Я в совершенном спокойствии выслушал все упрёки и сказал:
— Так вот что, умники! Последнее слово за Бэбифейсом. Он-то хотя бы всегда трезвый и выспавшийся.
Навахо сказал:
— Минуточку. Мне сперва надо войти в контакт с Великим Духом.
Он выудил из бокового кармана своей кожаной жилетки упаковку конфет от кашля, набил полный рот и забрякал ими.
— Толстая Мэрри для Тео слишком стара, — сказал он, — а Мексика далеко. Я не умею летать, но я вижу хайвэй и «кадиллак» с прицепным вагончиком, который купит Джимми; Биг Эппл и Джинджер будут кормить моих животных, Крези Дог постережёт наш дом.
Мой дядя обрадовался:
— Ура! Семейство Коронко и краснокожие отправятся на летний отдых!
Я попросил у Андрея отпуск на четыре недели, с начала июля. Я выдумал себе историю, которую он проглотил, не пережёвывая. Я сказал ему, что моя мать в Албании лежит при смерти, что я не навещал её уже целую вечность и сейчас последний шанс.
— А тебя выпустят оттуда? — спросил Андрей.
— У меня канадский паспорт.
Он сказал:
— Ну ладно. Тогда мне придётся как следует наподдать Ча-Ча, чтобы он работал поживее. Но твоя зарплата переходит ко мне и к бестолковому казаху. Порно-Миллер сейчас так и так во Флориде. Он даже не заметит ничего.
— Вот и отлично, — сказал я.
Я отработал ещё несколько дней, глуша мои боли в спине в «Бер дэнс» обычным манером. Что касается покупки прицепа, то я знал, что у моего дяди с этим не будет проблем, хоть он и не наберёт необходимой суммы денег. С тех пор как он получил постоянное место садовника, он беспрерывно оформлял себе кредитные карты в универмагах и в сетях супермаркетов, да и для крупной ссуды в банке больше не было препятствий.
В мой последний рабочий день я торопился и сразу по окончании работы поехал прямиком домой. В индейском квартале образовалась пробка, и наша улица была забита машинами. На перекрестке стояла патрульная машина с синеи мигалкой, сирены завывали с периодичностью в десять секунд.
Я подъехал поближе и опустил стекло.
— Что там случилось? — спросил я офицера за рулём. — Кто-то погиб?
— Какой-то идиот протаранил жилым прицепом три машины!
Это Коронко, сразу подумал я и сказал:
— Я здесь живу, пропустите меня.
Они заглянули в мои документы и пропустили меня. Я остановился через сорок метров — поперёк дороги стоял белый прицеп, трёхосный; «форд» Чака уткнулся носом в тротуар.
Перед нашим домом толпилась дикая куча народу — соседи, полицейские, ребятишки, домохозяйки, пенсионеры, индейцы, русские, какие-то слабоумные. Бэбифейс размахивал руками, силясь навести порядок, и все смотрели на него, как на бога. Он увидел мою машину и помог мне своими командами въехать во двор. «Кадиллак» еле протиснулся в узкий проезд, а я, выбираясь из машины, вынужден был ужаться и выскользнул наружу, как через аварийный люк.
Бэбифейс высказал:
— Я ему говорил, что лучше бы Чак сел за руль и попятился, но он просто не стал меня слушать!
Я был в ярости:
— А где он сам? Я его убью!
— Потише, — ответил Бэбифейс, — спокойнее!
Он отвёл меня к Джимми.
Мой дядя вёл переговоры в вагончике-прицепе с Чаком, двумя соседями, полицейским и представителем страховой компании в зелёном клетчатом костюме.
Я даже растерялся, когда Джимми сказал мне:
— Ну что, ты в восторге? Дорогущая вещь, класса люкс, зато в нём можно спать, принимать душ, писать, топить, варить еду и смотреть телевизор — и всё бесплатно!
Я изучил договор купли-продажи жилого прицепа и полицейский акт предварительной оценки повреждений других транспортных средств — на общую сумму в пятнадцать тысяч долларов, и это при том, что мой дядя не имел обязательной страховки.
Выбросить на ветер пятнадцать штук, подумал я, и всё только потому, что мы хотели съездить в Мексику, чтобы привести меня в норму и образумить.
На вагончике Джимми не было никаких повреждений, если не считать разбитых тормозных фонарей, — ни одной царапины на его белой пластиковой обшивке.
Выехали мы ночью. План нашего путешествия был очень прост: в Банфе — в Скалистых горах — первый большой привал и ночлег, потом по дуге в США.
Во время поездки до Калгари, по уже знакомому нам участку хайвэя, Чак выжал чёрта из двенадцати цилиндров «кадиллака». Мы были быстрее, чем грузовики и чем солнце на небе, по крайней мере при обгонах мой друг не особенно церемонился. Я курил мой «Пэлл-Мэлл» и набивал живот сэндвичами; Бэбифейс дремал, пристегнувшись на заднем сиденье, с пуховым одеялом на животе. Дядя Джимми всё время оставался в жилом прицепе, варил себе куриный бульон из пакетика и пьянствовал.
Во время кофейных перерывов на обочине дороги он громко жаловался на Чака:
— Этот тип ведёт машину как палач! Я целых три банки пролил себе на штаны. Я уже воняю, как пивоварня. После Калгари возьму командование на себя.
Чак сказал:
— Тебе жить надоело, Джиммочка. Ты же сразу устроишь нам аварию.
— Не называй меня всё время Джиммочкой! Я же тебе не старая дева! И виноват в аварии не я: у твоего «форда» заклинило коробку передач, назад этот гроб пришлось даже толкать. Я профессионал! Первые свои права я получил в Польской народной армии в 1959 году. Дело было так: я ехал на советском джипе «газик» прямиком через лес, рядом со мной — инструктор. И вдруг нам навстречу танк, Т-34. Я вижу, что нам кранты, резко поворачиваю налево и врезаюсь в молодую берёзку; она ломается как спичка, а инструктор говорит: «Ефрейтор Коронржеч! Вы выдержали экзамен!» Ведь если бы я не среагировал, в наших стальных касках после этого можно было сажать цветочки. Как пить дать!
— И лётные права на реактивный истребитель, — сказал Чак, — тоже прилагались — всё в одной упаковке.
— К сожалению, нет! В самолёте меня укачивает.
Через каждые двести миль мы с Чаком сменяли друг друга за рулём. Незадолго до Калгари я остановился у одной закусочной и сказал:
— Я совершенно обалделый, всё затекло с головы до ног. У меня уже белые мышки перед глазами пляшут. Пусть теперь Джимми ведёт.
— Как скажешь! Мне-то всё равно, что будет с машиной.
Мой дядя выскочил из прицепа и отрапортовал:
— Я уже три часа ничего не жрал, не пил, ни в чём не был замечен. Запросто могу вести машину!
Бэбифейс перебрался в прицеп и лёг на кровать. Я сел на пассажирское сиденье, максимально отодвинув его назад, чтобы вытянуть ноги.
К вечеру мы заблудились в центре города, нас дважды останавливала дорожная полиция, отняв у нас массу времени, и когда мы наконец вырвались из этого лабиринта и снова выехали на хайвэй — в одиночестве, — вдали посреди дороги замаячил неопознанный объект.
Джимми сказал:
— Я думаю, впереди корова!
— Не-е, лось, — сказал я.
— Ерунда! Это вапити, — сказал Чак.
— Ну мне ли не знать, как выглядит настоящая корова, ты, обезьяна с ампутированными мозгами! Я же их ещё в детстве столько передоил — как на конвейере.
Я сказал:
— Дядя! Тормози! А то сейчас получим фигурку на радиатор.
Внезапно животное скрылось в кустах. Джимми остановился и пробормотал:
— Я мог бы поклясться, что это была проклятая корова.
— Езжай дальше, не задумывайся! — сказал я и закрыл глаза.
Он снова надавил на педаль газа.
Моё тело расслабилось и завяло, я приближался к туманной границе сна, как вдруг Джимми закричал:
— Вот оно снова!
Я услышал только визг шин. Нас швырнуло вперёд, и мы столкнулись с огромным быком.
Кузов машины затрещал и пронзительно заскрежетал, а лобовое стекло окрасилось красными каплями. Прицеп подпрыгнул, как на испытательной полосе, всей своей тяжестью оттеснил нас с проезжей части, и мы оказались в придорожной канаве глубиной по колено.
«Кадиллак» остановился, мотор продолжал работать.
— Я же говорил! Я же вам говорил! Никакой не вапити, не лось, не чудовище — а корова! — взревел мой дядя.
Чак, держась за голову, жалобно прохныкал что-то нечленораздельное. Он открыл дверцу и выполз с сиденья на траву.
В зеркале заднего вида я увидел, как из прицепа выбрался Бэбифейс. На лбу у него красовалась огромная синяя шишка, во всём остальном он, казалось, обошёлся без повреждений.
Джимми заглушил мотор, и мы вылезли из машины: «Кадиллак» сплющился в гармошку, превратившись в груду металлолома, не подлежащую восстановлению.
Чак сперва поднялся на четвереньки и потянулся от одного полюса до другого, потом встал. Он не пострадал, если не считать небольшой царапины на левой щеке, к которой он прилепил уголок бумажного носового платка.
— Джиммочка! — сказал он. — Две аварии за пару дней! Чем ты можешь это объяснить? А? Я такой тупой, я этого не в состоянии понять!
— Спроси своего старика Этот чокнутый знает всё — ведь он сношается с духами и такой же мудрый, как пастор Зареба. Я знаю только одно: сегодня ты живёшь, а завтра потихоньку ретируешься, а другие болваны криво ухмыляются, хотя сами одной ногой стоят в могиле.
