Врач влил крепкий напиток в себя и закурил новую сигарету.
— Я могу ее увидеть? — спросил Игорь.
— Вообще-то, ей нужен полный покой, но… — Он поднялся, вытащил из шкафа белый халат, шапочку, марлевую повязку и протянул все это Игорю. — Одевайте, и пакетики на ноги не забудьте. У нас, знаете ли, стерильность. Посторонним нельзя, только для вас исключение.
Юля была бледная, непохожая на себя. Лицо застывшее, словно маска, глаза открытые, направлены в потолок, только вряд ли она что-то видела. В палате она была одна. Соседняя койка пустовала. На ней даже матраса не было, только голая сетка.
— Только недолго, я здесь в коридоре покурю, — врач деликатно вышел из палаты, а Игорь присел на табуретку и взял жену за руку.
— Юлечка…
Она повернула голову, смотрела невыносимо долго, как будто не узнавала.
— Игорь, — произнесла, наконец. Он увидел, что из ее глаз сочатся слезы.
— Ну что ты, глупышка, ведь все нормально…
— Ты считаешь, что это нормально? — она заплакала вслух.
— У нас еще все впереди…
— Игорь! — крикнула громко, с истерическими нотками, — Игорь, — уже тише, — Игорь, я убила твою мать…
Отвернулась от него, уткнулась головой в подушку, зарыдала.
— Что?
Услышанное его совсем не тронуло, слова пролетели мимо, не зацепив, хотя он прекрасно понял их смысл. Стало только еще больнее за состояние жены. Понятно, нервный срыв и все прочее.
— Юлечка, ты переволновалась…
— Нет. Игорь я правду говорю. Я ударила ее кочергой по голове. Я не знала, что это она. Она сзади подошла. Потом я побежала к тебе…
Она выложила все, захлебываясь, срывающимся от волнения голосом. И все, сказанное женой, было очень похоже на правду.
Игорь достал телефон. Когда он набирал номер, пальцы его нервно подрагивали.
Гудок. Второй. Третий. Четвертый.
Что-то щелкнуло.
— Ало!
— Мама, это ты?
— Ты кого-то другого хотел услышать? Тогда перезвони, ошибся номером.
— Подожди, мама, — от сердца отлегло, — ты сейчас где?
— Дома, конечно. Где мне еще быть. Мог бы и навестить. Мне что-то нездоровится…
— Голова болит?
— Сердце. Уже второй день из дому не выхожу… И давление…
— А эта твоя квартирантка?
— Я же тебе говорила, она замуж выходит.
— Извини, мама, сегодня не могу. Юля в больнице.
— Да кто она такая…
Игорь не стал слушать дальше, он и так прекрасно знал, что хотела сказать ему мать, слышал все не один раз, и слова ее набили оскомину.
— Вот видишь, тебе все приснилось, — обратился к жене. — Она дома, три дня уже не выходит на улицу…
Глаза у Юли были широко раскрыты, то ли от потрясения, то ли от какого-то мистического ужаса. И непонятно было, чего она сейчас боялась больше, мыслей о том, что совершила убийство, или осознания, что все оказалось лишь ее фантазией?
— Игорь… Мне кажется, что я сошла с ума… — и снова заплакала.
* * *
Через неделю Игорю разрешили забрать Юлю домой. Она сидела рядом с ним на переднем сидении, совсем никакая, тупо смотрела в стекло и молчала. Игорь тоже молчал.
За время вынужденного одиночества он успел передумать о многом. Он не мог так, как Юля убиваться за потерянным ребенком. Для него он не успел стать живым, был абстракцией и не воспринимался, как умерший или погибший. Просто, должен был появиться на свет, но по какой-то причине не смог. Придется ожидать следующего. И в то же время ему казалось, что он в состоянии понять переживания Юли.
Не совсем, конечно.
Всей глубины чужого горя не дано постигнуть никому, кроме самого горюющего. Но он знал главное, ей очень плохо и он должен ее всячески морально поддерживать. И нужно сделать все возможное, чтобы она скорее забыла навязчивую идею об убийстве его матери.
И как ей могло такое привидеться?
Ведь Юля такая добрая, мурашки обидеть не посмеет.
Или в тихом омуте черти водится?
Может, она много думала об этом, фантазировала, а потом все и свались на голову, воспринялось в бреду, как действительность?
Все может быть. Человеческая душа — такие потемки, разобраться, что там творится — невозможно. Даже в своей собственной. Что же тогда говорить о чужой?
Вот уже и родная улице, скоро будет виден их дом.
Юля вскрикнула. От неожиданности едва не выпустил руль, резко притормозил, машина пошла юзом на смерзшемся снегу и остановилась, мотор кашлянул и заглох.
— Что с тобой?
— Юля не отрываясь смотрела в ветровое стекло, ее лицо побелело от ужаса, она не могла ничего сказать.
Игорь присмотрелся. Возле их ворот, сгорбившись, стояла старая женщина, ее взгляд был направлен в их сторону. Солнце находилось за ее спиной, черная тень от нее была ужасающе громадной и зловещей.
— Кто это еще?
Из-за солнца он не мог рассмотреть лица незнакомки. Он повернул ключ зажигания и, несмотря на протесты жены, подъехал к дому. Солнце скрылось за тучей, исчезла зловещая тень. Осталась лишь изможденная женщина в старом дряхлом пальтишке со старомодным платком на голове.
Игорь, что Юля находится на грани истерики, но все равно вышел из машины.
— Мама, ты, что здесь делаешь?
— Приехала навестить тебя. Если сын забыл о матери…
Все что она говорила дальше, он больше не воспринимал. Глаза его застыли на свежем, лишь слегка зарубцевавшемся шраме, наискосок пересекавшем покрытый морщинами лоб матери…
Значит, Юле ничего не привиделось…
Он не стал спрашивать у родительницы, откуда взялась рана. Знал, что правдивого ответа не услышит. Он взял маму подмышки, слегка приподнял, развернул лицом в сторону остановки.
— Тебе лучше уйти, мама…
И ушел к автомобилю. Захлопнул дверцу.
Мать еще что-то ему кричала, грозила рукой, но он оставался совершенно безучастным. Потом она, все-таки, ушла. И они вдвоем долго смотрели, как удаляется ее темная фигурка, становясь все меньше, пока не свернула за поворот и исчезла из глаз.
Юлины пальцы цепко держались за переднюю панель, пальцы побелели, лицо тоже было бледным, застыло от напряжения.
— Вот видишь, все нормально. Она больше не вернется.
Сказал и сам себе не поверил. Потому что знал, время дает им лишь короткую передышку. А кошмар будет длиться еще долго.
