Ознакомительная версия.
— Я не замечал ничего такого, Вячеслав Николаевич… — С мнением Агапова Павел Петрович считался, знал, что тот зря не скажет.
— Во время обходов это не бросается в глаза, — согласился Агапов. — А во время дежурства — даже очень. И не один я так думаю, спросите Татьяну Борисовну. Да любого из врачей или сестер спросите — вам то же самое скажут.
— Я разберусь, — пообещал Павел Петрович и, как только Агапов ушел, позвонил в сто двадцатую больницу.
Номер телефона заведующего отделением анестезиологии и реанимации ему дали в справочной сразу, стоило только представиться. Заведующий Андрей Юрьевич очень удачно оказался в своем кабинете, а не где-нибудь еще — в операционной или на обходе.
— А я вас знаю, Павел Петрович, — сказал он, узнав с кем разговаривает. — Вы в прошлом году выступали на конференции с докладом о панкреонекрозе.
Характеристика Севрюковой была дана просто убийственная.
— Лариса — дебилка, не в бытовом, а в медицинском смысле.
В обиходе слово «дебил» давно стало ругательством. А в психиатрии дебильностью называют первую, самую легкую степень умственной отсталости. Четвертая, самая тяжелая, кстати говоря, называется идиотией.
— …старательная, но бестолковая, и сколько ее ни учи, толку не будет, в этом мы имели время убедиться. Скажу честно, когда Лариса уволилась, я был очень рад. Прямо гора с плеч свалилась.
— А почему же вы сами от нее не избавились, Андрей Юрьевич? — спросил Павел Петрович.
— Жалко ее было, — после секундной паузы признался Андрей Юрьевич, — чисто по-человечески. Муж — алкаш, двое детей, каждая копейка на счету, а у нас хоть заработать побольше можно. Постепенно мы к ней приспособились, использовали в качестве грубой физической силы. Переложить, перестелить, каталку в приемное отвезти, в лабораторию сбегать, пол подтереть. Отделение у нас двадцатикоечное, всегда дело найдется.
— Для этого вообще-то существуют санитарки, — не смог удержаться от замечания педантичный Павел Петрович.
— Их не всегда хватает, — ответил Андрей Юрьевич и, сославшись на неотложные дела, попрощался.
«Обиделся, — подумал Павел Петрович, — а чего на правду обижаться? Каждый должен своими делами заниматься, не годится использовать медсестру в качестве санитарки. Да, кажется, дал я маху…»
Для порядка он поинтересовался мнением старшей сестры. Увольнять, не принимать — такие вопросы лучше решать вместе.
— Да я же вам уже говорила, Павел Петрович…
Воодушевившись и вдохновившись (как же, начальник сам поинтересовался), старшая сестра принялась подробно перечислять все грехи Севрюковой. Из длинного монотонного перечня чуткое ухо Павла Петровича выловило самое крамольное:
— …а родственникам она говорит все, как есть, я дважды это слышала. Выкладывает начистоту, не думая о том, что можно говорить, а что нельзя. Все у нее просто — раз спрашивают, то надо отвечать. Верно же говорится, что простота хуже воровства.
— А почему вы мне не сказали, Татьяна Борисовна?! — возмутился Павел Петрович.
— Я пыталась, но вы меня слушать не стали. — Старшая медсестра довольно сверкнула глазами, радуясь тому, что уела начальника.
— Когда она в следующий раз дежурит?
— Послезавтра.
Разговор получился короткий и жесткий.
— Лариса, на тебя очень много жалоб от сотрудников. — Павел Петрович говорил резко, отрывисто, точно топором отрубал. — Ты нам не подходишь. Ничего личного, как сейчас принято говорить, но работать у нас дальше тебе не стоит.
Лариса, конечно, расстроилась. Покраснела, глаза намокли, запинаясь на каждом слове, начала говорить о том, как ей нравится в госпитале и какие хорошие люди работают в отделении, но Павел Петрович долго слушать не стал — день только начался и дел у него было по горло.
— Пиши заявление, — сказал он, пододвигая к Ларисе, сидевшей у противоположного края стола, бумагу и ручку.
— С какого числа? — обреченно спросила она, роняя слезу.
— Сегодня у нас пятое, значит, пиши… — Павел Петрович машинально посмотрел на календарь, — …с девятнадцатого. И это… если кто будет звонить интересоваться тобой, то я ничего плохого говорить не стану. Скажу, что ты старательная, аккуратная, только темпа нашего не выдерживаешь.
Расстройство обернулось большой обидой. С одной стороны, Лариса решила в оставшиеся две недели проявить себя наилучшим образом. А ну как Павел Петрович передумает и оставит ее в отделении? Уж очень не хотелось терять хорошо оплачиваемую работу, да еще в пяти минутах ходьбы от дома. С другой стороны — на нервной почве все валилось из рук. Инициативность возросла, а качество скатилось ниже плинтуса.
Перед выходом на последнее суточное дежурство Лариса не выспалась, потому что на сон грядущий поругалась с матерью и от того долго не могла заснуть. Мать в очередной раз принялась учить ее жизни, говоря, что за работу в реанимации умная женщина держаться не станет, потому что там, где лежат «дохляки», невозможно найти свое счастье. По мнению матери, счастье следовало искать в частных клиниках, где лечатся приличные люди. Лариса попыталась объяснить, что в частную клинику просто так не устроишься, но в ответ услышала любимый материн упрек: «Под лежачий камень вода не течет». Слово за слово… в итоге так славно пообщались, что обеих долго потом еще трясло, Ларису — в гостиной, а мать — на кухне.
Хоть и не выспалась, хоть и последнее дежурство, хоть и настроение никудышное, а инициативность время от времени поднимала голову. Уже не ради того, чтобы оставили, а ради самоуважения, что ли.
Перевод пациента Ермолова в первое хирургическое отделение был прерван спуском сразу двух прооперированных из оперблока. Оперблок расположен на последнем одиннадцатом этаже «большого» корпуса, и поэтому в госпитале принято говорить «поднять в оперблок» и «спустить из оперблока». Сразу напрашивается аналогия с Иерусалимом, в который, как известно, нельзя «войти», «приехать» или «прилететь», а можно только «подняться» или «взойти».
Прием только что прооперированных, еще не пробудившихся от наркоза — дело ответственное, не сравнимое с переводом «стабильного» пациента на долечивание в хирургическое отделение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что напарница ринулась к привезенным, оставив Севрюкову завершать перевод.
У пациента надо было извлечь подключичный катетер, потому что в отделении массивной инфузионной терапии не планировалось, а просто так, на всякий случай, катетеры оставлять не годится. Их надо регулярно промывать раствором гепарина, чтобы не забились, есть риск инфицирования, да и мешают они.
Пребывая в очередном приступе «я все могу», Лариса не стала напоминать о катетере дежурному врачу, занятому с новыми пациентами, а ловко выдернула его, протерла место пункции спиртовой салфеткой и наложила чистую повязку. То, что во время извлечения отломилась часть катетера, Лариса не заметила. Дернула слишком резко или катетер попался некачественный, бывает. Вообще-то извлеченный катетер по уму полагается осматривать — цел ли он или нет, но некоторые люди выше подобных мелочей. Вытащили да выбросили — нечего думать о всяких пустяках, когда работы невпроворот!
Доктор Дроздов, который вел Зеленова в день перевода, в суете больших и малых дел извлечь злосчастный катетер забыл, но в истории болезни запись о том, что катетер извлечен, сделал. На «автопилоте», а не из-за халатности, Дроздов был очень дотошным и ответственным врачом. Всякое случается: иногда, когда врачи были заняты, опытные медсестры извлекали катетеры самостоятельно, а двое, бывшие по дипломам фельдшерами, и поставить «подключичку» могли не хуже любого врача.
Зеленова благополучно перевели в первую хирургию.
На другой день отделение анестезиологии и реанимации навсегда распрощалось с медсестрой Севрюковой. Прощание прошло в обыденной обстановке, без напутствий и пожеланий. Сдала все, что было у нее казенного, подписала обходной лист, забрала свои вещи и ушла, то и дело закусывая нижнюю губу.
Goodbye, my love, goodbye,
Goodbye and au revoir,
As long as you'll remember me,
I'll never be too far…
Demis Roussos, «Goodbye, my love, goodbye»
(Прощай, любовь моя, прощай.
Прощай и до свидания.
Пока ты помнишь обо мне,
Я буду рядом…)
Обломок окаянного катетера попутешествовал по сосудам, оброс тромбом и сделал свое черное дело. Зеленов немного полежал в отделении, успел пару раз поскандалить с соседями по палате (ох уж этот вечный антагонизм между сотрудниками различных структур, объединенных под крышей одного и того же министерства!) и скоропостижно скончался от эмболии, то есть закупорки, легочной артерии. Умер он прямо в палате, не дождавшись перевода в реанимацию. Читал, лежа на койке, вдруг захрипел, посинел, выронил газету, схватился за грудь… Постовая медсестра, вызванная перепугавшимся соседом по палате, еще успела застать его живым, в отличие от прибежавших чуть позже начальника отделения и лечащего врача. Закупорка легочной артерии часто приводит к фатальным последствиям, смертность по данным различных исследований колеблется между тридцатью и сорока пятью процентами. Легочная артерия — очень важная и нужная артерия, по ней венозная кровь течет из правого желудочка сердца к легким, шутки с ней плохи. И к тому же есть у этой артерии одна неприятная особенность — ее закупорка, пусть даже и частичная, может вызвать спазм всех ее ветвей и рефлекторную остановку сердца.
Ознакомительная версия.
