— Мне очень жаль, — начал я свою спонтанную речь.
— Как мне хочется тесно прижаться к твоей груди и лизнуть слезку из ласковых глаз, — с чувством продекламировал второй, поражая меня банальной слащавостью.
— Что вы потеряли мужа.
— Как мне хочется целовать твое заплаканное лицо.
— Но мужайтесь, ибо вы не одна, — патетически воскликнул я, подумав, что иногда лучше побыть в одиночестве.
— Как я люблю! — не унимался второй, возбуждаясь с третьей физиологической скоростью. Но я не успел узнать, что именно он любит на этот раз, поскольку удав, копошившийся в дебрях моего желудка, подозрительно замер, и я понял, что он готов извергнуть наружу не только всех проглоченных кроликов, но и болотных лягушек.
— Извините, — успел я сказать вдове прежде, чем мой рот наполнился отвратительной жижей, но я разжал зубы только за порогом дома.
— Ты что, блюешь? — поинтересовался вышедший вслед за мной воин, когда я, низко согнувшись, выплевывал останки непереварившейся пищи на его армейские ботинки.
— Вроде бы нет, — нервно ответил я, — просто вышел подышать свежим воздухом.
— А, разведка, — понятливо сказал он и принялся подмывать толстой струей стену дома.
Мучительная рвота принесла заметное облегчение. Голова снова прочно сидела на плечах, и я уверенной поступью вернулся в дом. За столом чувствовалось напряжение. Застывшие лица воинов были преисполнены решимости, их руки до такой степени стремились сжаться в кулаки, что, казалось, еще немного, и стекло стаканов разлетится на мелкие осколки, заливая стол самогоном.
Речь держал маленький невзрачный человек с остреньким мышиным лицом, которого я раньше не замечал из-за отсутствия моего внимания или его лица. Он был одет в строгий серый костюм и производил впечатление полной серости. Впрочем, очки в большой роговой оправе придавали его лицу выражение зловещей интеллектуальности. Серый человек, несомненно, был генералом. Воины посмотрели на меня с большим осуждением, когда я шумно уселся и налил себе минеральную воду, поскольку застольная речь требовала крепких напитков.
— Доколе будем терпеть? — гневно вопрошал серый человек. — Сегодня они отрезали голову полковнику, а завтра отрежут вам яйца и будут возить на вас дрова и воду.
Воины зашевелились и, пользуясь временным отсутствием женщин, матерными словами выражали свое несогласие быть кастрированными, а тем более возить на себе тяжести. Опытный оратор умело сделал паузу, чтобы дать аудитории возможность проявить свои чувства. Под всеобщий гул негодования я выпил минеральную воду, предварительно изучив поднимающиеся из недр стакана пузырьки.
Эффект был сногсшибательным, поскольку зрение раздвоилось, и я увидел, что наряду с воинами соседствует совсем иная, ранее невидимая компания. Это были священники разных конфессий. Служители культа пили за упокой души «Абсолют», а закусывали блинами с икрой и языками под хреном. Другие закуски я не сумел разглядеть, ибо оказалось очень сложным наблюдать одновременно за двумя сторонами бытия. Яростно вращая глазами и шевеля ушами, я добился сносного изображения и звука.
— Рустамчик, ну я тебя умоляю — попробуй вкусную шведскую водку, — упрашивал густым басом крупный полнокровный поп с осанистой бородой, одетый в черную рясу, украшенную большим серебряным крестом. — Честное слово, я никому не скажу.
— Отстань, Василий. Не вводи меня в грех раздражения, — лениво ответил жирный мулла, чей округлый живот легко угадывался под свободным покроем восточного халата.
— Теперь вы понимаете, уважаемый Рустам-заде, почему русские люди не приняли ислам? — иронично спросил высокий раввин, сбрасывая перхоть со своего черного длиннополого сюртука.
— Вот вы всю Россию споили, а толку все равно нет, — равнодушно ответил мулла, перебирая перламутровые четки.
— Это тоже иллюзия, — сказал лысый человек в желтом платье. — Я лично считаю, что русской ментальности лучше всего соответствует буддизм.
— Разве это не иллюзия, Петр Николаевич? — спросил раввин, хитро прищурив удлиненные глаза и поднося руку к темно-синей велюровой шляпе с высокой тульей.
— Верно, ребе Мойша, — согласился буддист, наморщив низкий лоб своей высокой головы. — Однако моя иллюзия гораздо ближе русскому народу, чем ваша.
— Что вы знаете о народе? — сокрушился поп.
— Делом надо заниматься, а не друг друга подначивать, — сказал резкий неприятный фальцет, а сам говорящий находился вне поля моего зрения.
Я еще больше скосил глаза, но они устали и вернулись в прежнее положение. Воины по-прежнему сидели с застывшими лицами, слушая речь генерала, который закончил вступление и перешел к императивам: «Вычистим сорняки из нашего огорода! Передавим клопов, сосущих русскую кровь! Избавимся от нелюди в дружной народной семье! Отомстим за поруганных жен и дочерей! Вот, Столыпин привел в пример англичан, они перебили всех волков на своем острове и даже не думают о своей ненависти к этому вредному и гнусному зверю».
«Какая клевета на англичан», — подумал я, пока серый человек пил воду и прочищал горло.
— Если ваш Бог всевидящий и всемогущий, то почему он сделал столько ошибок? — раздался из другой реальности хорошо поставленный голос буддиста.
— Ошибочно думать, что Бог может ошибиться, — сказал раввин с едва уловимым оттенком грусти.
— А разве не написано в Библии, что Бог пожалел о сотворении человека?
— С вами, Петр Николаевич, нужно иметь ангельское терпение, — заметил поп.
— Нет, вы скажите, — не унимался лысый человек, — почему он одних ангелов уничтожил, других обманул, для того, чтобы создать человека, которого он в итоге прогнал?
— А вы его сами спросите, — предложил Рустам-заде.
— Зачем спрашивать? — спросил Мойша. — Если все ответы написаны в торе.
— Тогда ответьте, коль вы такой умный, — раздраженно буркнул мулла.
— Почему же не ответить на вопрос умного человека? — спросил раввин, поглаживая рыжую бороду. — Ради грядущего перевернул Господь прежнее мироустройство и сбросил на землю истину, которая с тех пор скрыта в глубинах ада и бессознания.
— Что есть истина? — спросил отец Василий.
— Кстати, господа, так ли уж велика разница между ангелами и людьми? — снова раздался гнусный голос, и я, предельно скосив глаза, исхитрился разглядеть вопрошающего, в котором с изумлением узнал туберкулезника.
— В четырех свойствах подобен человек ангелам, — объяснил Мойша, — ходит прямо, говорит, понимает и видит суть. Четыре свойства роднят с животными: питается, испражняется, совокупляется и умирает. От высших тварей получил человек образ и подобие, от нижних способность размножаться, которой лишены бесполые ангелы. Нет у них ущерба и смерти, поэтому нет удовольствия и чувства счастья, ибо смерть придает смысл жизни. Верхние создания живут и не умирают, нижние умирают и не живут. Человек сотворен таким образом, что если будет жить, то умрет, а если умрет, то будет жить.
— Бросьте ваши еврейские парадоксы, — недружелюбно заметил буддист. — Человек — это наиболее благоприятная форма существования, ибо он единственный, кто может достичь нирваны.
— А правда ли, что нирвана — это немыслимый предел наслаждения? — нервно поинтересовался туберкулезник.
— Абсолютная чепуха, — снисходительно ответил буддист. — Нирвана — это отсутствие всяких ощущений. Что вы, как животные, гонитесь за наслаждениями?
— Позвольте, — возразил раввин. — В торе написано: «И вдунул Господь в ноздри его дыхание жизней, и стал Адам душой зверя».
— А как вы объясните контраст между божественной и животной душой? — запальчиво спросил отец Василий.
— У иудейских комментаторов есть два основных объяснения: получил святую душу, но после греха превратился в животное; второе, гораздо более неожиданное — создан с хвостом. Впрочем, оба толкования отличаются только внешне: сотворен человеком, но стал животным; либо сотворен животным, но стал человеком — в результате греха.
— Что значит «вдунул»? — не унимался поклонник Будды. — Какая-то странная реанимация через нос. Вы хоть знаете, что в списке высших существ Бог занимает место где-то в середине. Это имя собственное «Бог», а не перевод вашего «элохим».
— Какой дешевый уличный гностицизм, — презрительно скривил губы Рустам-заде.
— Господь с вами, Петр Николаевич, — ужаснулся отец Василий, — креста на вас нет. А вы, уважаемый Мойша, не сравнивайте людей с ангелами и животными, ибо человек сотворен по образу Божьему.
— Если первочеловек сотворен по образу Бога, то необходимо признать, что у него нет никакого образа, — ответил раввин. — В любом случае не следует заблуждаться относительно собственного подобия Создателю, ибо дистанция между первочеловеком и человеком весьма значительна. Даже если люди отпечатаны адамовой печатью, то они перевернуты, как все оттиски.
