— Я потерял шапку, которую купил для сына.
Мы осмотрели все вокруг, но шапки не нашли. Потом снова поднялись в кафетерий. Уборщица подметала зал, поставив перевернутые стулья на столы. Она сказала, что ничего не находила.
— Наверное, я посеял ее на улице, когда выходил со стадиона. Пойду поищу там.
— Да ее кто-нибудь уже подобрал. Это совершенно бесполезно.
— Я должен ее найти во что бы то ни стало.
— Купи другую, и дело с концом.
— Я купил последнюю. Все детские шапки распроданы.
Я выразил сомнение:
— Поищи в других магазинах.
Но он упорно стоял на своем.
— Я провожу тебя, — сказал я. — Вдвоем лучше искать.
Однако Жан-Клод категорически запретил мне выходить. Он хотел идти один, и его упрямство взяло верх. В этом было нечто ужасное. Что проку от нашего ума? Это падший идол. Воля подчинила его себе, сделала его своим рабом и соучастником. Я не мог ни удержать Жан-Клода, ни пойти вместе с ним.
Я решил ждать его в холле. Я не сердился на Жан-Клода. В этом происшествии с шапкой угадывалась вся сила любви и чувства вины (двойной вины — ведь он дал жизнь этому ребенку и оказался незадачливым отцом). Единственное, что он мог для него сделать, — это купить жалкий сувенир. Так нет же, он умудрился его потерять.
Убедившись, что его все еще нет, я отправился на поиски. Дотащился до самого стадиона, обошел все прилегающие к нему улицы и вернулся в отель ни с чем. В этот час все бары, ночные кафе и отели уже закрылись. Я несколько раз выходил на улицу, чтобы посмотреть, нет ли там Жан-Клода, и каждый раз уходил все дальше и дальше от отеля. На окраине города перед большой шикарной таверной я обнаружил «бентли». Я вошел и попросил ночного сторожа разбудить бобслеистов. Они появились один за другим, все четверо. При иных обстоятельствах эта сцена была бы довольно забавной. Я попросил их помочь мне. Они помнили, что произошло на стартовой площадке бобслея двое суток назад, и сразу решили, что дело принимает серьезный оборот. Мы сделали первое, что пришло нам в голову, — прочесали город. Но я не верил, что это может нам что-то дать, — ведь я уже обежал его вдоль и поперек. И тут вдруг вспомнил, как Жан-Клода завораживал трамплин. Я поделился своими предположениями с бобслеистами, и все сразу поняли, что он мог пойти только туда, чтобы выкинуть какой-нибудь номер. Мы прыгнули в «бентли». Просто невероятно, как этот музейный экспонат, несмотря на холод, мгновенно заводился. Гигантский трамплин, вырисовывавшийся на фоне ночного неба, манил к себе блеском огней. «Бентли» подкатил к нему после того, как его несколько раз занесло на обледеневшей дороге.
Мы нашли Жан-Клода на середине спуска. Подобраться к нему оказалось чертовски трудно. Должно быть, он упал, когда силы окончательно оставили его, и успел только защитить лицо руками. И так остался лежать в слегка осевшем под ним снегу, словно в люльке.
Я как сейчас вижу утро моего отъезда и маленький вокзал. Я взобрался на высокую подножку старого вагона, чтобы поставить чемодан, и опять сошел на платформу. Как всегда, тут было почему-то особенно холодно, холоднее, чем в других местах. Игры закончились. Уже не видно было олимпийского огня, высоко вознесенного над катком. Сейчас, в тусклом свете зимнего утра, трамплин казался серой массой. На перроне начали собираться пассажиры. Я всегда являюсь задолго до отхода поезда. Поднявшись в свое купе, я сел с той стороны, откуда был виден горнолыжный курорт. Поезд со скрежетом тронулся, и вскоре городок скрылся за поворотом — словно кто-то перевернул страницу альбома.
Перевод Л. Завьяловой.Ирен и Жюдит решили провести отпуск вместе. Обе они работали в лаборатории, обслуживающей косметическую фирму, и дружили уже несколько лет. Зимой Ирен переболела тяжелым гриппом, который все еще давал себя знать: холода кончились, настали погожие деньки, а утомление не прошло. Ирен утратила вкус к жизни. Случалось, оставшись одна, она могла расплакаться из-за какого-нибудь пустяка — например, песенки, услышанной по радио. Сон у нее был тяжелый и не приносил бодрости. Лечащий врач рекомендовал ей хорошенько отдохнуть. «Нет, — поправился он, — вам нужно не столько отдохнуть, сколько отвлечься. Попробуйте испытанное средство — путешествие». Жюдит предложила подруге поехать вместе в круиз. Жюдит была живая смуглянка, с неиссякаемым запасом энергии. Она вела немыслимую жизнь из-за своего любовника, который был женат и потому никогда не мог пойти с ней куда-нибудь вечером или провести вместе отпуск. Единственное, что Крике мог себе позволить, — это изредка пообедать втроем: он, Жюдит и Ирен, ведь в таком случае любовники были уже не одни, так что не было нужды прятаться, а у Жюдит создавалось впечатление, будто она появилась на людях с любимым человеком. Она с любопытством наблюдала за ним, когда он разговаривал с кем-нибудь, прекрасно сознавая, что этот «выход в свет» — лишь иллюзия. Ведь Ирен не могла заменить ей общества, она была всего лишь подругой, посвященной в их тайну.
Жюдит подружилась с группой, которая организовывала поездки любителей зимнего спорта — все, кто входил в нее, были не старше тридцати, — предприятие наполовину просветительское, наполовину коммерческое. Группа была настолько маленькой, что все ее постоянные участники мало-помалу перезнакомились и образовали своего рода компанию.
— Круиз они организуют впервые, — объяснила подруге Жюдит. — Это их первый опыт, и они рассчитывают человек на пятнадцать. Разумеется, я вхожу в это число. Поедем со мной! Если хочешь, я поговорю с Жюльеном, директором, и он включит тебя в список. Сам он тоже едет вместе с женой — они молодожены. Жюльен решил взять с собой только людей надежных.
В Орли, ожидая, пока объявят посадку на самолет, Ирен увидела нескольких членов группы, которых уже встречала на организационном собрании перед отъездом. Оно состоялось вечером в квартире на улице Сурдьер, между площадью Пирамид и Вандомской площадью. Комната тонула в табачном дыму. Многие годы спустя, когда Ирен вспоминала это путешествие и Жюдит, перед ее глазами возникал не океан или экзотические места, где она побывала, — то, что оставило неизгладимый след в ее жизни, — прежде всего ей вспоминались улица Сурдьер, ночь и эта прокуренная квартира.
В аэропорту Жюдит, возбужденная, перебегала от одних к другим и смеялась по любому поводу. Пятнадцать участников предстоящего круиза были, разумеется, не единственными пассажирами самолета, и при посадке все они перемешались. Ирен оказалась в кресле между пожилой четой из другой туристической группы и парнем со светлыми глазами, который ехал вместе с ними. Молодой человек рассказал ей, что он архитектор, бретонец, очень любит море и в результате такого сочетания характер у него несколько необычный — он мечтателен и меланхоличен. Закончив свой номер — напустив красивого туману, — сосед Ирен не находил, что бы еще такое сказать. Время от времени он снова начинал говорить о своей меланхолии, но ему так и не удалось произвести впечатление на Ирен, которая углубилась в чтение женского журнала, а потом притворилась, будто дремлет. И тут в проходе возникла Жюдит, которая обратилась к спутнику Ирен.
— Ну, как тебе нравится моя подруга, Бернар? Ты уже объяснил Ирен, что всегда печален, оттого что ты бретонец?
Бернар недовольно пробурчал что-то себе под нос, но видно было по всему, что он не сердится на нее.
— В этом самолете тоска смертная, — продолжала Жюдит. — Всех нас почему-то разъединили. Нечего сказать, многообещающее начало путешествия! И чего только не приходится делать, чтобы забыть этого паразита Крике… Но я думаю, в море все будет совсем по-другому. Поскольку каюты четырехместные, я позаботилась о том, чтобы нас поместили вместе с Моникой и Софи.
Полет на реактивном самолете был только прелюдией, необходимой, чтобы добраться в порт, где их ждал небольшой пассажирский пароход «Сан-Хосе». Туристы должны были отправиться в путешествие назавтра в полдень. Они переночевали в недорогой гостинице, напоминавшей монастырь своими длинными коридорами и белыми стенами, на одной из них висело распятие из слоновой кости — дабы удовлетворить любой вкус. В распоряжении путешественников, жаждущих экзотики, было несколько часов. Они приходили в восторг при виде любого базара или самой обыкновенной церквушки в духе иезуитов. Все достали кинокамеры и фотоаппараты. Попугай в окне, которого они увидели на улочке, ведущей в гору, свидетельствовал о том, что они находятся уже в Новом Свете, а влажная жара, охватившая их, как только они вышли из самолета, была почти тропическая.
Вечером Жюдит, жившая в одном номере с Ирен, решила утащить ее посмотреть кварталы, прилегающие к порту, — как говорили, очень колоритные.
