Келим пробирался по проходу к багажному отделению в хвост самолета, где лежала ручная кладь пассажиров. Народ уже был на ногах в нетерпении скорее выбраться к трапу, и Келиму пришлось с извинениями протискиваться меж пассажирами. Один из них, высокий человек с седыми висками и черными широкими бровями, словно наведенными углем, мимоходом скользнул взглядом по лицу Келима, и он мгновенно весь сжался и с откровенным яростным вызовом уставился на человека… Однако тот равнодушно отвел свои глаза, шагнул мимо и еще долго стоял спиною к Келиму, почти притиснутый к нему в предвысадочной толчее. Келим, успокоившись, благополучно пробрался к багажному отсеку.
Там уже никого не было, вещи все разобрали, на полке оставался только целлофановый мешок Келима, перевязанный крест-накрест оранжевой капроновой веревкой. В этом мешке ничего не было, кроме грубого брезента, которым обычно укрывали ящики с рыбой, да пары рабочих перчаток, залепленных рыбьей чешуей. Засовывая пакет глубоко под самую нижнюю полку, чтобы его не было видно, Келим с усмешкой подумал о своем компаньоне, Ноа Омуари, который ждет его возвращения и не знает, бедняга, где сейчас находится быстроходный катер, на котором напарник отвез груз рыбы… Еще раз выглянув сквозь занавески и убедившись, что последние пассажиры топчутся уже у самого выхода в следующем отсеке, Келим сам тоже влез под нижнюю полку и, выйдя из своего телесного состояния, превратился в некую заплатку на пахнущем рыбой брезенте, который лежал, свернутый много раз, внутри целлофанового мешка.
Он не решился выйти в Сеуле и тем же самолетом вернулся на Гавайи, однако ясное ощущение того, что за ним кто-то постоянно следит, вдруг появившееся в нем со времени телефонного разговора в Санта-Фе с д. Нью-Йорком, с тех пор уже не покидало его ни на минуту.
Уничтожение демонов смерти было предназначено осуществить самим же демонам смерти. Следуя логике и законам демонария, так и должно было быть. Могучая организация заканчивала свой путь, ликвидируя кадры, самоуничтожаясь, – и это не потому, что ослабели ее устои, а потому, что просто пришел срок, и о том, что когда-нибудь так будет, мне, ангелу времени, было известно давно.
С того дня как Сын поведал Своему Отцу, сколь тяжко умирать человеку, и было, наверное, принято решение уничтожить смерть. Я не занимался непосредственно убийством, моей деятельностью было распространение чувства одиночества, безнадежности и печали, что приводило в конце концов к самоубийству. Я преуспел в своем скромном деле, и князь видел это.
И все же почему именно мне, непосредственно не входившему в высшие структуры органов, он поручил, когда настало время, организовать уничтожение самых могучих демонов смерти? Видимо, следующим ходом этого Мирового Игрока предусматривалось пожертвование рядом крупных фигур, что было вызвано каким-то глубоким расчетом. (Или же – полным отчаянием, своеобразной истерикой игрока, проигрывающего партию.)
Обо всем этом я мог бы рассказать бывшему товарищу по допотопным нашим похождениям, находясь столь близко от него, но законы нашего ведомства исключали подобное проявление чувств… Князь собирался предать всех нас – что ж, если это ему удастся и через это он что-то для себя получит – его право. И я тоже, организуя последнее свое дело, не откроюсь ведь своим древнеангельским друзьям, которых собираюсь уничтожить… Ибо таков закон, на котором построился этот мир, выкраденный нами у Отца… Каждый за себя.
Один противу всех… О, я хорошо знаю, на край какой бездны приводит это, – недаром я столько лет прослужил демоном одиночества…
Когда я выполню поручение – убью смерть, – кто же тогда убьет меня? Ибо закон демонария, который не может быть никем нарушен, даже тем, кто его создал, гласит: кто убивал, тот должен быть убит. Бедняга Келим, так же как и я, знает об этом – но для него стало совершенно невыносимо неизведанное им чувство приближения его собственной смерти. Я наблюдаю за его судорожными метаниями в Последние Дни, постоянно следуя за ним. И сейчас он – заплатка на брезенте, а я – зеркальная чешуина рыбы, прилипшая к одной из рабочих рукавиц, которые Келим зачем-то повез в ручном багаже с Гавайев до Сеула вместе с брезентом, положенным в целлофановый мешок.
Вернувшись в Гонолулу, он предпринял отчаянный шаг – словно попытался как можно ближе подойти к жерлу действующего вулкана, чтобы выброшенные из него раскаленные каменные бомбы, летящие по крутой траектории, не упали бы ему обратно на голову. Он все же решил довести давно начатое против Френсиса
Барри дело до конца. В глубинном сознании он ощущал словно слабое дуновение человеческой надежды, которой никогда не предавался раньше: не могут же они совершенно не считаться с моим происхождением и уничтожить словно собаку ведь я же состоял в конце концов на службе в карательных органах которые должны были наказывать этих гордецов возомнивших себя способными устроить рай на земле пользуясь украденными у Бога знаниями – ведь вся мера исправительных страданий для этого человечества наполнялась нашим трудом и творчеством, считал Келим, так что мы, согрешившие ради любви к земной женщине, были направлены на свою малоприятную службу также во исполнение искупительно-исправительного труда. Надо потрудиться еще – и тогда может быть…
Келим решил-таки вручить орхидею американскому летателю, но стал готовиться к этому делу довольно неосторожно и поспешно… Прежде всего ему надо было выманить американца из миссии Уллы Паркконен, занимавшей одну из вилл на берегу океана, на краю живописной лагуны. Финская учительница самые первые практические уроки по полету проводила в воде, в условиях невесомости, плавая с учениками по заливчику в масках с дыхательными трубками.
Подкравшись сзади, Келим навалился на плывущего вслед за другими новичками
Френсиса Барри и, захватив его за шею, увлек в глубокий боковой отросток подводного грота. Келим затащил слабо сопротивлявшееся тело американца в пещеру и там, в темноте, включил подводный электрический фонарь. В ярком луче вспыхнувшего света мелькнули желтые, голубые, чернополосатые рыбы, и среди их порхающих стаек в кипении воздушных пузырей повисло, широко разведя ноги в ластах, опрокинутое вниз головою тело американца.
Келим не учел одного обстоятельства: американец хоть и потерял способность летать в воздухе, но сохранил годами натренированные качества высококлассных летателей, в том числе и способность очень долгое время не пользоваться дыханием. Выправляясь из опрокинутого состояния, он загребал руками и, ослепленно моргая под ярким светом, старался рассмотреть того, кто напал на него. Затем, сделав какие-то выводы, он решил обратиться к неведомому покусителю и объяснить, что тот напрасно надеется совершить свое нападение, оставаясь безнаказанным: американец протянул вперед руку и выставил браслет с телеэкраном, на котором ясно было видно людей из группы, повисших друг против друга среди пестрых рыб. Американец взмахнул рукою в сторону выхода из грота, что должно было означать: сейчас подплывут те, которые уже ищут его. И Келим, как бы мгновенно признав правоту доводов Френсиса Барри, быстро погасил фонарь, бросил его на дно пещеры, а сам мгновенно исчез из нее.
Я попал в затруднительное положение, потому что в момент, когда Келим бросал фонарь, я на том фонаре был розовой пластиковой кнопкой для включения. Выйти из этого состояния, чтобы преследовать Келима, я смог не сразу и потому упустил много драгоценного времени. Когда я наконец помчался, внедрившись в некую голубую рыбешку с золотистыми крапинками, то непроизвольно был втянут в новый пещерный ход, куда буйно втягивалась и вода, и мне сразу стало ясно, что это выдавленная Келимом подводная нора, по которой он уходил из грота.
Рыбка мчалась довольно быстро – и что же? Я вскоре нагнал в темноте не убегающего сквозь каменную толщу демона, твердого, как алмаз, и раскаленного, как магма, а размеренно мотающего ластами Френсиса Барри, который тоже был втянут водяным потоком в этот вновь образовавшийся проход.
Быстро обогнав американца, голубая рыбка стремительно понеслась дальше и в кромешной темноте находила путь уже не с помощью зрения, а единственно по жгучему электрическому следу сильнейшего страха: каким-то образом Келим сумел узнать, что его преследуют и под водою.
Стремительно дематериализуя перед собою пространство, Келим пробил тоннель от лагуны до одной глубокой впадины в середине острова, где в тени густых пальм расположилась маленькая деревня аборигенов, островитян, сущий райский уголок. В тот час, когда все племя, состоящее из семерых взрослых мужчин и двенадцати женщин с детьми, собралось вместе, чтобы съесть зажаренную в костровой яме свинью, что-то темное, длинное и большое вспрянуло неподалеку от костра – и с таким звуком, с каким буйвол выдирает ногу из вязкой глины речного дна, непонятный предмет выскочил из земли и, никем как следует не рассмотренный, унесся в небо, с шелестом прорвавшись сквозь тенистые навесы пальмовых листьев. Из дыры, оставленной в земле неизвестным телом, хлынула струя воды, вместе с которою выпрыгнула и, словно утянутая на неведомой леске, унеслась в небо голубая трепещущая рыбка небольшого размера.
