И все же, даже будь Лили склонна к истерикам, времени на них совсем не оставалось. Прошло уже два часа с тех пор, как Лукас начал заниматься ее прической, а еще нужно было сделать макияж и одеться. Решив не терять больше времени, Фатима — великолепная афроамериканка с роскошной фигурой — зашла в ванную и толстым слоем нанесла Лили на лицо базу под макияж. Затем пришла очередь блестящих румян цвета абрикоса, губной помады, нескольких слоев туши для ресниц и теней для век трех оттенков. Пока фотограф ходил по дому, выбирая место для съемки, стилист вместе с Пеппи продемонстрировали ей привезенную одежду. Уговорив Лили на платье практически неоновой расцветки, они помогли ей надеть золотые колье и круглые браслеты стоимостью приблизительно двести тысяч долларов, взятые специально для этой съемки в бутике «Вердура».
«Я могу оставить их себе?» — усмехнулась она про себя.
Фотограф отснял две пленки, пока она купала ребенка и потом играла с ним на желто-кремовом плетеном ковре в детской. Когда третья пленка дошла до середины, в квартире появился Роберт с большим букетом цветов для Лили. Он извинился, что не смог присутствовать с самого начала.
— Я застрял на собеседовании и не мог уйти пораньше, — объяснил он в спальне, пока Лили переодевалась в невесомое коктейльное платье.
— Ничего страшного, — ответила она. — Мне было так весело, что я почти не заметила твоего отсутствия.
Он поцеловал ее в кончик носа.
— Кстати, ты потрясающе выглядишь.
Дальше фотограф планировал работать в гостиной. Завязав на талии передник с цветочной расцветкой, Лили сделала вид, что кормит Уилла пюре из моркови. Потом она еще раз переоделась — на этот раз в длинное черное платье от Моник Люлье, — и были отсняты еще три пленки: Лили на диване, на восточном ковре и около камина. На этом фотосессия завершилась. К десяти часам вечера все, за исключением Лукаса, уже собрали свои вещи и удалились.
Пока Роберт укладывал малыша спать, Лили помогала парикмахеру собирать чемодан.
— Надеюсь, тебе понравилась укладка, — сказал он. — Я понимаю, что она выглядит необычно, но таким женщинам, как ты, нужно правильно подавать себя.
— Что ты имеешь в виду?
— Блеск — вот главное.
— Что я, по-твоему, медный дверной молоток? — пошутила девушка.
— Малышка, я говорю серьезно. В этом городе недостаточно быть красивой и выглядеть естественно. Натуральное — то, что в парках, а не на балу.
Лили улыбнулась Лукасу. Она видела, что он хочет подняться до ее уровня: парикмахер до светской дамы, или кем там она сейчас является.
Уже в холле, ожидая лифт, Лукас протянул Лили визитку:
— Позвони, если соберешься на важное мероприятие.
— Обязательно.
— И даже не пытайся сама укладывать волосы, не стоит, — добавил он.
Двери лифта закрылись, и Лили с трудом проглотила комок в горле.
Темой рождественского вечера в этом году Джозефин выбрала царскую Россию. Рождественское дерево — сосна высотой метра четыре — была украшена красной бархатной лентой с золотой каймой, стеклянными шарами размером с грейпфрут и позолоченными украшениями, которые должны были имитировать яйца Фаберже. Меховые накидки из коричневой норки закрывали два дивана восемнадцатого века, а место обычных безделушек: фамильной коллекции лиможских шкатулок и разноцветных рыб из хрусталя «Лалик» — заняли русские иконы и рождественский вертеп. На инкрустированном кофейном столике стоял серебряный поднос с полудюжиной хрустальных бокалов для шампанского и небольшими рюмками, в ведерке со льдом охлаждались открытые бутылки «Дом Периньон» и водки «Грей Гуз». Рядом на льду стояла килограммовая банка черной икры и три небольших серебряных миски с рубленым яйцом, луком, сметаной и лимоном. На фарфоровой тарелке с пурпурной окантовкой высилась стопка теплых блинов и кусочки тостов. Полдюжины крохотных ложечек из перламутра лежали на льняной салфетке с монограммой.
Горничная Джозефин, постоянно живущая в доме, забрала у Лили и Роберта пальто и на ломаном английском сообщила, что хозяева скоро присоединятся к ним. На диване в гостиной Колетт пила шампанское и болтала по телефону. Попрощавшись, или, скорее, пробормотав в трубку что-то неразборчивое, она вскочила с дивана и обняла Лили, едва не пролив шампанское на голову Уиллу.
— Ох, черт, — сказала она, успев вытереть капли до того, как они упали с подбородка на платье из нескольких тонких слоев шифона цвета экрю. Судя по всему, это был уже не первый ее бокал. — Можно подержать восхитительного малыша? — попросила она, протягивая руки к Уиллу.
Лили медленно передала ей сына.
— Пожалуйста, будь осторожна.
— О, не волнуйся. Я держала уже тысячу малышей, — успокоила ее Колетт, поднимая Уилла высоко над головой.
Роберт прошел мимо сестры к рождественскому дереву.
— Эй, не урони его, — грозно произнес он и разложил подарки, которые они принесли с собой. Лили в это время следила за Колетт и Уиллом.
— Donnes moi le bebe[17], — раздался хриплый голос Джозефин.
Она вошла в гостиную и протянула руки к Уиллу, так же как совсем недавно сделала Колетт. На ней сегодня был темно-синий коктейльный костюм и тщательно подобранные к нему украшения с сапфирами и бриллиантами. Она выхватила смеющегося малыша из рук дочери и начала петь ему на ухо французскую песенку. Эдвард, вошедший вслед за женой, сел на диван рядом с Робертом и положил на блин большую ложку икры.
— Здравствуйте, мистер Бартоломью. — Лили приветливо улыбнулась и присела рядом со свекром. — С Рождеством!
— И тебя тоже. — Улыбнувшись, он налил ей бокал шампанского.
Все выпили и попробовали икру, и Джозефин принялась рассказывать про свои замечательные поездки по Испании, Швейцарии, Японии и Новой Зеландии.
Воспользовавшись тем, что свекровь на минуту замолчала, Лили объявила:
— Я снималась для обложки «Таунхаус».
— Этого бульварного журнала? — усмехнулась Джозефин.
— Так ведь и твоя фотография когда-то была у них на обложке, — напомнил жене Эдвард. Лили успела заметить его злорадную усмешку.
Джозефин грубо фыркнула:
— Дорогой, это было много лет назад. Тогда у них были другие стандарты.
Лили взглянула в другой конец комнаты на Роберта, который вдруг откашлялся, чтобы привлечь внимание всей семьи.
— У меня потрясающие новости, — сказал он.
— Qu’est-ce que c’est, cherie?[18] — спросила Джозефин и пригладила шиньон на голове. На ее пальце сверкнул сапфир в обрамлении бриллиантов.
— Мне предложили работу в МИПГ. Я буду заниматься продажей новых активов. — Он поднял бокал шампанского. — И у меня есть тост. Мама и папа, за вас! Спасибо за то, что в любой ситуации поддерживали нас с Лили. — Роберт поднялся и подошел к матери.
«И это он называет поддержкой „в любой ситуации“? Разве он забыл, что произошло в отеле „Времена года“, когда у меня отошли воды?»
— Браво, Роберт! — Джозефин захлопала в ладоши и встала со своего стула с высокой спинкой, чтобы прижаться нарумяненной щекой к щеке сына.
Лили расстроилась, что Роберт не поделился с ней этой новостью до того, как объявил о ней всей семье. Она посмотрела на Уилла — он сидел на коленях у Колетт и жевал печенье. Поймав взгляд Лили, Колетт кивнула в сторону своей спальни и одними губами произнесла:
— Ты. Иди. Первая.
Несколько минут спустя, когда сестра Роберта вошла в спальню, Лили уже лежала на кровати с балдахином, уткнувшись носом в покрывало.
Колетт грубо потрясла ее за ногу и сказала:
— Предлагаю остаток вечера провести здесь, потому что… — И высокомерным тоном, пытаясь подражать Джозефин, произнесла: — Сегодня вечером мы празднуем успех Роберта.
— Неужели она так сказала? — спросила Лили, оторвав голову от кровати.
— Mais oui. Мой дорогой, мы так тобой гордимся, — повторила она слова матери и, передав Уилла Лили, открыла окно. — Где мои сигареты?
— Привет, малыш. — Лили усадила сына на пол и протянула к нему руки, чтобы он учился вставать.
Колетт прикурила от золотой зажигалки с гравировкой и глубоко затянулась.
— Не волнуйся, я буду выдыхать в окно, — сказала она, заметив осуждающий взгляд Лили. — Тебя не обижает, что Роберт так лебезит перед ней?
— Конечно, обижает. Но что я могу с этим сделать? Размахивать руками и кричать: «Эй, Роберт, ты меня помнишь? Я твоя жена. Которая, промучившись двадцать семь часов, родила тебе сына. Та женщина, которая каждый вечер думает, из чего бы приготовить тебе ужин. Женщина, которая…» — Лили вдруг замолчала.
— Что? — тут же спросила Колетт, выдувая дым через нос.
— Нет, я не могу, это слишком вульгарно, — покраснела Лили.
— Какая же ты зануда! — поддразнила ее Колетт, ткнув в ногу высоким каблуком туфельки от Гуччи.
