Л. Либединская - Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

Константин Черемин, старший лейтенант, сначала командовал хозвзводом, потом, как способный старшина, был назначен командиром стрелковой роты. Погиб он 6 июня 1942 года в деревне Харино, недалеко от Старой Руссы. В его внешности и поведении было что-то цыганское – вольное и задорное. Светлов так и написал- «цыганскою кровью», но в редакции переменили на «горячею».

В бригаде служил знаменитый разведчик Павел Некрасов. Он был следопыт – никогда не возвращался из разведки «пустым».

Заканчивалась песня словами о Федоре Чистякове, уничтожившем в бою из станкового пулемета свыше 200 гитлеровцев.

На слова песни была написана музыка, ее пели не только воины 44-й бригады, но ансамбль песни и пляски 1-й ударной армии. Потом она перекочевала с нами на Западный фронт и дошла до подступов к Праге.

В 1958 году воины полка решили собраться и вспомнить фронтовое прошлое. Пригласили наших друзей – военных корреспондентов Б. Бялика, А. Исбаха, М. Матусовского и, конечно, Михаила Светлова. 23 февраля,

в сорокалетний юбилей нашей армии, встреча состоялась в одном из залов Музея Советской Армии, Было вынесено дважды орденоносное, все изрешеченное осколками знамя полка. И Михаил Светлов прочитал тогда «Песню о дружбе».

Встречи Светлова под Старой Руссой с бойцами бригады оставили глубокий след в его творчестве. В героях пьесы «Бранденбургские ворота» узнаешь знакомые мотивы, друзей, себя, как бы снова переживаешь вместе с ними тяжелые бои.

Когда я думаю о Михаиле Светлове, который так сильно вошел в мою жизнь, я всегда вспоминаю его слова:

Нет, наверно, никогда песня Светлова не будет допета до конца.

Есть такой штамп: неуклюжий, подслеповатый человек в мешковатой шинели – это поэт на войне. Он ничего не понимает в военном деле, наивен, над ним подтрунивают.

Я не знаю, откуда взялся этот штамп. Во всяком случае, не из жизни. Десятки примеров его опровергают. И лишь один пример можно привести в подтверждение, и примером этим будет Михаил Светлов.

Мы были раньше мало знакомы. Но 22 июня 1941 года именно от Светлова я узнал, что началась война. Мы оба находились в Ленинграде. ЯГ писал песни для кинокартины «Жених с миллионами» на «Ленфильме». Для другой, не помню какой, картины песни писал Светлов.

Утром того воскресенья у меня в номере сидели метростроевцы из Москвы. В дверь постучали. Это был Светлов, очень спокойный и грустный.

– Включите радио,- сказал он.- Сегодня на нас напали немцы. Мы втянуты во вторую мировую войну. Извинись перед товарищами, едем в Москву. Теперь ясно, как будем проводить лето,- пошутил он (вчера обсуждали, куда поехать на курорт).

Мы побежали на телеграф и отправили депешу маршалу Тимошенко о том, что просим немедленно отправить нас на фронт; двадцать третьего утром будем в Москве и просим наркома использовать нас по своему усмотрению. На вокзальной площади мы с легкостью купили билеты с рук у несостоявшихся курортников.

Вагон был полон взволнованных людей. Светлов сказал слова, которые мне очень запомнились:

– Конечно, мы победим в этой войне, только, кажется, не скоро. Но это еще и испытание для каждого человека, главное событие в жизни тех, кто есть сейчас на белом свете. Выяснится, кто чего стоит, кто какой. И кто на что способен.

Это было сказано по-светловски тихо. Михаил Аркадьевич тут же уснул и спал до самой Москвы. На вокзале мы расстались более чем на два года.

Светлов приехал в уже освобожденный Гомель, где находился наш штаб и политуправление, в распоряжение которого его направили.

Понурый и печальный майор не произвел блестящего впечатления на начальника кадров.

Сколько я ни шумел, что перед нами автор «Каховки», «Юного барабанщика» и «Гренады», кадровик мрачно твердил:

– В резерв.

Когда Светлов снял шинель, стало заметным отсутствие ремня. Он, оказывается, и ремень и кобуру с парабеллумом забыл в Москве. Правда, эту деталь удалось скрыть от начальственных взоров. Пистолет и ремень Светлову пожертвовал один из товарищей. Но в резерве ему посидеть все же пришлось. А потом его направили в танковый корпус, где он и служил до конца войны. А до меня доходили только легенды о Светлове.

…Майор Светлов в составе танкового экипажа участвует в прорыве.

…Майор Светлов в дни Бобруйского «котла» столкнулся с группой немецких солдат во главе с генералом, взял их в плен и привел в штаб.

…Майор Светлов выпускает газету, находясь вместе с корпусом в глубоком рейде в глубь Польши и Германии. Между прочим, он опять взял в плен группу солдат.

Рассказывающие легенды о Светлове всегда улыбаются: ведь, во-первых, рассказ помножен на знакомый нам облик поэта; во-вторых, всем ясно, что немцы сами не искали поэта-гуманиста, чтобы сдаться именно ему; а в-третьих, в легендах о Светлове нет никакого вымысла.

Замысел пьесы «Бранденбургские ворота» рождается у одноименных ворот. Но в Берлин Светлов приезжает из маленького немецкого городка, где завершал войну танковый корпус. А вернувшись в городок, он опять попадает в легенду: Светлов находит клад. Это мелкие и по преимуществу фальшивые сокровища немецкого ювелира. Ювелир их зарыл на улице, поместив в чайник. Светлов ходит несколько шаркающей походкой. Он случайно зацепил носком сапога выступившую из-под весенней земли ручку чайника и таким образом обнаружил клад. Содержимое чайника он роздал танкистам. И это опять вполне достоверная легенда: один из танкистов показывал мне крестик, подаренный ему Светловым.

Эти заметки писались, когда Светлов был жив и здоров. Несколько раз я звонил Светлову по телефону, и мы вместе восстанавливали по памяти подробности наших встреч. Легенда легендой, но мне очень хотелось, чтобы каждое слово в ней было достоверным.

Звоня Светлову по телефону, я уже заранее знал, что буду веселой мишенью для его иронии.

– Ты перешел на мемуары, мой мальчик? Успехи Эренбурга не дают тебе покоя?

О, эта светловская ирония! Попадая в ее атмосферу, человек никогда не чувствовал себя униженным, высмеянным, да и поэзия Светлова так иронична, что под иронией всегда угадывается пафос. И никогда в ней не было насмешничества и зубоскальства. Точно сказал об этом сам Светлов:

Общительный, постоянно окруженный людьми, прочитав стихи и выслушав похвалы, он обычно улыбался: – Пусть теперь стихотворение отлежится, посохнет, а потом надо будет его заново писать. Оно задумано гораздо интересней, чем написано.

Скупо и строго собирал он стихи в книги. За пределами тоненьких переплетов остались сотни стихотворений «светловских» от первой до последней строки, умных и полных удивительных неожиданностей.

– Скажи мне, это точно, что ты в Бобруйском «котле» взял в плен немецкого генерала?

Светлов ответил мне:

– Генерал действительно был. Но он со страху переоделся в солдатскую шинель, так что я взял в плен солдата. Ну, а потом выяснилось, что это генерал. Так что не делай, пожалуйста, из меня героя и богатыря.

– И чайник с бриллиантами был?

– Ну конечно. Но я знаю, для чего ты это вспомнил. Ты хочешь хитроумным способом доказать, что я раздаю людям фальшивые бриллианты.

Мне вспоминается сейчас еще один легендарный случай. Группа поэтов сидела в ресторане. По соседству с нами оказался могучий молодой человек в пиджаке, распираемом мускулами. Он куражился и оскорблял женщин. Светлов вскочил, поднял со стула хулигана и своей тощей рукой надавал ему звонких пощечин.