Радичева понимала: староват становится Потап Сидорович, не хочется, ох как не хочется взваливать ему на плечи эту новую и нелегкую ношу. Но понимала и то, что тянуть дальше невозможно, что если они сами не помогут строителям — райком обяжет. Толковать с глазу на глаз — бесполезно, до назойливости толковала. Напрашивалось одно: вопрос о строительстве комплекса нужно обсудить на парткоме. И обязательно пригласить на заседание Килейкина. То, что Сурайкин неприязненно относится к нему, его дело.
Зима уже много раз показывала себя, но пока вроде бы для пробы: хватит ли сил удержаться, стать полноправной хозяйкой? А силенок все-таки еще не хватало; пригнет верхушки деревьев, погрохочет ставнями, прикроет землю снегом, ан поджилки-то и не сдюжили! Утих ветер, выпрямились ветлы, посерел, слинял и вовсе растаял снежок, нет, не все еще тепло свое земля растеряла!..
Сегодня снег повалил с раннего утра, когда еще дымились трубы. Вот уж и за полдень, а он все шел, падал, старательно заравнивая колдобины, начисто отбеливая дороги, дома, крыши.
Перед дверью парткома члены партийного бюро стряхивали шубы, шапки, оббивали валенки.
— Вот это валит!..
— Видать, теперь уж зимушка осядет!..
— Проходите, товарищи, проходите, — привечала всех Вера Петровна.
Когда вошел Килейкин, Потап Сидорович уже сидел у стола Радичевой и просматривал газету. Поздоровались они сухо, Килейкин демонстративно пристроился в углу, подальше. «Встретились — не обрадовались, не знай, как расстанутся», — отметил про себя Директор, Кузьма Кузьмич.
Впрочем, Иван Федорович Килейкин чувствовал себя совершенно спокойно. Собиралось бюро партийной организации колхоза, на учете в ней он не состоял, спросить с него никто тут не имел права. Собственно говоря, даже на бюро райкома партии обвинить его пока не за что. МСО ведет стройку как положено — по договору, согласно проекту. Причины отставания от графика известны каждому: не хватает людей и техники, колхоз сам на полушку не помог. Так что пришел сюда Килейкин по любезности, очень уж Радичева просила, как этой молодой симпатичной женщине откажешь! Да еще затем, чтобы послушать, как будет изворачиваться Сурайкин, это надо знать: дорожки их по поводу стройки столкнутся непременно!
Рассуждая таким образом, Килейкин немного кривил душой, но сам себе не признавался в этом. Не мог он простить Сурайкину, что по его настоянию жену, Дарью Семеновну, освободили от должности заведующей магазина, оставив рядовой продавщицей. Нашел, за что обвинять, будто без нее никто не пил! Да еще пригрозил судом, обозвал спекулянткой.
После короткой информации о ходе строительства комплекса Радичева сразу же обратилась к Килейкину:
— Иван Федорович! Мы пригласили вас, чтобы вместе подумать о нашем общем деле. Спасибо, что пришли на наше партбюро. И просим вас поделиться, что, по вашему мнению, нужно, чтобы поднять темпы строительства?
Постановка вопроса пришлась Килейкину по душе: отпадала всякая необходимость объяснять, оправдывать отставание от графика, в чем, конечно, и МСО не без греха была, — секретарь парткома хотела услышать, чем может помочь стройке колхоз. Он поднялся и, улыбаясь во все лицо, развел руками.
— Нужно много, Вера Петровна, — всего и не перечислишь! Надо, чтобы на стройплощадке всегда были кирпичи и раствор, нужных калибров трубы и батареи, железобетонные конструкции и специалисты: каменщики, плотники, монтажники, кровельщики. Ох, много надо!
Радичева засмеялась, кивнула.
— Это уж все по вашей части, Иван Федорович! А чем, конкретно, мы сейчас помочь можем?
Что требуется от колхоза, об этом, конечно, знали все члены партбюро. Спросила же Вера Петровна для того, чтобы Потап Сидорович еще раз услышал не от нее, а от главного подрядчика.
Килейкин тоже посмотрел в сторону Сурайкина.
— Нужны люди и автомашины. — Он немного прибавил к своим первоначальным наметкам и объяснил: — Мне со станции не на чем и некому возить стройматериалы и оборудование.
— Припеваючи хочешь жить, товарищ Килейкин! — насмешливо вмешался Потап Сидорович, который до сих пор сидел молча, выжидая удобного момента, чтобы заткнуть рот этому выскочке. И начал перечислять, загибая на левой руке пальцы. — Мы тебе выделяй автомашины, вози стройматериалы. Это — во-первых. Потом пошли тебе рабочих разных специальностей, словно наш колхоз не колхоз, а комбинат по подготовке строителей. Это — во-вторых. Потом своими силами строй. Это — в-третьих. А ты нашими же деньгами будешь платить нашим же колхозникам. Это — в-четвертых. И после всего о тебе же на всех углах и кричать станут! Килейкин, Килейкин! В рай на чужой спине въехать хочешь!
Под запал Сурайкин выпалил и такое мелкое, раздутым самолюбием продиктованное, о чем бы ему, коммунисту, руководителю крупного хозяйства, и в мыслях бы стыдно допустить было. Поняла это Радичева, поняли члены бюро, понял покачавший головой Килейкин. В кабинете парткома на какую-то минуту установилась тишина, и в тишине этой недвусмысленно, осуждающе раздался звучный кряк Кузьмы Кузьмича. «Эх, зря, зря!» — посочувствовал и осудил своего приятеля Директор.
— Не ожидал я от тебя услышать такое, товарищ Сурайкин! — нарушив тишину, по-прежнему стоя, с подчеркнутым сожалением продолжил Килейкин. — Я за славой не гонюсь и на выпад этот внимания не обращаю. А спросить тебя, товарищ Сурайкин, спрошу. Если ты так смотришь на нашу организацию, зачем же нужно было заключать договор с МСО? Строили бы сами. Если товарищи не знают, могу сказать: кроме вашего комплекса, при наших ограниченных возможностях мы ведем стройки еще в трех хозяйствах. Взяли бы, говорю, и строили сами!
— И построил бы, — чуть поостыв, угрюмо отозвался Сурайкин. — Если имел бы в своем распоряжении специалистов, технику и людей. Мы колхоз, а не строительная организация.
— Тогда зачем же городить: «Килейкин! Килейкин! В рай на чужой спине!» — очень похоже передразнил Килейкин. — Было бы у меня в достаточном количестве рабочих и автомашин — и разговаривать бы не стал. Не собирать же мне рабочих на большой дороге?
Внятный противоречивый шумок в кабинете перекрыл Директор.
— Это что здесь происходит? — густо крякнув, спросил он. — Зачем нас сюда собрали? Послушать, как пререкаются Иван Федорович и Потап Сидорович? Вера Петровна, ты здесь секретарь или кто?
Радичева поднялась, постукивая концом карандаша о графин.
— Тише, тише, товарищи! Мы, Кузьма Кузьмич, действительно собрались не для того, чтобы слушать перебранку. Кто хочет высказаться по существу?
Она пыталась выправить обстановку, но какой-то момент был упущен, проследила она его. Килейкин поднялся снова и заговорил почти заносчивым тоном:
— Про что меня спрашивали, я ответил. Шел я сюда к вам — думал, для пользы. А вместо этого меня же обвиняют. Даже оскорбляют — дескать, Килейкин за славой гонится. Так вот, товарищи! Ваше партбюро — это еще не бюро райкома. Да и ты, Потап Сидорович, не первый секретарь райкома партии. Делать мне здесь у вас нечего. Будьте здоровы.
При общем молчании Килейкин вышел, Радичева прижала руки к полыхнувшим щекам. Первым отреагировал Кузьма Кузьмич, — он шумно вздохнул и тихонько, будто самому себе, сказал:
— Вот и все. Как говорится, при неправильной тактике и атака захлебнулась.
«Прав Директор, прав! — растерянно, торопливо думала Радичева, — вопрос на бюро вынесен неподготовленным, не продуман, поэтому и неудача такая…»
— Дядя Миша, беда! — запыхавшись, выпалила подбежавшая девушка в длинном белом халате и накинутом поверх него коротком ватнике.
— Какая еще беда?
— Борька вырвался из клетки! Носится словно бешеный. Да еще это… две свиноматки… Одна уже опоросилась…
— Сколько поросят? — деловито, дав девушке отдышаться, спросил Назимкин.
— Двадцать! И вторая вот-вот опоросится, — докладывала молодая свинарка, вытирая рукавом лицо.
Вырвался Борька — самый большой и сильный боров на ферме, это обеспокоило Назимкина. Он как можно беспечнее пошутил:
— А вы уж и растерялись, что вырвался? Радуйтесь, что двадцать поросят получили. Никогда еще у нас такого не было.
— Радость радостью, да вот как их кормить?
— Кормить? Сами поедят, мать их накормит.
— Чем? У матери всего-то только двенадцать сосков. Сама их пересчитывала, когда еще без поросят она была. — Девушка работала свинаркой недавно, после окончания десятилетки, многое, о чем ей приходилось сейчас говорить, да еще мужчине, стесняло ее, это чувствовалось даже по ее голосу. — Надо же кормить и остальных… А если и вторая?.. Боязно.
Первый опорос приподнял настроение главного зоотехника. Только подумать — двадцать поросят от одной матки! Это же рекорд, если поиметь в виду, что все прошлые годы свиноматки приносили у них пять-шесть поросят, не больше. Даже пускай не все такими рекордистками окажутся, десять — двенадцать — и то здорово. Перестали бы в районе за малый приплод критиковать! Думал Назимкин об одном, а молодую свинарку спросил о другом:
