я.
– Как лето?! Не может быть! – Он кинулся к окну и сразу же запутался в занавеске. Ее раздувал легкий ветерок, под окном удушливо цвела любимая мамина роза. Отрицать очевидное лето не мог даже Дед Мороз, но он все равно на всякий случай выглянул наружу, вздохнул, с досадой стянул шапку и снова достал из кармана свою книжку.
