— Ну же, — проворчал отец, — читай. Это письмо как будто длиннее, чем обычно.
— Да… Ему надо было о многом сообщить нам. А потом, раз уж он прислал его не по почте, он мог писать свободнее.
— Ты знаешь девушку, которая принесла письмо?
Мать только покачала головой. Прошло еще несколько секунд, потом она медленно подняла полные слез глаза и прошептала:
— Я прежде ее не знала… Но… но она его невеста.
Такой новости отец ожидал меньше всего. Он воображал себе все, что угодно, но это ему даже в голову не приходило! Он с трудом пробормотал:
— Ты говоришь, его невеста?
— Да… Они скоро поженятся.
— Но кто она такая?
Казалось, от этих его слов мать почувствовала облегчение, и она быстро ответила уже гораздо увереннее:
— Она родом из Сен-Клода. Поэтому ты ее и не знаешь. Ее зовут Франсуаза… Франсуаза Жакье… В тех местах их семью многие знают. Отец у нее каменщик… Она познакомилась с Жюльеном в Сен-Клоде во время спортивного праздника… Потом они долго не виделись и опять встретились в Лионе… Она там работает.
Мать замолчала. Казалось, она сообщила все, что ей было известно о девушке. Она глубоко вздохнула и опустила голову. Но отец почувствовал, что жена что-то от него скрывает, что-то, о чем рассказать не так-то просто.
— Он для того и прислал ее сюда, чтобы об этом сообщить? Надеюсь, они по крайней мере не собираются пожениться прямо сейчас?
Мать ничего не ответила, и он спросил:
— А как она сюда добралась? Ведь уже десять дней в поездах не разрешено ездить никому, кроме бошей. Господин Робен говорил нам об этом нынче утром.
— А она не поездом приехала. В общем, она пробирается в Сен-Клод. Вот почему ей нельзя было остаться у нас дольше. Если она сможет задержаться на обратном пути, то снова зайдет в понедельник.
— Надеюсь, во всяком случае, Жюльен не женится, пока не приищет себе места, — вздохнул отец. — Особенно в такое время!
— Судя по тому, что он пишет, и по тому, что сказала мне девушка, до сих пор он зарабатывал неплохо.
— Чем это? Своей мазней?
— Именно. Своей мазней.
Отец увидел, что в глазах жены промелькнуло торжество. Но она тут же потупила взгляд и прибавила:
— Конечно, после высадки союзников люди заняты другим, им теперь не до картин.
— Так или иначе, для него это не дело. Даже если война Скоро закончится, Жюльен должен сперва подыскать подходящую работу, а уж потом думать о женитьбе. Надеюсь, его девица способна это понять.
Пока отец говорил, мать дважды перевернула исписанный листок. Старик заметил, что руки у нее дрожат. Он собрался было еще что-то спросить, но мать опередила его и сказала хриплым голосом:
— Им нельзя дольше ждать… Они… наделали глупостей.
Видно было, что она с большим трудом удерживает слезы. Отец почувствовал, как в нем поднимается волна гнева, но, взглянув на расстроенное лицо жены, нашел в себе силы сдержаться. И только пробормотал, не повышая голоса:
— Господи! Этого еще не хватало!
Мать, видимо ожидавшая бурной вспышки, подняла на него удивленный взгляд. Заметив, что отец все еще борется с подступавшим негодованием, она поспешила сказать:
— Не сердись, Гастон… Умоляю тебя, не сердись. Мне и без того тяжело.
— А я и не сержусь вовсе. Это все равно ничему не поможет.
То, что жена так открыто обнаружила свою слабость и огорчение, как бы придало отцу силы. Если он раскричится, во всем обвинит ее, напомнит, что она всегда слишком баловала Жюльена, вечно опекала и потакала ему, она даже не сможет защищаться. С минуту старик колебался, но при мысли о тяготах последних лет, которые они пережили вместе, он промолчал.
Нет, нельзя им снова начинать свою междоусобицу. За стенами этого дома, их единственного прибежища от царящего вокруг безумия, и так слишком много невыносимого горя, слишком много опасностей и тревог. Пусть хоть они смогут глядеть в лицо друг другу без всякой ненависти, говорить друг с другом, не причиняя боли.
— Бедная ты моя, — вздохнул он, — мы-то что можем поделать?
Мать беззвучно плакала, почти не вздрагивая от рыданий.
Отец подождал с минуту, потом спросил:
— Он об этом пишет в письме?
Она вытерла глаза и стала медленно читать:
— «Дорогая мама. Это письмо передаст тебе Франсуаза. Она объяснит, почему мы должны пожениться, как только будет возможность. Я знаю, тебе всегда хотелось иметь дочь. Прошу тебя, прими Франсуазу так, как если бы она была твоей дочерью».
Голос матери прервался. После долгого молчания она прибавила:
— Он еще пишет о своей работе. И говорит, что в этом месяце война закончится.
Отец только хмыкнул.
— Закончится! А как все это произойдет? И что до этого с нами станется?
— Знаешь, Франсуаза говорит то же самое, что и господин Робен. Немцев ждет полный разгром, как нас в сороковом. И они будут думать лишь об одном — как бы побыстрее унести ноги. Из Лиона многие боши, кажется, уже убрались.
Все оказалось сложнее. Все представало в ином свете. И теперь уже появились новые заботы и тревоги, кроме тех, что были вызваны войной. Выяснилось, что Жюльен жив, но вот появилась эта девушка из Сен-Клода, а вместе с ней появились и новые причины для беспокойства.
— Значит, эта девица сказала тебе, что они и впрямь должны пожениться?
— Да.
— И она посмела тебе об этом сказать?
— Жюльен написал в письме. Я спросила ее, так ли обстоит дело. Она покраснела, но подтвердила… И… и не знаю, как тебе объяснить, но мне показалось, что это признание ее не слишком смутило.
— Ну и ну! В славное времечко мы живем! Я тебе все твержу об этом. Вот видишь, я оказался прав.
Слегка понизив голос, мать ответила:
— Вот именно. Отчасти в этом время виновато. Если бы Жюльену не пришлось жить по подложным документам, они бы уже давно поженились.
— И все-таки… все-таки… Прийти и выложить тебе этакое! По правде говоря, эта девица… у этой девицы просто стыда нет.
Он чуть было не сказал: «Девица известного поведения». Но удержался.
— Я с ней недолго беседовала, — возразила мать, — но она произвела на меня неплохое впечатление.
— Все же… все же…
Отец осекся. Угадав, что он собирается сказать, мать пояснила:
— Конечно, мне надо было тебя позвать… Но… но я решила раньше переговорить с тобой об этом… А потом, она так торопилась… И так робела со мной…
Гнев отца уже остыл, но он принудил себя повысить голос:
— Должно быть, Жюльен изобразил ей меня как зверя какого. А между тем я еще в жизни никого не съел.
Глаза у матери еще не просохли. Все же она улыбнулась и, нагнувшись к отцу, прошептала:
— Господи, как подумаю, какие в наше время приходят вести. Господи… А сам ты разве не считаешь, что нам еще сильно повезло?
Эта столь неожиданная новость ничего не изменила в ходе событий, и все же тревога, мучившая отца уже несколько недель, немного утихла. Он бы сам не мог объяснить почему, но теперь ему казалось, что ничего более серьезного уже не может произойти. Словно бы война определила каждому меру его невзгод. И он сполна получил свою долю. Тяжелее бремени ему уже не полагалось, и он уповал на то, что более или менее спокойно дойдет по предначертанной ему дороге до конца войны. Будущее все еще было неясно, но отцу чудилось, что с приходом этой девушки качнулся наконец маятник времени, так долго висевший без движения над краем бездны, куда ни сам он, ни мать не решались заглянуть.
Так как настоящей грозы по поводу случившегося не разразилось, мать часто заговаривала о Жюльене, о Франсуазе, о том, что для них следовало бы сделать. Разговоры эти раздражали отца, но он по-прежнему не давал воли дурному настроению. Мать строила всякие планы, и ее речи вносили словно струю жизни в стоячие воды одинокого их существования.
К тому же поражение немцев с каждым днем становилось все более явным. В городке царило лихорадочное оживление. Колонны автомашин с грохотом катили по бульвару и по Солеварной улице. Во дворе Педагогического училища все было в непрерывном движении — отец нередко наблюдал это в щелку ставня их спальни. Робен приходил по четыре-пять раз в день со свежими новостями. В десять утра он сообщал, что союзники вошли в Лион. В полдень говорил, что они пока еще только в Валансе. В четыре часа утверждал, что ночью будет освобожден Париж. А за несколько минут до начала комендантского часа прибегал сказать, что в стороне Алансона завязывается сражение, которое положит конец войне.
— Этот человек совсем спятил, — говорил отец.
— Нет, это мы не как все прочие, — возражала мать. — Сидим в своей норе. Даже новостей не знаем. А все вокруг живут на нервах.
— И какой в этом толк?
Когда отец думал о войне, в нем постоянно боролись два желания: ему хотелось, чтобы война закончилась прежде, чем в их местах развернется сражение, и в то же время он мечтал, чтобы война перебросилась в Германию и немцы испытали бы ее на своей шкуре.
