Александр попытался возразить, но майор жестом остановил его.
— Это не обсуждается, товарищ старший лейтенант.
— Тебе виднее, майор.
— Это хорошо, что согласен. Что касается потерь… Привыкай. Всётаки война. Первая моя просьба: ни с кем, никак не обсуждать обстоятельства этой операции. Очень прошу тебя. Ты хороший командир. Это откровенно. Но мне бы не хотелось, чтобы что–то могло помешать твоей карьере и скорой замене.
— Я не мальчик, чтобы объяснять мне азы.
— Не стоит так реагировать. Оно того не стоит. Я делаю лишь то, что должен делать.
— Я понял. Вторая просьба?
Супрун остановился возле первого автомобиля. Лобовое стекло и форточки на передних дверцах были отчищены от грязи. За рулём сидел флегматичный водитель славянской внешности в военной форме, но без знаков различия. Справа к его сиденью был приторочен автомат с пристёгнутым патронным рожком. Багажное отделение и задние пассажирские места были плотно забиты коробками с трофеями. Майор открыл дверцу и сел на сиденье, затем наклонился и достал своё оружие. По толстому стволу и прицелу, с помощью которого можно было вести стрельбу в ночное время, Александр без труда узнал ВСС «винторез».
— Отличная винтовка, — отметил он.
— Знакомы?
— Доводилось практиковаться.
— Да, я знаю, что вы прошли курс спецподготовки.
— Разрешите? — Александр протянул руку к винтовке.
Супрун без раздумий протянул оружие. Винтовка стояла на предохранителе и была заряжена. Саша не стал расчехлять прицел, повертел в руках оружие, понюхал ствол. «Винторез» был вычищен идеально, пах свежей ружейной смазкой.
— Хорошее оружие, — резюмировал он. — Смертельное.
— Да, большая редкость, — согласился старший офицер. — Если хотите, могу поспособствовать.
— Не вижу необходимости, майор. Нам бы не помешала какая–нибудь трофейная винтовка — мощная, дальнобойная, не меньше сорок четвёртого калибра.
Супрун усмехнулся.
— Уже знаком со стрелком?
— Лично — нет, но видел результаты его работы. Надо бы как–то приструнить пацана.
— Хорошо, я тебя понял. Постараюсь что–нибудь стоящее подобрать. Не думаю, что это будет проблемой.
— Только без особенностей, как с ПНВ и рациями, майор.
Тот улыбнулся и пожурил пальцем:
— А ты злопамятный…
— Нет, майор. Просто воспоминания свежи.
— Ладно, — стал серьёзным Супрун. — Мы отвлеклись. Времени нет на болтовню, а дорога дальняя. Я попрошу тебя обдумать следующее
моё предложение. Как ты уже знаешь, в моём отряде появилась вакансия. Я был бы рад видеть тебя с нами, товарищ старший лейтенант. Обдумай до завтрашнего дня. Обсудим потом. Хорошо подумай. В накладе не останешься.
Джип завёлся и дернулся. Майр стал закрывать дверцу, но Александр придержал её.
— Погоди, майор. Вы Сазонова забыли.
— Сазонова?! — с изумлением переспросил Супрун, затем нехорошо скривился, щёлкнул языком, как от досады. — Хороший ты офицер, Александр Николаевич, заботливый. Умеешь расположить к себе людей. Но это лишнее. Извини, но свободных мест нет.
С этими словами он с силой закрыл дверь. Машина рванула с места. За ней, разбрызгивая разбитую грязь, с заносами, пронеслись остальные. Из приоткрытой форточки последнего джипа высунулась рука, сжатая в кулак и с выставленным средним пальцем. Значение этого жеста было хорошо знакомо Александру. В Беларуси он нередко позволял себе ходить на сеансы в видеосалоны. Немотивированный американский синематограф стал въедаться в рыхлую советскую бытность новой культурой общения.
Забыв о травмированной челюсти, Александр со злостью сплюнул, тут же хватаясь руками за лицо. Как же было больно! Он вернулся в расположение заставы и остановился возле накрытого брезентом неподвижного тела. Подошёл Сазонов.
— Что будем делать? — спросил Саша пограничника.
— В ледник его нельзя. Там продукты.
— Коню понятно! — Взорвался Левченко. — Похоронить надо. Как положено. Он хорошо воевал. Вроде, нормальный человек был. Давай пятерых бойцов с оружием и лопатами.
Холм был абсолютно лысым. Ни травинки, ни кустика. Только скользкая глина, да словно срезанная ножом вершина, на которой рядком было расположено с пяток маленьких холмиков. Один из них был свежим. В каждый из них была воткнута короткая палка с выпиленной из дерева звездой. На паре звёзд можно было прочитать вырезанные ножом надписи «Вихрь», «Туман». На звезде «Тумана» ещё сохранилась красная краска.
— Это собаки заставы. Кого пристрелили, кого отравили, а кто издох от болезни. Туман — в прошлом году. Заболел. Ничем не могли помочь. Мучился. Дострелили, — пояснил Сазонов.
Пока солдаты, сложив в пирамиду автоматы, по очереди передавая друг другу лопату и заступ, выбивали в плотной глине могилу, офицеры сидели в стороне и курили.
Александр сжимал в кулаке пару вещей, которые нашёл в одежде покойника. Серебряный крестик с распятием и свёрнутые в рулончик письма. Письма были в непромокаемом полиэтиленовом пакете, поэтому на них можно было прочитать адреса. Он молчал, стараясь дышать полной грудью, чтобы хотя бы воздухом наполнить ту пустоту, которая сжималась в тяжёлый коллапс где–то возле сердца. Она сосала душу голодной тоской.
— Когда Лунатик ушёл вчера с заставы? — спросил он Сазонова. — Супрун с «арабами» ушёл к границе ещё засветло. За два часа до того, как выдвинулись мы. Вернулся с джипами сразу после рассвета.
Через несколько минут он встал и подошёл к могиле. Она была ещё не закончена. Тело лежало рядом. От него уже заметно несло приторным запахом тлена. Из–под брезента выглядывали ноги и руки. Обрезанные пальцы культями впились в сырую землю. Могилу копали в стороне от собачьих ям. Александр молча спрыгнул в могилу, забрал у солдата заступ и долго, молча работал, отбивая большие комья глины и выбрасывая их наверх. Он не обращал внимания на боль ни в теле, ни на то, как остро она отдавалась в травмированной челюсти, всякий раз, когда заступ впивался в дно могилы. Его остановил Виталий, просто перехватив на замахе заступ. Оглядевшись, Александр увидел, что глубина могилы доходит уже до плеч. Тело дрожало от напряжения, по нему лился липкий пот. Было жарко. Два солдата помогли ему выбраться.
Они подошли к телу и остановились, не зная, что делать дальше.
— Положим брезент так, чтобы на одну половину положить, а другой прикрыть, — предложил Виталий. — Без гроба будет. Не из чего…
Все молча согласились. Откинули брезент, подняли за руки и ноги тело, переложили на землю. Солдаты взяли брезент и спрыгнули с ним в могилу. Вскоре выбрались наверх.
— Готово, — глухо произнёс один из них. — Надо опускать.
Растолкав всех, Александр спрыгнул в яму, расправил брезент, убрал с него комья глины, которые скатились во время прыжка.
— Подавайте.
Когда принял тело, удивился тому, что оно стало легче. Уложил мертвеца на ткань, снял флягу с пояса, которую захватил на заставе, и, выливая себе на руку воду из неё, умыл покойного. Затем накрыл брезентом, как смог плотно.
Уже наверху, отряхиваясь от земли, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Что делать дальше?
— Молитву прочитать, — сказал один из бойцов.
— Ты знаешь?
— Да, бабушка научила в детстве.
— Читай.
Это был «Отче наш». Солдат читал тихо и спокойно, и Александр ещё не знал, что этого будет достаточно, чтобы слова молитвы запомнились на всю жизнь.
После молитвы каждый бросил по горсти глины. Когда старались подравнять могильный холмик, разбивая большие комья глины, сломалась лопата. Закончили просто — раздавливая берцами грунт и трамбуя холм ногами.
Три залпа прозвучали сухо и скупо. Хотелось же, чтобы гудел набат, били крупнокалиберные орудия, оповещая окрест о том, что были захоронены бренные останки, как конечное свидетельство вопиющей, жестокой и алчной несправедливости. Но всё было отдано на откуп немой скупости.
Один из солдат собрал стреляные гильзы и выложил их рядком на свежем могильном холмике.
— Я скажу, чтобы до завтра сделали обелиск и поставили, — сказал Сазонов. — Есть литра три красной краски и пол–листа фанеры. Табличку сделаем из консервной банки.
Он снял флягу с пояса и достал пару стаканов из карманов.
— Помянём воина, вои…
Ночью боль в челюсти стала сильнее. Она изматывала, не давала не только спать, но и думать. Александр метался по своей комнатушке из угла в угол, постоянно стонал, борясь с искушением вколоть себе тюбик промедола. За ночь он глотнул весь анальгин и аспирин, который смог найти в аптечке, но облегчение было коротким и не полным. Становилось хуже с каждым часом.
Когда вертолёт доставил его и ефрейтора Залобова на площадку на территории бригады, они, разбитые трёхчасовой тряской на броне и во время полёта едва могли передвигаться самостоятельно. Благо, что их сразу втолкнули в «санитарку», которую вызвали пилоты вертолёта, не в силах больше смотреть на муки своих пассажиров. Фельдшер «скорой» сразу же сделал им по уколу промедола, не обращая никакого внимания на возражения офицера.
