— Что за прелесть эти потолочные окна! — замечает он, указывая рукой вверх.
Максин поворачивается к нему:
— Что?
— Да вот эти узенькие окна под потолком, — объясняет он. — Они типичны для построек того времени.
Максин задирает голову к потолку, потом смотрит на него, видимо пораженная глубиной его познаний.
— Надо же, а я и не знала об этом.
Она усаживает Гоголя на шаткий диванчик, садится рядом, и они листают книгу об истории французских обоев, в редактировании которой она участвовала. Книга такая большая, что помещается только на коленях у них обоих. Макс рассказывает ему, что выросла в этом доме, мимоходом роняет, что вернулась сюда полгода назад, потому что рассталась со своим парнем. До этого они снимали квартиру в Бостоне. Гоголь спрашивает, собирается ли она опять снимать квартиру, на что Макс делает удивленные глаза — она как-то об этом не думала.
— Да ну, такая морока снимать! — восклицает она, захлопывая книгу. — К тому же я люблю этот дом. Он такой милый — только в нем я чувствую себя по-настоящему уютно.
Несмотря на ее ужимки светской дамы, после неудачного романа она прибежала назад к родителям, и это обстоятельство кажется ему трогательно старомодным: сам-то он не представляет ситуации, когда ему захотелось бы опять пожить под одной крышей со своими предками.
За ужином он знакомится с отцом Максин, высоким, импозантным мужчиной с совершенно седой шевелюрой и зелеными глазами, унаследованными дочерью. На носу у него поблескивают очки в тонкой металлической оправе.
— Здравствуйте, я Джеральд, — говорит он, пожимая Гоголю руку.
Джеральд передает ему несколько салфеток и столовые приборы и просит накрыть на стол. Гоголь берет тяжелое старинное серебро с некоторым трепетом, понимая, что он трогает вещи, которыми в общем-то совершенно незнакомая ему семья пользуется каждый день.
— Никхил, вот твое место, — говорит Джеральд, когда стол накрыт.
Гоголь садится напротив Максин, Джеральд напротив Лидии. Никхил не обедал, ему пришлось пропустить ленч, чтобы успеть на ужин к Максин, и тяжелое, терпкое вино, крепче, чем то, которое он привык пить, уже слегка ударило ему в голову. Он чувствует приятную тяжесть в висках, и внезапно его осеняет чувство благодарности за этот день, за то, что привело его в этот дом. Максин зажигает свечи, Джеральд открывает бутылку. Лидия раскладывает еду на простые белые тарелки: стейки, отбитые до тонкости бумаги, свернутые в трубочки и заколотые зубочистками, зеленую фасоль, сваренную так, что она еще не потеряла крепости. Они передают по кругу миску печеной картошки, потом салат. Вот и все — его мать умерла бы со стыда, случись ей подать гостю такое скудное угощение. Ратклифы едят медленно, комментируя процесс: мясо удалось, прямо тает во рту, да и фасоль в этот раз попалась свежая, правда, совершенно другой вкус? Его мать, думает Гоголь, в такой ситуации только и следила бы за тарелкой Максин, постоянно бегала бы из кухни в столовую и обратно. И стол был бы весь заставлен горшочками и мисками, чтобы гости могли накладывать себе еду сами. А здесь все по-другому — Лидия, кажется, вообще не следит за своим гостем. Сайлас сидит у ног Лидии, гипнотизируя ее преданным взглядом шоколадных глаз, и Лидия отрезает большой кусок стейка и скармливает его псу со своей ладони.
Вчетвером они быстро приканчивают одну бутылку вина, потом вторую и переходят к третьей. За столом Ратклифы ведут себя шумно и весело, рассуждают о вещах, которыми его родители никогда не интересовались: о новых фильмах, выставках, ресторанах и книгах. Они говорят о Нью-Йорке, о магазинах и о зданиях, которыми они восхищаются или, наоборот, презирают, с такой уверенностью и пониманием вопроса, что Гоголю кажется, будто он вообще не знает города. Они наперебой рассказывают ему о своем доме — Джеральд и Лидия купили его еще в семидесятых, когда никто не хотел жить в этом районе, и он узнает историю района, большую роль в которой Сыграл Клемент Кларк Мур[19].
— Он отвечал за разбивку на кварталы в нашем районе, — говорит Джеральд. — Этим и знаменит, не считая, конечно, «Рождества на пороге».
Гоголь не привык к тому, что ужин проходит столь оживленно, не привык беседовать, сидя за уже пустым столом. Пустые бокалы, тарелки и крошки на столе создают приятное ощущение уюта и защищенности.
Что-то подсказывает ему, что это — не шоу, устроенное специально для него, — нет, так Ратклифы ужинают всегда, каждый день. Джеральд — юрист. Лидия работает экспертом по тканям в музее Метрополитен. Они с интересом расспрашивают Гоголя о его происхождении, о его учебе в Йельском и Колумбийском университетах, о его работе.
— Вы так похожи на итальянца, у вас средиземноморская внешность, — замечает Лидия, разглядывая его в свете свечей.
Джеральд вспоминает, что он купил по дороге плитку шоколада, ее разворачивают, разламывают, передают по кругу. Шоколад восхитителен. Разговор переходит к Индии. Джеральд расспрашивает Гоголя о подъеме движения фундаменталистов, тема, которую молодой человек не в силах прокомментировать. Лидия долго рассказывает об индийских тканях и индийских миниатюрах, а Максин вспоминает, что в колледже она посещала занятия, посвященные буддийским ступам. У Джеральда на работе есть коллега-индус, который ездил в Индию на свой медовый месяц. Он привез потрясающие фотографии дворца, построенного посреди озера. Это в Калькутте?
— Нет, это в Удайпуре, — объясняет Гоголь. — Я сам там никогда не был. Калькутта расположена на востоке, ближе к Таиланду.
Лидия заглядывает в салатницу, пальцами вытягивает оттуда лист салата и отправляет в рот. Она расслабилась, улыбается, щеки порозовели от вина.
— Расскажите нам о Калькутте. Это красивый город?
Вопрос удивляет его — обычно все спрашивают о нищете, жаре и попрошайках.
— Да, некоторые районы очень красивы, — говорит он, — там много викторианских зданий, сохранившихся со времен британского владычества. Но, к сожалению, все они гниют.
— Прямо как в Венеции, — говорит Джеральд. — А каналы там есть?
— Только во время муссонов. Тогда улицы заливает водой, думаю, в это время Калькутта действительно немного напоминает Венецию.
— Хочу в Калькутту! — восклицает Максин таким тоном, как будто ей всю жизнь запрещали туда поехать. Она вскакивает из-за стола, идет к плите. — Ужасно хочется пить. Кто хочет чая?
Но Джеральд и Лидия от чая отказываются — на сегодняшний вечер у них еще запланирован просмотр диска с фильмом «Я, Клавдий». Лидия встает из-за стола, Джеральд забирает бокалы и остатки вина.
— Спокойной ночи, дорогие мои, — говорит Лидия и целует Гоголя в щеку. Они поднимаются по скрипучей лестнице к себе наверх.
— Да, наверное, тебя никогда не знакомили с родителями на первом свидании? — замечает Максин, когда они остаются одни. Она наливает в белые кружки крепкий чай, по-английски разбавляет его молоком.
— Они мне очень понравились. Они просто очаровательны.
— Ну да, можно и так выразиться.
Какое-то время они сидят за столом, продолжая начатый разговор, а за окном тихо шелестит по листьям дождь, заключая их в уютную капсулу дома. Свечи почти догорели, воск потек на стол. Сайлас, тихо сопевший на полу, подходит к Гоголю и трется головой о его ногу, виляя хвостом. Гоголь нерешительно опускает руку на теплую, шелковистую голову пса, почесывает за ухом.
— У тебя никогда не было собаки, верно? — говорит Максин, наблюдая за ним.
— Нет.
— И ты не хотел иметь собаку?
— Хотел, когда был маленьким, но мои родители всегда были против. Слишком большая ответственность. А потом каждые пару лет мы уезжали в Индию.
Он осознает, что в первый раз упомянул в разговоре с ней о своих родителях, о своем прошлом. Он думает, что сейчас она начнет дальше расспрашивать его. Но она роняет только:
— О, ты ему нравишься. Вообще-то он к чужим никогда не подходит.
Она распускает волосы по плечам, встряхивает головой, небрежно накручивает их на руку, смотрит на него с улыбкой. И снова он замечает, что под кардиганом на ней ничего нет.
— Мне пора идти, — выдавливает Гоголь.
Но он рад, что она разрешает ему помочь ей убрать со стола. Они не торопясь споласкивают тарелки, загружают их в посудомоечную машину, протирают обеденный и разделочный столы, моют и вытирают кастрюли и сковородки. Затем назначают время следующей встречи — в воскресенье они пойдут на продленный сеанс нового фильма Антониони, который Джеральд и Лидия недавно посмотрели и горячо рекомендовали за ужином.
— Я провожу тебя до метро. — Максин нагибается, надевает на шею Сайлоса ошейник. — Все равно ему надо прогуляться.
Они поднимаются в прихожую, надевают пальто. Сверху раздается приглушенный звук телевизора. На пороге Гоголь нерешительно останавливается.
